Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Не успел хозяин просмотреть и нескольких страничек журнала регистрации приезжих, как на ступеньках послышались шаги, а еще через минуту друзья очутились в объятиях Клеменца.

— Дьяволы! — обрадованно обнимал обоих Дмитрий. — Почему же не написали?

— Кому и куда?

— Да хотя бы сюда. Мы бы знали, когда...

— Если бы мы сами знали, — сказал Росс.

— Ну ладно, ладно, — сказал Клеменц. — Устраивайтесь да пойдем завтракать. Вы же небось голоднющие.

Они сняли дешевенький номер, наскоро умылись, снова собрались вместе.

— Чем ты здесь занимаешься, Дмитрий? — спрашивал Кравчинский. — Не лекции ли какого-нибудь профессора слушаешь?

— Не только, — рассмеялся Клеменц. — Журнал лепим. Несколько номеров уже подготовлено.

— Интересно, — оживился Кравчинский.

— Увидите.

Они вышли на улицу, не очень чистую, с давними выбоинами на тротуарах.

— Зайдем в кафе, — предложил Клеменц.

— Если угостишь, — заметил Росс, — потому что у нас с Сергеем в карманах ветер гуляет.

— Разумеется, — засмеялся Клеменц.

Пройдя несколько кварталов, зашли в небольшой ресторан, над входом которого золотилась надпись: «Кафе Грессо». В глубине просторного, уставленного столиками зала виднелась открытая дверь в меньший зал или, вернее, комнату, в которой за столиком в уголке сидел склонившийся над кружкой пива мужчина.

— Мы немного запоздали, — сказал Дмитрий, — все уже позавтракали.

Мужчина, сидевший в углу, обернулся, поднял кружку.

— Салют, бульдожка!

— Уже нализался? — мимоходом бросил Клеменц, нисколько не обидевшись на такой бесцеремонный оклик. — Шел бы лучше спать.

— Спать, спать! — прогугнявил пьяный. — Все посылают спать. А сколько человек может спать, а?

— Оставь нас, — попытался урезонить его Клеменц.

— Это кто же? — спросил Кравчинский.

— Лисовский, поляк. Способный человек, пишущий, но видишь... И так ежедневно. Ностальгия.

— Ты не хочешь со мной разговаривать, бульдожка? — не отвязывался пьяный. — Напрасно. Вы еще увидите... — Он допил пиво, рукавом вытер губы. — Хорошо, не буду вам надоедать. Но дай взаймы... слышишь, займи два франка. Ты хороший человек, бульдожка, и мною не пренебрегай. Я еще...

Дмитрий достал несколько франков, молча положил их на край столика. Лисовский схватил деньги, зажал в кулаке и, пьяно вихляя, начал благодарить:

— Дзенькую бардзо, дзенькую.

— Оставь нас, Казимир, — умоляюще проговорил Клеменц, — ты же видишь — мы заняты.

— Пардон... До видзения, панове, до видзения...

Задевая столы, Лисовский вышел.

— Напрасно ты ему дал, — сказал Росс. — Сейчас пойдет и напьется еще больше.

— Что поделаешь, здесь много таких. Выдают себя за литераторов, пописывают, выдумывают разные небылицы, а главное — ловят новичков, берут у них взаймы и, разумеется, не отдают.

Встреча с поляком, беседа с другом рассеивали дорожные впечатления, возвращали к обычной эмигрантской действительности.

— В редакцию пойдем? — спросил Клеменц.

— Непременно.

— Тогда айда. Меня там ждет корректура, но это займет не много времени, потом прогуляемся по городу. Здесь есть что посмотреть.

Типография помещалась довольно далеко, на окраине. Старенький двухэтажный домик, заваленный всякой всячиной двор... Наборная, куда они поднялись, находилась на втором этаже. Она поражала убогостью — выцветшие, потрескавшиеся обои, ни стола, ни стульев или каких-либо других вещей...

Клеменц проводил гостей в соседнюю комнату, откуда доносились голоса. Здесь у самых окон ютились наборные стойки, в центре простенький стол, несколько табуреток... по углам вороха скомканной бумаги.

В комнате находились двое. Один — среднего роста, в сюртуке, очках и с шапкой черных вьющихся волос — стоял возле кассы, другой — сухой, смуглый, с впавшими щеками — сидел у стола.

— Дмитрий, почему ты запаздываешь? — не оборачиваясь, спросил Клеменца стоявший. — Гранки ждут.

— Друзья, — не обращая внимания на вопрос, сказал Клеменц, — знали бы вы, кто к нам пожаловал!

Наборщики оторвались от работы, с интересом взглянули на гостей.

— Михаил! — радостно воскликнул смуглый, встал из-за стола и поторопился навстречу Россу. — Вот так неожиданность!

Подошел и другой, поздоровался. Протягивая руку Сергею, сказал:

— А вы Кравчинский?

— Да. Как вы догадались? — удивился Сергей.

— Догадки просты: выше среднего роста, кудрявый, высокий лоб, поднятые брови — все точно по приметам Третьего отделения.

— В таком случае вы Гольденберг, — сказал Сергей. — Об этом тоже нетрудно догадаться по тем же приметам.

Все рассмеялись.

В комнату вошел худой, с бледным лицом блондин.

— Эльсниц, — сухо отрекомендовался.

— Не хватает Ралли и Жуковского, — сказал Гольденберг, — вся наша компания была бы в сборе.

— У меня к вам особый разговор, — сказал Кравчинский.

— У всех к Лазарю особый разговор, все чего-то требуют, — вдруг замахал руками Гольденберг. — А Лазарь один, у него две руки и одна голова, и та худая.

— Погодите, — едва прервал его Кравчинский. — Я по поводу поправок к «Копейке».

— Обращайтесь к Лопатину, это его вина. Скажите лучше, господин Кравчинский, почему вы не приехали помогать нам, а очутились в Герцеговине? — не без укора сказал Гольденберг.

— Захотелось подышать горным воздухом, — под смех присутствующих ответил за Сергея Росс. — Не на прогулку ведь ездил туда Кравчинский.

— Будто я говорю на прогулку, будто я что... — обиженно ответил наборщик.

— Многословен он, этот Гольденберг, — заметил Сергей, когда они вышли на улицу.

— Однако прекрасный специалист, — сказал Клеменц. — И кроме всего прочего секретарствует в секции Парижской коммуны, в Интернационале.

— Что ж, это делает ему честь.

По дороге Росс отлучился, а Кравчинский и Клеменц зашли в библиотеку. Эмигрантская читальня размещалась недалеко от вокзала, в переулке. В довольно просторной комнате собиралась присланная в адрес эмигрантов литература, изданная и за границей, и в империи. К тому же библиотека была своеобразным адресным бюро, где в специальном регистрационном журнале отмечались все прибывающие. Здесь всегда можно было узнать, где кто проживает, чем занимается вообще.

Немолодая, весьма приятная женщина в