Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже было, что в душе его горит и он хочет крепким чаем погасить пламя, спасти душу от испепеления. Росс отложил журнал, освободил на столе место.
Принесли чай. Не самовар, как полагалось бы, а маленький фарфоровый чайник, простенькие стаканы... Анастасия Ксаверьевна была чем-то недовольна, молча все расставила, вышла, хлопнув дверью.
Бакунин поглядел ей вслед, махнул рукой.
— Не обращайте внимания. Она у меня с капризами, не разделяет моих взглядов. Зато хорошенькая и, как бы ни сердилась, добрая. И прекрасно переписывает мои работы. — Он налил полстакана кипятка, сыпнул заварки, выждал немного и отхлебнул. — Угощайтесь.
Они деликатно отказались. Росс сослался на то, что только что пил, Кравчинский просто поблагодарил. Сергея глубоко трогали каждое движение этого человека, каждая деталь его более чем скромного быта, он все вбирал жадным взглядом, умом, сердцем, будто чувствовал, что видятся они с Бакуниным в первый и последний раз... Поздно вечером, когда, наговорившись, начали укладываться спать, в дом постучали.
— Михаил, — обратился к Россу Бакунин, — поди-ка отопри. Анастасия Ксаверьевна, видно, спит. Поди. Это кто-то из наших.
Росс вышел. Вскоре он вернулся, пропуская перед собою невысокого смуглого человека.
— Карло? — проговорил, всмотревшись в вошедшего, Бакунин. — Вот уж не ждал. Спасибо, дружище. Познакомьтесь, — кивнул Кравчинскому.
...Итальянец Карло Кафиеро был ревностным сторонником анархизма и личным другом главного его идеолога. Разочаровавшись в легальных методах борьбы, Кафиеро стал активнейшим последователем Бакунина, помогал ему в создании «Юрской федерации» — основного опорного пункта анархистов, откуда они осуществляли атаки на Интернационал. Как и Лизогуб, Кафиеро пожертвовал на это все свое состояние, а недавно, год или два тому назад, отдал последнее, что имел, — виллу «Баронату». Чтобы замаскировать от властей эту акцию, Кафиеро договорился с Бакуниным о фиктивной купле-продаже усадьбы. На вилле, стоявшей обособленно на южном склоне горы Тичино, неподалеку от шоссе Локарно — Белинчона, — предполагалось — будет проживать Бакунин с семьей, главное же — там можно оборудовать типографию, создать склады оружия, устраивать встречи. Все обошлось хорошо, акцию оформили соответствующими документами, однако... вилла для этой цели оказалась маловатой. Решили неподалеку от нее соорудить еще один дом. Архитектор, взявшийся за это дело, убедил Бакунина в необходимости прорубить в скале дорогу. Михаил Александрович, плохо разбиравшийся в хозяйственных вопросах, со всем соглашался, на строительстве бывал редко, деньги тратились бесконтрольно. В результате работа, только-только набиравшая размах, прекратилась — денег уже не было. Мот архитектор сбежал. Не разобравшись в деле, Кафиеро обвинил Бакунина в бездумной трате капитала, чуть ли не в мошенничестве. Между ними начался разлад. Для Бакунина это было неожиданным и тяжелым ударом. Ему ничего не оставалось другого, как отказаться от виллы, возвратить ее Кафиеро. Так он и сделал, оформив все необходимым актом.
Это случилось год тому назад, прошлым летом. Длительное время мало кто знал о новом месте жительства Бакунина, он ни с кем не переписывался. Казалось, что наконец он решил сдерживать неоднократные свои обещания — отойти от участия во всякой борьбе и вдруг... все выясняется, Кафиеро во всем разобрался, приехал просить прощения, а заодно и поговорить о деле.
— Италия борется, — рассказывает гость. — Получено сообщение, что провинция Беневенто бунтует. Там горная местность, есть свои люди.
Была уже глубокая ночь. Михаил Александрович то и дело закрывал глаза, лежал недвижимо, будто дремал, но как только Кафиеро прерывал рассказ, он приподнимался, опирался на локоть, просил:
— Продолжай, продолжай!
— У нас есть оружие, — горячо говорил Кафиеро. — Мы не должны упускать момент, создадим боеспособный отряд, пойдем от общины к общине... — Он был пламенным, этот неказистый с виду господин Кафиеро, на его смуглом лице сияла решительность, он был готов немедля мчаться в Беневенто, поднимать восстание...
— По-моему, Карло имеет резон, — вмешивался в разговор Росс. — Пока в народе не угасла искра...
— Это верно, — проговорил наконец Бакунин, — все, друзья мои, верно, действуйте. Но только без меня. Мне скоро конец. Сил нет. Я уже не могу. Мой добрый друг, доктор Фогт, запретил мне малейшее напряжение. Но дело не только в этом: жизнь, силы мои угасают. Действуйте без меня... — Тяжелые веки снова сомкнулись, Бакунин откинулся на подушку. — Действуйте, не ослабляйте наступления. Разрушайте... Разрушайте все, что мешает нашей цели. Страстность в разрушении — это творческая страсть.
Его отречение, а еще больше весь его вид, этот ночной разговор действовали удручающе. Предчувствие чего-то страшного, непоправимого сковывало их беседу, их поведение. Окно дохнуло ночной свежестью, где-то в саду прокричала сова. От этого стало еще тоскливее, еще безрадостнее. Бакунин вдруг захрапел, голова его безвольно сползла с подушечки, весь он — в огромных своих сапогах, панталонах — застыл на постели, стал сразу будто не самим собою, не могучим Бунтовщиком, а обыкновенным старцем.
VII
В Женеву прибыли ранней осенью, как перелетные журавли, оборванные, голодные, усталые.
— Когда-то здесь у меня было пристанище, — сказал Росс, — но сейчас идти туда не очень хочется. Пошли на Терасьерку.
— Мне все равно, — ответил Кравчинский. — Там, кажется, гостиница...
— Дю-Нор?
— Да, да, Дю-Нор.
— Это единственное место, где наш брат может остановиться, во всех других нам не по карману.
Они пересекли площадь и очутились на мосту, соединявшем берега реки, вытекавшей из Женевского озера. Сергей невольно остановился: прямо перед ними, словно нависая над городом, поднималась гора. Широкая тень от нее падала на прибрежные воды, но дальше они яснели, переливались, играли голубизной, покачивая десятки легких, как чайки, лодок. Справа от них, посреди реки, в быстротечных ее волнах, виднелся островок.
— Обрати внимание, — кивнул Арман, — островок Руссо. Говорят, здесь великий философ часами просиживал в одиночестве.
— Изумительно красивое место, — сказал Сергей.
Гостиница находилась за мостом.
— Господа надолго? — спросил прибывших широколицый, с массивными очками на переносице хозяин.
— Месье Клеменц остановился здесь? — вместо ответа поинтересовался Кравчинский. Из письма, полученного им еще в Белграде, он знал
