Золотая струна для улитки - Лариса Райт

– Ну ладно, ладно. В многообразии ты, допустим, убедила. Но это все издержки современности: XX век, а нам нужны старинные инструменты.

Андреа разглядывает три гитары, заботливо убранные хозяином за стекло.

– Да, выбор небольшой, но здесь наверняка лучшее из того, что мы могли бы найти.

Марат подходит к витрине, ни о чем не спрашивает, всматривается в инструменты. Он все же профессионал. Скептицизм уступает место здоровому интересу. Музыкант видит, что корпуса гитар более узкие и плоские, дерево, хоть и отлично сохранившееся, явно старинное, струны сделаны из кишок.

– И какой это век?

– Надо спросить у хозяина. Я так не умею различать, – неохотно признается Андреа. – Только эти инструменты так и называются: гитары Возрождения и барокко. Они очень изящные. Жаль только, звучание у них довольно слабое, но для салона подойдет именно такая гитара.

– Выбирай и пойдем.

– Подожди! Ты же не видел главного!

Андреа стремительно втягивает его в следующий зал.

– Вот! – торжественно объявляет она.

– Что? – Марат обводит комнату пристальным взглядом. Здесь совершенно точно собраны гитары одного типа. Пять минут назад он бы с удовольствием назвал их обычными классическими, но теперь не спешит.

– Фламенко. – Любовно, с искрами в глазах.

– Фламенко? – Задумчиво и грустно.

Андреа косится на Марата. Что за интонация? Нечто личное?

– Коробка более узкая, изготавливается из деревьев разных пород, струны расположены ближе друг от друга, но это все мелочи. Здесь ударные, яркие звуки. Не столь громкие и резонирующие, как в акустике. Другие. Волшебные. Слушай.

Андреа играет, Марат замирает, как когда-то Алка в подземном переходе. Но ему повезло больше. Для Алки жила только гитара, а для Марата ожила женщина. Гитара требует – Андреа отдает. Гитара плачет – Андреа тоскует. Гитара танцует – Андреа качает ногой. Гитара исторгает страсть – Андреа сверкает глазами. Гитара играет – Андреа живет. Гитара и Андреа, Андреа и гитара – один узел, одна нить, одно дыхание.

Андреа играет, Марат слушает, и обоим невдомек, что перед глазами у них одна и та же картинка: отбивающая каблучками дробь маленькая черноволосая девочка.

– Что скажешь?

У Марата нет слов. Только один вопрос:

– Ты гитаристка?

Андреа опускает голову, отставляет гитару, поднимает на Марата полные тоски глаза и глухо, хрипло, с усилием произносит:

– Да.

16

– Да. – Андреа гладит рыжую, кудрявую головку, заливаясь счастливыми слезами.

– Правда-правда?

– Правда-правда. – Прижимает к себе худенькое тельце, целует глаза, щеки, лоб, нос, подбородок.

– Ты моя мама? – еще раз уточняет ребенок.

– Я твоя мама.

Если бы Андреа только могла знать раньше, что собой представляет процедура выбора ребенка усыновителями в детских домах, она бы провела не одну бессонную ночь, прежде чем окунуться в этот ужас протянутых детских рук, просящих глаз, заискивающих беззубых улыбок.

Они с Димом идут по коридору в сопровождении заведующей.

– Мы подобрали для вас нескольких ребят. Советую обратить внимание на Сашу, он будет стоять слева с краю. Он самый добрый и спокойный. Сережа (будет в центре) на вас, – обращается к Диму, – чем-то похож: темненький, кареглазый, обаятельный. Ну, Андрюша тоже ничего. Сейчас сами увидите.

Андреа уже не хочет никуда идти, она с трудом передвигает ноги и почти не слушает наставления женщины. Из каждой выходящей в коридор двери торчат любопытные детские головы. Те, кто постарше, подпирают стены, помладше перегораживают дорогу, дергают за юбку, заглядывают в глаза. И каждое детское лицо пронзает Андреа недетской мольбой: «Выбери меня!»

Цепляясь за Дима, ему тоже нелегко дались эти несколько метров, она доходит до спасительной двери, за которой их ждет еще более страшное испытание.

В комнате под присмотром воспитательницы стоят, вытянувшись в струнку, три мальчугана, которые боятся не то что шелохнуться, даже дышать. Они знают: от их поведения зависит судьба. Мальчишкам очень нужно понравиться этим дяде и тете, которые сейчас сделают выбор. Андреа останавливается у двери и пытается сосредоточиться, стараясь не встретиться глазами с детьми. Ей кажется, что она – вершитель страшного суда, а перед ней – трое осужденных. И помиловать ей подвластно только одного из них, а других неминуемо ждет приговор бессрочного ожидания.

– А Сережка в кровать писается, – вдруг громко произносит мальчуган, стоящий справа.

Маленькие ручки в центре трио претендентов закрывают глаза, уши краснеют, голова опускается, сопливый нос хлюпает громче, чаще и горше.

Мальчик слева выбегает из строя, хватает маленький стульчик, впрыгивает на него и весело, громко затягивает:

Пусть мама услышит, пусть мама придет!Пусть мама меня непременно найдет!Ведь так не бывает на свете,Чтоб были потеряны дети.

Андреа зажимает рот обеими руками, сдерживая позывы раздирающей нутро рвоты, и выбегает из комнаты. В этот детский дом они больше не вернутся, но сколько же еще их разбросано по стране!

Свое рыжее чудо они выбирают по фотографии. Колечки кудряшек, зеленые глаза, белая кожа – вылитая мама. И даже имя почти испанское – Павел (Павлуша, Пабло).

На первое свидание Андреа отправляется одна (Дим на гастролях), она обвешана конфетами, игрушками, книжками. Хотя в пять лет детдомовские дети, конечно, не умеют читать. Но книжки такие красивые, с яркими картинками, а читать Андреа научит. В отдельном пакете – главный подарок: пластмассовая гитара с разноцветными кнопочками, играющая двадцать разных мелодий. Андреа уже представляет, как будет выводить рулады вместе с сыном: мама на настоящем инструменте, Пабло – на игрушечном. Она мечется по комнате, подгоняя последние минуты ожидания: «Сейчас, сейчас она его увидит».

Открывается дверь, и, шаркая косолапыми ножками, входит тот, кого Андреа ждала шесть лет. «Когда я забеременела в первый раз, Пабло тоже поселился для меня в чьем-то животе. Это мой, мой ребенок». Мальчик замирает у двери, не выпуская из ладошки руку воспитательницы.

– Ну иди, – подталкивает та.

Андреа присаживается на корточки и умоляюще шепчет:

– Иди ко мне.

Нерешительная ладошка отпускает взрослую руку, ножки осторожно шагают и падают в теплые, ласковые объятия незнакомой, но почему-то сразу же родной женщины. У нее такие же рыжие волосы. «Интересно, ее тоже дразнят?» Мальчик утыкается в тонкую шею, вцепляется в худенькие плечи, зарывается в пушистые кудри и тихонько спрашивает:

– Ты моя мама?

17