Русская литература XIX–XX веков: историософский текст - И. Бражников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О «Чистилище» зато пишет в своем очерке о Блоке известный писатель-эмигрант Б. Зайцев. В контексте выше изложенного его отклик на поэму «Двенадцать» выглядит почти курьезным. Свой мемуарный очерк, озаглавленный весьма оценочно и претенциозно «Побежденный», Зайцев из уютного французского далека, на Пасху 1925 г., обращается к уже мертвому поэту, как к живому: «Быть может, это странно, и ненужно: кажется, показать бы вам вот этот светлый Божий мир (курсив мой – И. Б.). Дать бы глазам вашим, замученным туманами, болотами, снегами, войнами и бойнями, – взглянуть в голубоватые дали Прованса, светом и благоуханием смолистым вам омыть бы душу, как омыл лицо росой Чистилища при выходе из Ада Данте <…> Вы бы дышали Истиной, она бы оживила вас»274.
В контексте «Двенадцати» и «Северовостока» это приглашение в уютный западный буржуазный мир, который у Зайцева именован «Божьим» и «Чистилищем», а своими «светом и благоуханием» прямо соотнесен с раем, по сравнению с которым Россия – Ад, звучит если не как прямое издевательство (на это, конечно, Б. Зайцев не был способен), но как некий вызов, во всяком случае, как полное непонимание Блока и его трагического творчества. Зайцев зовет на юго-запад, обозначая это направление как путь к воскресению («Истина оживила бы вас»). Между тем Блок («Скифы») и Волошин («Северовосток») указывают в прямо противоположную сторону и именно в той стороне ищут воскресения России.
Отметим, кстати, как различаются представления о Чистилище у писателя-эмигранта и современного исследователя: в одном случае Чистилище – это европейский покой и уют, «смолистое благоухание», в другом – нечто прямо противоположное – «ледяной ветер» или даже «ветер преисподней»! Так или иначе, но именно между этими географическими, геополитическими и метафизическими векторами разорвался в 1918–1920 гг. единый Русский мир, и действительно пропасть разделила тех, кто предпочел буржуазный рай и бегство в «голубоватые дали Прованса», и тех, кто предпочел разделить с Родиной ее трагедию, унижение, позор, кто остался верен судьбе России и ее снежному, ветреному, метельному пути, поскольку лишь на этом пути, как считали Волошин и Блок, возможно будущее воскресение:
Есть дух Истории – безликий и глухой,Что действует помимо нашей воли,Что направлял топор и мысль Петра,Что вынудил мужицкую РоссиюЗа три столетья сделать перегонОт берегов Ливонских до Аляски.И тот же дух ведет большевиковИсконными народными путями… (377)
Вера в «дух истории», выразившийся у Блока и Волошина метафорой ветра, объединяла творчество двух поэтов-символистов.
3.7. Семантика сюжетной композиции поэмы «Двенадцать»
Сюжет и фабула поэмы «Двенадцать» не часто приковывают внимание исследователей. Исключение – работа Л. К. Долгополова, где он четко описывает эту фабулу, называя ее «романтической». По Долгополову, эта фабула включает три основных компонента: «появление Двенадцати, эпизод погони, во время которого и была убита героиня поэмы, и, наконец, появление в заключительной строфе Иисуса Христа…»275 Кроме того, ценным в плане понимания сюжетики «Двенадцати» представляется наблюдение Л. А. Трубиной о том, что сюжетную основу произведения составляет мотив движения276.
Событие поэмы разворачивается одновременно в двух планах: плане конкретно-историческом и плане мистико-символическом и метаисторическом – ни один из этих планов не имеет преимущества перед другим, их соединение, скрещение происходит в финале поэмы.
Фактически перед нами две скрещивающиеся линии. Первая и основная – шествие Двенадцати мимо символических фигур старого мира, возглавляемое в финале Иисусом Христом. Ее можно обозначить как «историческую» или «эпическую». Вторая, пересекающаяся с ней, – едущая на санях пара, своего рода «процессия», «свадебный кортеж». Эта линия, в свою очередь, может быть обозначена как «любовная» или «лирическая». Пересечение двух сюжетных линий – шествия и «свадебной» процессии – приводит к столкновению и катастрофе, прерыванию одной из них. Однако этот обрыв не отменяет важности второй линии, которую нельзя недооценивать в плане художественного целого. Есть даже исследователи, полагающие, что любовная коллизия, недооцененная блоковедами, является «ключом» к разгадке поэмы, в центре которой покаяние и «духовное преображение» невольного убийцы Петрухи именем Спаса277. При всей оригинальности такой трактовки, думается, все же она содержит искажение авторской оптики.
Но очевидно, что и первая, и вторая сюжетные линии имеют свои символические планы. Прежде чем подходить к очень сложному образу Христа в поэме, необходимо точно выяснить два вопроса: о смысле шествия Двенадцати и о смысле пересечения этого шествия с парой на санях, которое завершается смертью героини – Катьки.
Смысл основного шествия определяется как его характером, так и направлением, целью. Поэтому методологически правы исследователи, задающиеся вопросом: куда идут двенадцать?278 Другой вопрос, что ответ здесь содержится не столько внутри текста, сколько выясняется посредством анализа характера шествия.
Символика (в терминологии автора – метафора) шествия подробнейшим образом была исследована в книге О. М. Фрейденберг «Поэтика сюжета и жанра». Шествие убедительно толкуется исследовательницей в связи с семантикой победы: «Шествие» как метафора солнечного хода означает то же самое, что и «победа»; двигаться по небу солнце может только после схватки с ночным мраком. Победа – это смерть, ставшая жизнью, это акт жизни вослед акту смерти. Победитель тот, кто остается жить. Самая жизнь означает солнце, небо, а смерть – преисподнюю, мрак»279.
Фактически здесь Фрейденберг, отнюдь не имея в виду блоковской поэмы, расшифровывает именно ее, давая структурное описание шествия. Совершенно очевидно, что для прояснения смысловых аспектов «Двенадцати» имеет огромное значение «схватка с ночным мраком». Возможно, это и есть вообще «глобальный» смысл поэмы. Тогда надо лишь понять, что делают сами Двенадцать – разгоняют мрак или, наоборот, сгущают его. И тут мнения, конечно, разделятся, поскольку это вопрос уже идеологический, историософский. Несомненно, важно и указание Фрейденберг на то, что победителем является тот, кто остается жить.
Анализ символики шествия присутствует и в других многочисленных работах по мифопоэтике, этнографии, религиоведению280. Нам здесь чрезвычайно важно установить эту связь между «революцьонным шагом», становящимся «державным» у красногвардейцев, и победным шествием. Главная особенность «революцьонного» и «державного» шага в том, что в нем закрепляется победа. Победное шествие Двенадцати противопоставлено нетвердому шагу сатирических (или балаганных) фигур старого мира. Они скользят, спотыкаются, пропадают во тьме (но все же пес-буржуй в конце замыкает шествие).
Трактовка А. Эткинда относительно «кастрированных революцией» красногвардейцев не более чем остроумна281. Да, революция несет в себе новые значения тела, новую стать, но это стать именно победная, а победа скорее достигается над врагами, над мраком. Переносить категории «врага» и «мрака» исключительно в половую сферу и трактовать победу как победу над собственным телом, как «самооскопление» было бы крайним сужением темы, предвзятым и односторонним. Эткинд в двух своих книгах словно стремится навязать Русской революции узко-сектантский «скопческий» характер.
Итак, смысл шествия, который присущ любому шествию как таковому, это – победа. Притом это обязательно победа света – над мраком, жизни, воскресения – над смертью. Шествие – древнейший архаический ритуал, знаменующий именно эту семантику. Эта семантика присуща всем видам шествия, как религиозным (в России это, прежде всего, крестные ходы), так и секулярным (демонстрация, военный парад, наступление строем, карнавальное шествие). И то что Двенадцать движутся именно в таком направлении, Блоком подчеркнуто: финал поэмы есть несомненная победа белого над черным, светлого над темным, с резкого контраста которых, как мы помним, начинается поэма. Последняя строфа не содержит ни одного слова, связанного с семантикой «темного», зато цвето-световая семантика «светлого» представлена целой россыпью эпитетов и метафор: «вьюга», «надвьюжный», «снежный», «жемчужный», «белый»:
…Так идут державным шагом,Позади – голодный пес,Впереди – с кровавым флагом,И за вьюгой невидим,И от пули невредим,Нежной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужной,В белом венчике из роз –Впереди – Исус Христос (19–20).
Светлые (снежные и жемчужные) ризы Христа, а также белые розы, распустившиеся на терновом венце282, несомненно, указывают на семантику победы над смертью, семантику весны и воскресения. Так что, вне зависимости от оценки самих Двенадцати или революции как таковой, приходится признать, что отряд движется в полном соответствии с логикой архаического шествия: к победе над мраком, смертью, то есть к воскресению. Это совершенно объективный смысл поэмы, который, что чрезвычайно важно, сложился вопреки авторской воле283.