Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера - Гала Рихтер

В его голосе было столько неприкрытого сарказма, что я нее выдержал:

— Вот дебил! — разозлился я, — Ты ни хрена не понимаешь в моей жизни! Ты вообще ни хрена не понимаешь!

— Ну да, — сказал он, — А ты — непонятый всеми герой — одиночка… Чарли, хватит морочить мне голову, это уже становится патологией.

Он заткнулся. Я смотрел в окно. Снова начиналась метель.

— Зима-то какая снежная нынче, — сказал Дик, вставая, — Я пойду, пожалуй, а ты тут не кисни. И обдумай все хорошенько еще раз. Это слишком важное решение, чтобы принимать его, основываясь на эмоциях.

— А иначе, зачем вообще его принимать? — спросил я, не поднимая головы.

Риди уже подошел к двери, но остановился, взявшись за дверную ручку.

— Может быть, чтобы просто жить дальше, как все нормальные люди… Увидимся, Чарли.

После его ухода в палате остался терпкая смесь запахов: крепкие сигареты и резкий хвойный одеколон. Запах Риди. Почему-то, не знаю почему, этот запах всегда ассоциировался с отцом, которого у меня не было. Я поплотнее укутался в одеяло и начал воображать жизнь, ждущую меня после выписки из больницы: большой белый дом, школа неподалеку, может быть даже собственная машина, если сдам экзамен, камин в гостиной. Семья.

Невозможно, сказал я себе. Это все просто невозможно. Нереально. Бредово. Так не бывает.

У всех бывает, сказал внутренний голос тоном Риди, отчитывающего меня за очередную историю, в которую я умудрялся вляпаться.

А у меня нет, возразил я самому себе. У меня так не может быть. Это же я, Чарли Нелепость Рихтер. Человек, который с завидной регулярностью похабит всё в собственной жизни.

Я не знал что делать. И решил не торопиться.

* * *

Меня выписали через пять дней со строгим наказом выполнять все предписания врача, расписанные на пяти альбомных листах очень мелким шрифтом. Риди, присутствовавший при выписке, изрядно повеселился, наблюдая за тем, как я согласно киваю головой, в такт перечислению всех пунктов этого безусловно очень важного документа. Который, кстати, оказался в мусорной корзине, стоящей возле входа в госпиталь, сразу же после того как мы вышли. Чувствовал я себя нормально, бегать, прыгать и драться сразу же после выписки, не собирался, и все остальные советы доктора автоматически перешли в разряд ненужных. Прячась от вездесущих журналистов, которые осаждали в последние дни не только Чейсов и остальных освобожденных заложников, но и меня — видимо для круглого числа — мы ушли с заднего входа, туда, где уже стояла дикова консервная банка с двигателем. Я поморщился:

— Слушай, ты же вроде обещал мне, что поменяешь эту археологическую древность на что-нибудь более или менее приличное.

— Она мне нравится, — Риди пожал плечами, — Вот станет раритетом и продам.

— Еще бы нашелся кретин, который это купит, — съехидничал я, садясь рядом с водительским креслом.

Мы ехали в Чикаго.

Дик вел машину молча, следя за дорогой — похолодало, и на трассе был гололед. Я смотрел, как белые снежинки летят на лобовое стекло, превращая шоссе перед нами в кружево. Из динамиков лилась странная мелодия, похожая по ощущениям то ли на горный водопад, то ли на острые грани прозрачного первого льда.

— Что это? — я кивнул в сторону проигрывателя.

— Что? А, это… Это Григ. "Пер Гюнт". Нравится?

— Красиво… — пробормотал я. Музыка подходила моему сегодняшнему "снежному" настроению так, что захватывало дух.

Дик усмехнулся и сосредоточился на дороге.

Я снова отвернулся к окну.

С Риди мы отродясь не ездили в такой тишине: то он скандалил по всяким мелочам вроде пары-тройки украденных бумажников, то я высказывал свое мнение о героической полиции Соединенных Штатов Америки и о Ричарде Риди в частности, но наша сегодняшняя игра в "молчанку" была закономерной. Нам не о чем больше говорить.

Это было странно, но я чувствовал какую-то грусть. Словно часть моей жизни — значимая, черт побери, часть! — закончилась, даже не дав мне опомниться. От той, прошлой, жизни, остались лишь воспоминания да несколько маленьких фотографий. Даже вещи, что были сейчас на мне — теплые джинсы, ботинки, свитер, шарф и куртку, купил Дик. Как он объяснил: на деньги, что выделило государство, лишь бы только избавиться от опеки над таким беспокойным гражданином, но я ему не очень-то поверил. Риди, альтруист фигов, вполне мог потратить собственные бабки, это вполне в его духе.

Мне пятнадцать лет, а за моими плечами осталась целая огромная жизнь. За стремительно убегающие пейзажи уходило всё: чертовы детские дома, приюты, ночлежки, трущобы городов всего мира, боль, крик, злость и ненависть. И туда же уходило все светлое, что когда-то было: воспоминания о матери, самые первые, тогда еще счастливые; люди, которых я встречал в бесконечном пути…и Дик. Риди тоже оставался в старой жизни, которую я решил похоронить глубоко в своем сердце. Мне не хотелось этого делать, но иначе я бы не смог. Иначе, я не поехал бы в Чикаго, а вернулся бы в "Новый дом", а то и вовсе бы сбежал куда-нибудь подальше. Куда-нибудь на теплое Западное побережье: Калифорния, Флорида… А может быть, все-таки в Вену, где сейчас в разгаре зима. Хорошо, что визовые режимы отменены давным-давно, а уж способов проникнуть на корабль или в поезд я знал предостаточно.

— О чем задумался? — хрипловатый голос Дика вернул меня к реальности.

— Да ни о чем, — я пожал плечами, но потом внезапно для самого себя разоткровенничался, — О том, что иногда все заканчивается.

— Что — всё? — заинтересовался Дик.

— Да вообще всё. Жизнь становится иной, а мы даже не замечаем этого. А когда осознаем, обычно бывает уже поздно. Вот так то.

Дик достал из кармана сигарету, пустил колечко дыма (я молча позавидовал — так и не научился этому трюку) в открытое окно и заметил вполголоса:

— А ты умнеешь, Мистер Нелепица.

Ну надо же, Дик Риди сделал мне полновесный комплимент. Стало быть, не сегодня, так завтра пойдет синий снег, ад замерзнет, а черти начнут кататься на коньках, держась за руки, в гармонии со всем гребаным миром.

Ничего этого я Риди не сказал, сам не знаю почему.

— Скорее, просто взрослею, — ответил я вместо этого.

Дик помолчал немного, выбросил окурок в окно, глубоко и искренне наплевав на все истерики "зеленых" по поводу мусора на обочинах, и сказал спокойно:

— Я рад, что ты это осознаешь.

Дальнейший путь до Чикаго мы провели молча, и это было правильно. Дик время от времени смолил свои сигариллы, заставляя меня вздыхать от зависти — просить их я у него не стал, зная, что это не принесет результатов. А я глядел на дорогу и представлял себе будущее с Чейсами.