...И вся жизнь - Павел Гельбак

— Возможно, — спокойно возразила Маркевич. — Но мы обязаны ей помочь. Кстати, Оксана Терентьевна, как ты сказал, совсем не представительница героического поколения…

— Я говорил совсем не то…

— Так вот, она спасла жизнь нескольким нашим партизанам. Это я сегодня сама проверила. Уж больно мне фамилия показалась знакомой… Так-то, Толик. Помоги ей.

— Что же она мне ничего не сказала?

— А зачем ей было об этом говорить? К ее письму в редакцию это никакого отношения не имеет.

Знакомство

Если бы не боязнь показаться банальным, то смех девушки, сидящей за письменным столом у дверей, обитых черным дермантином, Анатолий сравнил бы с малиновым звоном. Правда, молодой репортер не имел понятия, почему звон называется малиновым. И все-таки ему очень хотелось назвать смех незнакомой, очень симпатичной девушки малиновым.

— Доктор, вы послушайте только, что они пишут, — девушка вытерла набежавшую на глаза слезу и протянула полному человеку в белом халате журнал в пестрой обложке.

— Отец Горио, давая деньги своим дочерям, снимал с них последнюю рубашку морали, — прочитал врач и даже не улыбнулся. — Ерунда какая-то. Ты бы лучше на физику нажимала, а то опять завалишь экзамены.

— Премного благодарна за совет, — девушка поднялась из-за стола и сделала реверанс. В этот момент она и заметила стоявшего в дверях незнакомого молодого человека.

— Вы к кому, товарищ?

— Здесь так заразительно смеются…

Полный врач уставился серыми выпуклыми глазами на вошедшего.

— Если вы больны — идите к регистратуру. Если хотите кого-нибудь проведать — обращайтесь в приемный покой.

Анатолию хотелось произвести впечатление на симпатичную хохотушку, ответить остроумно, но вместо этого он робко назвал редакцию, из которой пришел, и протянул толстяку свое удостоверение.

— О, представитель областной прессы, — деланно улыбнулся толстяк, возвращая литературному сотруднику его удостоверение. — Вам повезло, Анатолий, вы попали по адресу: Евгения Игоревна Печалова — бог нашей канцелярии. Знакомьтесь!

— Признаюсь, Евгения Игоревна, что до этого мне никогда не приходилось знакомиться с богинями. Может быть, вы будете настолько любезны, что разрешите заглянуть и в вашу божественную книгу, в просторечье именуемую книгой регистрации поступившей почты.

— Увы, — Женя развела руками, — в нашем райском заведении подобной книги не ведется. Взамен можем предложить истории болезней, регистрацию больных, заключения… Но что вас интересует конкретно?

— Медсестра Бажаева…

У Жени Печаловой сразу же исчезло шутливое настроение, а ее веселый кавалер поспешил покинуть приемную.

Поиски затерявшейся справки медсестры Бажаевой успели набить оскомину. О ней спрашивали из бухгалтерии, справлялись по телефону из редакции, наконец, приходила почтальон, которая в книжке доставленных заказных писем показала закорючку, объединявшую две буквы — «Е» и «П». Именно такую закорючку и ставила Женя, принимая почту. Девушка ничего не могла вспомнить об этом письме, не имела понятия, куда оно запропастилось.

Письмо из Заозерного, судя по записи в книге почтальона, было адресовано заведующему больницей. Месяц назад его замещал главный врач. Но ему справка эта ни к чему. Скорее всего письмо она отдала в бухгалтерию. Бухгалтер — председатель месткома больницы, она и должна оформлять документы Бажаевой. Бухгалтер клянется, что ни письма, ни справки в глаза не видела.

Женя перерыла все ящики в письменном столе главврача, перебрала все бумаги у себя, но злополучного письма не нашла. Главный врач — замечательный хирург, неплохой шахматист и в то же время очень рассеянный человек. Он мог машинально взять письмо вместе с газетами, оставить его дома или в столовой, наконец, просто потерять. Но этого всего не напишешь в объяснительной записке. В книге стоит ее подпись, значит, она и приняла письмо. С нее и ответ за пропажу. Об этом Женя прямо сказала корреспонденту.

— Нехорошо, — буркнул Анатолий. — Божество и бюрократизм — какие несовместимые понятия.

— Зато вам повезло, вы получили острый факт. Бездушный чиновник в больнице!

— Не повезло, прежде всего, Оксане Терентьевне. Она два месяца назад могла бы получить пенсию. Хотите, я расскажу вам биографию этой медицинской сестры? В годы оккупации она спасла жизнь нескольким советским людям.

— Признаться, не слышала. Впрочем, занимательная партизанская биография и у моей матери, Любови Печаловой. Как, вы тоже не слышали о такой партизанке?

— О Любови Яровой слышал. Надеюсь, и вы пьесу Тренева смотрели?

— О Жене Печаловой вы напишите фельетон, и тоже прославитесь.

— Молодым врачам не доверяют сложных операций. У нас, журналистов, примерно то же самое. Такую операцию, как фельетон, может сделать газетный ас. Я же пока способен лишь мазать йодом царапины. И все же, что вы намерены делать, чтобы исправить свою ошибку?

— А что вы посоветуете, если я нигде не могу найти эту проклятую бумагу.

— Купить билет на автобус, идущий в Заозерное. Думаю, что если хорошенько попросите, то вам выдадут дубликат справки.

— И тогда вы не станете бранить меня в газете?

Анатолий признался, что вовсе не собирается писать. Вся эта история ему не по душе. Он готов вместе с Печаловой поехать в Заозерное, лишь бы закрыть жалобу, полученную редакцией.

Глядя на помрачневшее лицо девушки, которая недавно так заразительно хохотала, Анатолий неожиданно для себя спросил:

— Женечка, вы не знаете, что такое малиновый звон?

Девушка улыбнулась.

— Малиновый звон? Кто его знает. Думаю, что это, когда звонят, забравшись в кусты малины.

— Не бережешь ты себя, Павел. Не проживем мы, что ли, без твоего гонорара? — ворчала Тамара Васильевна, когда муж откладывал в сторону повесть и брался писать статью для «Зари Немана».

Дело не только в гонораре, хотя он, как и раньше, всегда оказывался кстати. Заведи об этом речь с Викентием Соколовым, тот непременно напомнил бы, что некий английский писатель весьма определенно заявил: «Только круглый дурак может писать по какой-то другой причине, кроме денег». Но гонорар гонораром, а без газеты тошно старому журналисту. В газету Ткаченко наиболее охотно писал публицистические статьи о жизни и делах молодежи. Эта тема полюбилась ему еще во время работы в центральной газете «Красное знамя». Сейчас, когда выросли сыновья, проблема воспитания молодежи стала волновать его особенно сильно. Вот почему, когда на днях позвонил Глебов и попросил написать статью о трудовых традициях для специального номера, Ткаченко даже не стал ссылаться на занятость, лишь шутки ради спросил:

— Если принесу статью к вечеру — не будет поздно?

— Такой срок нас устраивает, — согласился редактор.

— Тогда сдам через неделю.

Но и этот срок оказался нереальным. Неделя прошла, а статья все еще не была готова. В записных книжках много заметок на эту тему. О трудовых традициях часто писали в периодической печати, о них не забывали диссертанты, готовя к защите свои научные труды. Обилие материалов создавало дополнительные трудности. Было ощущение, словно тонешь в материалах, а вот писать…

Стало штампом, фразой, которая скользит, не задевая сознания, что «труд воспитывает, облагораживает». Записная книжка пестрела народными пословицами и выписками из различных мудрых произведений.

Часто не только на газетной полосе, но и в пухлых романах приходится читать о том, что человек, который долгое время вел праздный образ жизни, наконец попал на завод, включил станок и сразу переродился. Выходит, что физический труд сам по себе является универсальным лекарством от всяких бед и ошибок.

К сожалению, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Труд для подростка радостен только тогда, когда он заинтересует, увлечет. Значит, прежде всего речь должна идти о призвании. А как найти его, это самое призвание? В детстве Павел Ткаченко мечтал стать матросом. Он хотел походить на своего дядю Арсения — революционного матроса Черноморского флота. Потом пришло увлечение авиацией. Он даже не представлял себе, что жизнь может продолжаться, если он, Павел, не станет летчиком. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» — напевал Павел, когда шел на медицинскую комиссию в военкомат. Врачи безапелляционно заявили: «Для прохождения службы в военно-воздушных силах не годен». Отчаяние было столь велико, что он без труда позволил матери уговорить себя и подал заявление в медицинский институт, хотя никогда и не думал становиться врачом. Если не летчик, то все равно кто — можно и клистирной трубкой. На медицинском проучился два месяца и упросил ректорат дать разрешение перейти в институт советского права. Следователем интереснее быть, чем врачом. А почему, собственно говоря, интереснее? Тогда так показалось. Через несколько месяцев была объявлена комсомольская мобилизация в гидроавиацию. На всякий случай подал заявление. И бывает же такое! Медицинская комиссия признала здоровым. В школе морских летчиков проучился почти два года, а потом все-таки был признан негодным к летно-подъемной работе. Но произошло это уже после аварии. Направили его для дальнейшего прохождения службы в многотиражную газету школы. Кто мог подумать, что именно здесь он найдет свое место! Если бы сейчас Павлу Петровичу задали модный вопрос о том, какую бы он избрал профессию, если бы жизнь началась сначала, то он без колебания назвал бы журналистику. А ведь ни в детстве, ни в юношеские годы о журналистике даже не думал.