...И вся жизнь - Павел Гельбак

У редактора Павел Петрович назвал только одну фамилию — Соколова. Казалось, что Викентий — старый журналист, ветеран редакции, более, чем другие, достоин занять пост заместителя редактора. Но, может быть, Глебов и прав, Соколов стареет, все глубже погружается в мир воспоминаний, живет не завтрашним, а вчерашним днем. А в редакции есть много других способных журналистов. Некоторым из них помог встать на ноги, найти свое место в газете и Павел Петрович. В той же «Заре Немана» опытный, инициативный заведующий партийным отделом Николай Яцовский. В редакцию Николай пришел восемнадцатилетним комсомольцем, застенчивым, робким. Волновался, когда поручали написать даже крохотный отчет о комсомольском активе. А вот сейчас уверенно руководит одним из основных отделов газеты, хорошо знает положение в партийных организациях, к замечаниям Яцовского прислушиваются и в райкомах партии, и в обкоме.

Опытные журналисты возглавляют и другие отделы. Крепкий работник заведующая отделом писем Регина Маркевич. Бывшая фронтовичка, кавалер ордена Красного Знамени. Она начинала в редакции с литсотрудника отдела писем, и вот уже много лет заведует отделом. Требовательная, настойчивая, правда, немного крикливая… У каждого, конечно, есть какие-нибудь недостатки. Растут люди. Не останется пустовать и этот кабинет.

Все правильно, но как ни бодрись, а будущее вырисовывается весьма смутно и сулит мало радости.

— Категорически требую — наведите порядок у Светаева! — заведующая отделом писем редакции, высокая полная женщина, наклонилась над столом, устланным гранками и газетами.

— Не так энергично, товарищ Маркевич. Приходи позже. Макет номера надо утверждать.

Возле самого носа ответственного секретаря редакции Викентия Соколова зашуршали разнокалиберные листки с пришпиленными к ним конвертами.

— Я-то могу отвязаться от тебя, а вот они — те, что в редакцию, как в последнюю инстанцию, пишут…

— Ты меня за Советскую власть не агитируй, я уже сагитированный. Вот такие настырные, как ты, задурят голову, а потом и ошибки не заметишь.

— Это что же: с больной головы на здоровую…

— Был такой случай, когда я еще в Сибири работал. Принесли полосу читать, дежурил я. Читаю, а тут одна, вроде тебя, прибежала. Один вопрос, другой. Задурила голову. Ну, я один абзац и перемахнул, не прочитал. Надо же такому случиться, что именно там вместо слов «В цехе появился директор» линотипист набрал: «В цехе повесился директор».

— Твои байки, Викентий, прибереги для мемуаров, а я к тебе по делу пришла.

Ответственный секретарь, отбиваясь от натиска Регины Маркевич, знал, что битва проиграна и надо принимать меры — вызывать сотрудников, уговаривать их разобраться с письмами, адресованными в отдел советского строительства. Скоро неделя, как Виктор Светаев не появляется в редакции, — то ли заболел, то ли загулял. За эту неделю в отделе скопилось много писем. В отделе! Но отдел состоит только из… одного заведующего, обязанности которого выполняет старший литературный сотрудник отдела информации. Рассчитывая стать заведующим, Виктор Светаев предложил, чтобы отдел советского строительства организовал работу на общественных началах. На обещания молодой, но весьма бойкий журналист не скупился, список актива на утверждение редколлегии представил большой, но из всей этой затеи получился мыльный пузырь. Люди пишут в редакцию, ждут помощи, а письма лежат в ящиках столов. Нехорошо. Ну а что можно сделать? У каждого отдела свои заботы…

На пороге кабинета появился Анатолий Ткаченко, самый молодой сотрудник газеты.

— Гости приехали из Казахстана. Мой шеф просит поставить в номер.

— Гости, говоришь? Отлично, — обрадовался Соколов. — Из Казахстана? Как раз то, что тебе надо, Регина.

Маркевич удивленно пожала плечами:

— Причем тут Казахстан? Взгляни на это письмо. Автор — медицинская сестра — пишет, что из-за какой-то справки, которую затеряли в больнице, не может оформить получение пенсии. Звонила по телефону — толку не добиться. А дело не терпит отлагательства.

— Об этом и речь. Толя проверит, кто старушенцию обидел. Ты ему растолкуй, куда там надо обратиться. Письма оставь, потом придумаем, что делать.

— Да, но шеф мне говорил, что вечером надо присутствовать на встрече гостей с комсомольцами города.

— Присутствуй, Толик, задания я не отменяю. Но и к новому поручению отнесись со всей серьезностью. Речь идет о живом человеке. Помочь надо. И тебе, Ткаченко, уже время не только хронику щелкать, но и проверкой жалоб заняться, показать себя. Помню, был такой случай. До войны еще. Приехал к нам в редакцию паренек, вроде тебя. Совсем молоденький, через год стал заведующим отделом, а через два — заместителем редактора. Молодежь должна расти, дерзать. Правильно я говорю?

Последний вопрос относился к Маркевич. Довольная тем, что хоть чего-то добилась от секретаря, заведующая в знак согласия кивнула, предупредила:

— Проверять, Толенька, надо все досконально. А то увидят, что молодой парень пришел, — отпихнутся, обведут вокруг пальца.

— Ладно, давайте письмо, — буркнул репортер.

Павел Петрович Ткаченко считал, что после ухода из редакции он навсегда избавится от бессонных ночей. Для работы над документальной повестью «В редакцию не вернулся…» он облюбовал утренние часы, те самые часы, когда в военные годы только подписывал свежий номер газеты и отправлялся спать.

В Доме творчества писателей, на берегу моря, где Ткаченко провел первый месяц после ухода из «Зари Немана», он честно просыпался в пять утра, а в шесть уже рвал первую исписанную страницу. К девяти, когда наступало время завтракать, было написано два-три абзаца. В газете Ткаченко привык писать быстро, даже не писать, а диктовать машинистке. Случалось, не только передовую статью, но и отчет о партийном активе, рецензию на спектакль он диктовал в номер, когда в типографии верстались полосы. А здесь двадцать строк за три часа. И все-таки в итоге этого оказалось не так уж мало. Из Дома творчества Ткаченко привез домой стопку исписанной бумаги, герои повести начали жить, стали проявлять характер, самовольничать. Но дома ритм работы сразу же был нарушен: то утренние часы оказывались не такими священными как хотелось, то вечером не мог вовремя лечь спать. По привычке вставал рано, садился за письменный стол и начинал прислушиваться, что делается в сонной квартире. Кто-то закашлял, кто-то застонал. Сын просил пораньше разбудить, жена должна с утра передавать информацию в Москву. Какая уж тут работа?

Каждый вечер, прежде чем заснуть, Павел Петрович давал себе слово, что утром напишет не две, а пяток страниц: надо наверстать упущенное время. Но благие намерения чаще всего оставались лишь благими намерениями. А тут еще начались бессонницы. Уму непостижимо — ночи без сна, оказывается, можно проводить не только над газетной полосой, но и в собственной спальне, когда все здоровы и вроде нет никаких поводов для беспокойства.

Вот и сегодня все пошло кувырком. По установленному Ткаченко распорядку надо засыпать в десять вечера и просыпаться в пять утра. Двенадцатый час, а сон не идет. Из обычного ритма выбило письмо, полученное от старшего сына. Владимир прислал вместе с короткой запиской «Все благополучно, новостей никаких, только немного поиздержался» фотографию внука, эдакого улыбчатого карапуза с двумя выставленными напоказ зубами. Вовка на снимке сделал надпись: «Смотрите, дед и бабка, какие мы большие!» Вот и нахлынули воспоминания. Достал старый альбом — в нем много снимков таких карапузов. Когда сыновья были маленькими, Павел Петрович любил их фотографировать. Смотрел на снимки и думал, как быстро выросли дети. Владимир — вылетел из родительского гнезда, обзавелся семьей и похоже, что в родные места его не тянет. Теперь раз в год по обещанию подает о себе весточку. Только из армии ежедневно слал письма. А когда демобилизовался, в Принеманск не вернулся. Остался в городе, где служил, женился, устроился работать кинооператором на местном телевидении. Владимир — отрезанный ломоть, и тут ничего не попишешь. Такова жизнь: маленькие дети без тебя и шагу ступить не могут, а выросли — и поминай как звали. Хорошо, хоть младший покуда не улетел, а то совсем было бы пусто в квартире, неуютно и одиноко в жизни.

Кремлевские куранты пробили полночь. Павел Петрович выключил транзистор и положил старый альбом на тумбочку. Огорчился — в пять, пожалуй, не проснешься, а утром хотел написать очень трудную страницу повести. Герой после многолетней разлуки встречается с отцом и матерью. Много раз он подступал к этой странице, и всегда писалось типичное «не то» — или сентиментально, или бездушно, казенно, сухо. Письмо от Владимира помогло найти нужные слова, почувствовать атмосферу встречи. Значит, так…