Семь дней в июне - Тиа Уильямс

– Нет. – Шейн посмотрел на улицу. – Нет, больше нет.

Ева заправила локон за ухо, наблюдая, как хипстеры покидают пиццерию «Артишок Базиль» на Десятой авеню. Одарив Шейна застенчивой улыбкой, она встала и направилась вниз по трибунам к стеклянной стене.

Стоя там, Ева наклонилась вперед и прижалась лбом к прохладному стеклу. Ощущение было невероятным, словно она зависла в воздухе над улицей внизу. Как будто мир остановился и начался снова. Ее глаза закрылись, и она почувствовала, что Шейн стоит рядом с ней.

– Однажды я пришла сюда с Одри, – сказала она ему. – Ощущение, что паришь, да? Закрой глаза.

Они стояли так мгновение, или два, или три, прежде чем она взглянула на Шейна.

Глаза Шейна вовсе не были закрыты. Он впивался в нее завораживающим открытым взглядом. На солнце его глаза блестели тусклее, чем обычно. Ева помнила этот цвет, этот золотисто-медовый оттенок. Она помнила все. Как легко она влюбилась в него. Вот – она есть, а вот – уже исчезла.

– Пойдем, – сказал Шейн, разрушая чары.

Ева моргнула.

– Куда?

– Искать новые пороки. Неопасные.

– Сто́ят ли они того, – спросила Ева, – если они не опасны?

– Не знаю. – А потом с мальчишеским восторгом он добавил: – Давай выясним.

Шейн и Ева нашли первое невинное удовольствие в киоске джелато на Литтл-Вест и Двенадцатой авеню. Они заказали по три шарика и отправились обратно на тенистые, похожие на лабиринты улицы Вест-Виллиджа.

В рожке́ Шейна было мороженое с оливковым маслом, а в рожке́ Евы – джелато с корицей и капучино. Это было восхитительно. Весь день был восхитительным – настолько, что Шейн начал ностальгировать по нему прежде, чем он закончился.

Как будто пространственно-временной континуум остановился и они никогда не знали друг друга. Они были легки, как воздух, в восторге от своей возрожденной дружбы. Шейн не посмел бы искушать судьбу, прося большего. Этот момент был достаточно совершенен. Только это. Только Ева. Афродита в Adidas. Его потрясающая, головокружительно сексуальная Ева, которая едва притронулась к своему джелато, потому что последние семь кварталов подробно разбирала феминистский подтекст в «Стражах Галактики-2»[87].

Шейн, никогда не любивший супергероев, был мгновенно обращен в истинную веру. Страсть Евы была заразительна. Ее смех казался невесомым. Ее речь была такой… властной. В какой-то момент, вещая, она подняла очки надо лбом вроде ободка, откинув волосы назад, и Шейн увидел, как один завиток вырвался и упал ей на лоб. В мучительно медленном темпе.

«Я готов рискнуть всем ради одного-единственного локона».

Шейн понимал, что сходит с ума. Ходить, разговаривать и есть мороженое одновременно было почти невозможно. К счастью, Ева опустилась на скамейку возле аптеки девятнадцатого века. Когда она наконец принялась за тающее мороженое, он задал вопрос, который не давал ему покоя с самого утра.

– Смена темы, – неуклюже сказал он. – Почему ты сказала, что жизнь разваливается?

Испустив драматический стон, Ева рассказала о скандале с Одри.

– …а у Одри – мечта. Но она думает, что знает о мире все. Она отчаянно хочет быть взрослой. Это страшно! Воспитывая ее, я иногда чувствую себя такой потерянной. Мой единственный пример – мама, которая играла много ролей, но матерью по-настоящему не была.

Прежде чем Шейн успел ответить, он увидел, что через дорогу, на углу, на них смотрит смуглая двадцатилетняя девушка с розовым хвостиком. Она усмехнулась, набрала что-то на экране телефона и захихикала. К счастью, Ева девушку не заметила.

«Черт возьми», – подумал он, опустив голову. Юные фанатки просто дикие. Особенно такие, с надписью «Восемь» на восьми разных частях тела.

– Ты никогда не рассказывала мне о маме, – сказал он, отвернувшись от девушки.

– Хм. Ева лизнула джелато. – Ну что сказать. Она родилась в крошечном городке Белль Флер. Пока росла, люди называли ее Мэнди – прозвище для богомола[88]. Потому что она родилась, сложив руки, будто в молитве. В байю, – сказала она с маминым луизианским акцентом, – имя – это не навсегда. – Она улыбнулась. – «Лизетт» подошло ей больше.

– Звучит хрупко и трагично.

– Вот такая у меня мама, – кивнула Ева. – Ее не готовили ни к чему, кроме победы в конкурсах красоты. Она дошла до «Мисс Вселенной» в 1987 году, но была дисквалифицирована.

– На каком-то дерьме, вроде Ванессы Уильямс[89]? – спросил Шейн.

– Нет, потому что не могла участвовать в конкурсе купальников, будучи на большом сроке. – Она усмехнулась. – Когда я родилась, мы переехали в Лос-Анджелес, но она была слишком маленького роста для модели, а ее акцент был слишком сильным, чтобы играть в кино. Спасением стали богатые мужчины. Она превратилась в своего рода… профессиональную любовницу. Это было прибыльно на какое-то время. Дома, одежда, школы – все по высшему разряду. Знаешь, я не помню обстановку квартир, в которых жила в детстве. Только вид из окон спальни. Рукотворное озеро с мраморным фонтаном-русалкой в Вегасе. Задняя часть шикарного персидского ресторана в Чикаго. В Атланте это был тупик с бездомными кошками, которых я назвала в честь членов группы Wu-Tang[90].

– Это очень много кошек.

– После каждого разрыва мы переезжали. К тому времени, когда я стала подростком, города становились грязнее, а мужчины, которых она выбирала, ужаснее. Но она никогда не предвидела неприятностей, понимаешь? Она была ребенком, – сказала Ева. – Она спала весь день, а ночью уходила, и я оставалась одна. – Ева сделала паузу, ее брови опустились. – Лизетт была чокнутой. Но если честно, ее мама, моя бабушка Клотильда… тоже была не в себе.

– Она тоже была профессиональной любовницей?

– Нет, убийцей.

– У… что?

– У бабушки Клотильды бывали припадки. Обмороки, хандра и… – Ева резко остановилась.

– И что?

– Жуткие головные боли.

Шейн уставился на нее, не мигая.

– В городе думали, что она одержима. Особенно потому, что у нее начинались мучительные головные боли после того, как она пила кровь Христа каждое воскресенье на мессе. Конечно, кровь Христа была всего лишь дешевым красным вином, от которого часто бывает мигрень. Но в пятидесятые годы никто об этом не знал. – Ева тихо рассмеялась. – Все думали, что она…

– Ведьма, – с недоверчивым взглядом перебил Шейн. – Ведьма с мигренью.

У Евы появилась ямочка на щеке.

– Однажды мой дедушка пел в сарае таким громким баритоном. Легенда гласит, что у бабушки были болезненные месячные и она не могла выносить шума, поэтому сошла с ума и застрелила его. Шериф слишком перепугался, чтобы возбудить дело, но бабушку выгнали из города. Она оставила Лизетт с тетей и начала все заново в Шривпорте. О! И она стала предпринимателем. Говорят, готовила вкусную джамбалайю[91]. Она нажилась на образе ведьмы. Продавала свою стряпню на ярмарках. «Ведьмино варево Кло: специи, поцелованные самим Сатаной». Ее этикетки ручной работы иногда встречаются на Pinterest в разделах южной эстетики. Все это мне рассказала мама. Она была чертовски