Жюльетта. Том I - Маркиз де Сад

— Тогда, — заметила я, — неизбежным следствием этого равнодушия будет всеобщее зло.

— Ну и что? В принципе думать надо не о зле и не о его противоположности — добродетели, а о том, что делает нас счастливыми, и коль скоро я увижу, что единственная для меня возможность быть счастливой заключается в том, чтобы предаваться самым ужасным порокам, я без колебаний в тот же миг совершу любое, самое немыслимое преступление, потому что, как я уже тебе говорила, Природа диктует мне наслаждаться любой ценой. Если Природа сотворила мою самую интимную сущность таким образом, что только несчастье моих близких может разжечь во мне вожделение, это потому, что она хочет моего участия в милом ее сердцу разрушении, ведь она стремится к разрушению — в этом ее цель, и цель столь же важная, как и все другие — если она сделала меня порочной, значит, ей потребна порочность и нужны такие люди, как я, чтобы служить ей.

— Подобные аргументы могут завести далеко…

— И надо следовать за ними, — тут же парировала Дельбена. — Попробуй показать мне ту грань, за которой они могут стать опасными. Скажем, ты досыта насладилась, утолила свои желания, так чего еще тебе нужно?

— Можно ли наслаждаться за счет других?

— Меньше всего в этом мире меня интересуют другие; я ни капельки не верю в эти братские узы, о которых без конца долдонят глупцы, я внимательно изучила их и отвергла раз и навсегда.

— Как! Вы сомневаетесь в этом первейшем законе Природы?

— Послушай, Жюльетта… Воистину, этой девочке недостает воспитания и наставления…

Наш разговор был на этом прерван: лакей, посланный моей матерью, пришел сообщить госпоже настоятельнице об отчаянном положении дел в нашем доме и о тяжелой болезни моего отца. Мать просила нас с сестрой срочно возвращаться.

— Боже мой! — воскликнула мадам Дельбена. — Я совсем забыла о твоей девственности, которую надо восстановить. Одну минуту, мой ангел, вот возьми экстракт мирта и натирайся им утром и перед сном. На десятый день ты будешь снова непорочной, будто только что вышла из материнского чрева.

Потом она послала за Жюстиной и поручила нас обеих заботам служанки, а на прощанье просила нас навещать ее, как только будет возможность. Мы расцеловались с настоятельницей и покинули монастырь.

Отец умер, и вам известно, в какие несчастья ввергла нас его кончина: через месяц умерла мать, и мы оказались в беспросветной нужде и одиночестве. Жюстина, ничего не знавшая о моей тайной связи с аббатисой, также не подозревала о том, что я навестила монастырь через несколько дней после нашего разорения. Оказанный мне прием показал то последнее, чего я еще не знала в характере этой необычной женщины, поэтому, друзья мои, я расскажу о нашей встрече. В тот день Дельбена была груба со мной. Она начала с того, что отказалась открыть ворота и согласилась на минутную беседу через разделявшую нас решетку.

Когда, удивленная столь холодным приемом, я напомнила ей о наших прежних совместных забавах, Дельбена сказала так:

— Дитя мое, все кончается и остается в прошлом, как только люди перестают жить под одной крышей. Поэтому мой тебе совет: забудь обо всем. Со своей стороны хочу уверить тебя, что не помню ни единого факта и случая, на которые ты намекаешь. Что же до нищеты, которая тебе грозит, вспомни судьбу Эвфрозины: она даже не стала дожидаться, пока ее заставит нужда, а по собственной воле ударилась в распутство. У тебя выбора нет, так что следуй ее примеру. Больше ничего тебе не остается. Хочу добавить только одно: сделав выбор, не пеняй на меня, ибо, в конце концов, эта роль может быть не для тебя, может не принести скорого успеха, тебе могут понадобиться деньги и помощь, а я не смогу дать ни того, ни другого.

С этими словами Дельбена круто повернулась и исчезла, оставив меня в недоуменном отчаянии, которое, конечно, было бы не таким глубоким, будь я большим философом, а так меня одолевали тягостные мрачные мысли…

Я ушла, твердо решив последовать совету этого развратного создания, какими бы опасностями это мне ни грозило. К счастью, я вспомнила имя и адрес женщины, о которой как-то раз упоминала Эвфрозина в те времена, когда, увы, я и не думала что придется просить у нее помощи, и через час стояла перед ее дверью.

Мадам Дювержье тепло и радушно встретила меня. Ее опытный взгляд обманули чудесные результаты, к которым привели снадобья настоятельницы, и Дювержье пришла к выводу, что таким же образом можно обманывать и многих других. За два или три дня до того, как устроиться в этом доме, я простилась с сестрой, чтобы начать жизнь, совершенно отличную от той, что выбрала она.

После многочисленных невзгод мое существование зависело теперь от моей новой хозяйки; я целиком доверилась ей и приняла все ее условия; однако еще до того, как я осталась одна и смогла поразмыслить обо всем случившемся, мои мысли вновь вернулись к предательству мадам Дельбены и к ее неблагодарности. «Увы, — сказала я; обращаясь к самой себе, — почему ее сердце не откликнулось на мое несчастье? Жюльетта нищая и Жюльетта богатая — разве это два разных человека? Откуда эта странная прихоть, заставляющая нас любить роскошь и бежать от нищеты?» Мне еще предстояло понять, что бедность всегда вызывает неприязнь и брезгливость у богатства, а в то время мне было невдомек, как сильно благополучие страшится нищеты, как избегает ее; мне предстояло узнать, что именно боязнь избавить ближнего от страданий порождает отвращение к ним. Еще я удивлялась, как получилось, что эта развратная женщина, эта преступница, как это может быть, что она не боится огласки со стороны тех, с кем она так жестоко обходилась? Это было еще одним признаком моей наивности: я еще ничего не знала о наглости и дерзости, которые отличают порок, когда он основан на богатстве и знатном происхождении. Мадам Дельбена была матерью-настоятельницей одного из самых престижных монастырей Иль де Франса, ее ежегодная рента составляла шестьдесят тысяч ливров[37], она имела самых влиятельных друзей при дворе, и никого так не уважали в столице, как мадам Дельбену — как же ей было не презирать бедную девушку вроде меня, сироту, без единого су в кармане, которая, вздумай она пожаловаться, услышит в ответ смех, если ее вообще соизволят выслушать, или, что вероятнее всего, ее назовут клеветницей, и неосторожная жалобщица, решавшая защитить свои права, может надолго лишиться свободы.

Я была уже настолько испорчена, что этот вопиющий пример несправедливости, даже при всем том, что пострадала от нее я сама, пожалуй, скорее мне пришелся по нраву, нежели подтолкнул к другой, праведной жизни. «Ну и ладно, — подумала я. — Мне тоже надо добиться богатства; богатая, я буду такой же наглой и безнаказанной, как эта женщина; я буду иметь такие же права и такие же удовольствия. Надо сторониться добродетельности, это верная погибель, потому что порок побеждает всегда и всюду; надо любой ценой избежать бедности, так как это предмет всеобщего презрения…» Но не имея ничего, как могла я избежать несчастий? Разумеется, преступными делами. Преступления? Ну и что тут такого? Наставления мадам Дельбены уже разъели, как ржавчина, мое сердце и отравили мой мозг; теперь я ни в чем не видела зла, я была убеждена, что преступление так же исправно служит целям Природы, как добронравие и благочестие, поэтому я решила вступить и этот развращенный мир, где успех — единственный признак торжества, и пусть не мешают мне никакие препятствия, никакие сомнения, ибо нищета — удел тех, кто колеблется. Если общество состоит исключительно из дураков и мошенников, будем в числе последних: в тридцать раз приятнее для самолюбия надувать других, чем оказаться в дураках.