Коммуналка (сборник) - Рута Юрис

Как мне они сейчас были кстати! Я задвинула кресло и стул между елок, чтобы меня не было видно. Но у меня самой обзор был хороший.

А меня трясло! Но, естественно, не от холода. Вытащив из пакета начатую бутылку, я одним махом выпила ее до дна и поставила на пол под елку. Запихнула за щеку пару шоколадных конфет. Голова у меня «поехала». Знаю, что шампанское могу только пригубить, но сегодня у меня точно крышу сорвало. Да и весь уходящий год принес столько боли и слез. Обид, злости. Столько неприятностей. Хотя, это мягко сказано.

Началось с того, что в конце февраля от нас с мамой ушел отец. Ни слова не сказав, собрал небольшой чемоданчик, взял свой навороченный ноутбук и тихо прикрыл за собой дверь.

«Слезайте, граждане, приехали, конец! Охотный ряд, Охотный ряд…»

Они очень дружно жили с мамой. Знакомы были с пионерского лагеря. Правда, в разных школах учились. Но потом, моего деда, генерала танковых войск, отправили командовать полком в Венгрию. В город Сольнок. Там мама познакомилась с Ласло, сыном мэра того городка, где расквартирован был дедов танковый полк.

А с отцом они потеряли друг друга. Встретились потом случайно в метро в Москве, когда ехали на вступительные экзамены. Но в этот же день, сдав экзамен, договорились встретиться на Чистых прудах. Пошли и сразу подали заявку в Грибоедовский дворец. Было им по восемнадцать лет.

А Ласло, пострадав немножко по моей маме, женился на дочке советского вице-консула. И у них родился сын. Шандор Ласло.

Следом родилась и я, но когда мои родители уже институты свои закончили.

В уходящем году мои предкам стукнуло по сорок пять. Но это было после ухода отца, и никаких праздников мама не устраивала. Передумала. Звонил ли ей папан, я не знаю. Сама она не говорила, а спросить я не решилась.

Это все было так непонятно, больно и обидно. Мамины подружки, конечно, набежали толпой. Варили, пекли, стряпали что-то. Но мама так ни к чему и не притронулась. Да и подарки убрала на антресоль, даже не посмотрела.

Когда мне было лет четырнадцать, я услышала в кино слова папаня . Мне так оно понравилось! Я так и стала звать отца, а потом и мама присоединилась.

Но после его ухода, слово это превратилось в горький обрубок – ПАПАН.

И тогда я решила искать ту, к которой он ушел. Мне хотелось посмотреть в глаза той, на которую он нас променял. Пыталась караулить его, когда он идет с работы. Напрасно.

И, вдруг, решение пришло само. Я просто проснулась с мыслью, что знаю, как поступить. Дома у нас стоит большой и мощный компьютер. А к своему ноутбуку отец никогда не подпускал. Он работает в каком-то секретном институте, который занимается Интернетом и мобильной связью. Вернее, их безопасностью.

Я влезла на mail.ru. Это был его несекретный ящик. И я знала к нему пароль. Папан просил меня иногда посмотреть, нет ли каких писем. А писали ему много. Листая страницу за страницей, я наткнулась на письмо, в котором сообщалось, что у него есть новое сообщение на Одноклассниках. Письмо было датировано серединой января прошлого года.

Я попыталась выйти на сообщение по ссылке, но противная программа, почуяв неладное, запросила пароль. Я его не знала. Каких комбинаций я только не перепробовала. Программа вышвыривала меня, как любопытного котенка.

Но вечером, когда я почти уже заснула, словно кто-то шепнул мне в ухо: «Папаня…»

Я вскочила и бросилась к компьютеру. Программа запросила пароль, и я, перекрестившись, набрала – papanja.

Вуаля! И мне открылась страница отца на одноклассниках.

Переписка шла у него с некой Светой.

Вернее, она первая написала ему, что счастлива, что хоть теперь может признаться ему в любви, потому, как в школе он ее не замечал, считая за малявку. А теперь, дети выросли, разлетелись и дама она свободная. И любовь первая еще не заржавела. Может, встретимся?

Фотографии хорошие.

Фуфло!

Ну, я вам сама с помощью фотошопа из Квазимодо Алена Делона сделаю.

Вот на это все и купился наш папаня. Стало быть, мы с мамой ему надоели. Свобода его прельстила. И фотошопная Света, свободная женщина.

Абзац и прОбел.

На катке стало тихо, и я услышала, как президент читает поздравление Российскому народу. Потом зазвучали куранты, а я еле-еле успела открыть вторую бутылку шампанского. Ого, розовое!

Ну, с Новым годом тебя, папан. А Света твоя обойдется.

Когда я проснулась, было почти совсем темно и тихо. Над катком были погашены лампы, и никого из гостей не было. Только я. Среди елок в кресле.

Голова у меня раскалывалась. Я посмотрела на часы и ужаснулась. 18-30 первого января 2010 года. Надо скорее звонить маме. Я полезла за телефоном и увидела, что угробила его, когда била морду Митьке.

Я опустилась в кресло и отхлебнула шампанского. Ноги ломило в жестких фигурных коньках. Я сняла их, застегнула шубу на верхнюю пуговицу и пошла к выходу босиком. Хорошо хоть там пол был застелен ковролином.

О, ужас, каток был заперт снаружи. Я прижалась носом к стеклянной стене в надежде увидеть хоть одного охранника. Пусто. И тут я вспомнила, что все мои номерки из гардероба остались у Митьки.

А мне хотелось есть. Селедки под шубой хотелось. И бородинского хлеба с маслом и колбаской. Конфеты уже не лезли в меня.

Милая моя мама, как она, наверное, с ума сходит, не зная, где я. Митькин телефон, наверное, оборвала.

Обычно первого января мама вставала первая, чуть рассвет забрезжит. Обходила нашу большую квартиру, подолгу стоя у каждого окна в новой ночной сорочке и наблюдая за беззвучно падающим снегом. Потом она открывала холодильник и доставала огромное блюдо с салатом оливье. Блюдо было таким большим, что папаня прозвал его тазик . Взяв две вилки, Токай и фужеры. Поставив все это на специальный столик для трапезы в кровати, она будила папаню. И они, плечо к плечу в своей уютной постели начинали уничтожать этот волшебный салат, который так любила моя мама.

Когда я была совсем маленькая, я залезала к ним в кровать, садилась между ними и начинала уминать этот салат за обе щеки, хитро поглядывая на своих любимых маму и папу.

Но это было давно.

Пока я вспоминала обо всем этом, на воротах катка щелкнул замок. На лед выехала машина, которая должна была привести в порядок лед на катке.

Бросив коньки среди капроновых елок, я потихоньку вышла в торговый зал. Босиком.

Свет везде был приглушен. На витринах бутиков были опущены жалюзи, закрытые на замки. Эскалаторы выключены. Только хрустальный лифт иногда спускал и поднимал кого-то.

Я вошла в лифт и нажала на самую последнюю кнопку. Обычно администрация сидит на самом верхнем этаже.

Как только я вышла из лифта на последнем этаже, то увидела табличку «Управляющий торгового центра». Но стоило мне войти в секретарскую, тут же сработала сигнализация. Я знала, что это такое. Это объемный датчик. Если в пустом помещении что-то или кто-то появляется, срабатывает сирена. Это мне папан объяснял, он у меня по всяким таким штукам спец.

Словно из-под земли появились охранники и с двух сторон схватили меня за руки.

– Ай – ай – ай! Больно же! Отпустите меня! – заверещала я.

– Документы! – сказала фигура с непроницаемым лицом.

Я достала из сумки паспорт, изрядно помятый об Митькину физиономию.

– Я могу увидеть дежурного управляющего? Я все объясню!

Непроницаемый заглянул в кабинет и что-то сказал.

– Заходите! – повернулся он ко мне.

Я поправила волосы, насколько это было можно сделать без расчески, и вошла. Пахло кофе и дорогими кубинскими сигарами.

Спиной ко мне в высоком кожаном кресле сидел мужчина. Мне была видна только рука с сигарой. Он смотрел новости на плазме в проеме между окон.

– Здравствуйте… Можно войти?

Кресло скрипнуло и повернулось в мою сторону. В кресле сидел …Шандор.

У него округлились глаза.

– O, Istenem! – воскликнул он (О, Боже мой! – венг), – Вика! Как ты здесь оказалась? Что на тебе надето? Почему ты босиком?!

Он бросился ко мне и обнял меня: «С Новым Годом! Ты откуда здесь взялась?»

Сумка и пакет выпали из моих рук, и я без сознания упала Шандору на руки. Последнее, что я слышала перед тем, как упасть, был топот тяжелых солдатских ботинок. И решила, что сошла с ума окончательно.

– Виктор! Чего ты стоишь? Fene (черт – венг.)! Рот закрой и вызывай скорую! – кричал Шандор непроницаемому, у которого глаза вылезли на лоб, – на, возьми, здесь телефон моей страховой компании, – и он протянул ему пластиковую карточку.

Я очнулась оттого, что кто-то нежно гладит меня по волосам и потихоньку дует на лоб.

Так делал только один человек на свете. Мой отец. И я боялась открыть глаза, чтобы не обмануться.

– Вика! Викуся! – услышала я голос отца, и из моих глаз потекли слезы.

Не открывая глаз, я села и обняла крепко того, кто гладил меня.

Запах, такой знакомый и любимый, окутал меня. С первой минуты, как я помнила себя в детстве, я всегда купалась в этом запахе. Это был запах любви, запах моего папы. Я открыла глаза и стала целовать его. Тысячи поцелуев.