Три судьбы - Олег Юрьевич Рой

бедный? Гест только плечами в ответ пожимал: а разве эти деньги заработал кто-то другой, не я? Деньги, статус, власть – ими в первую очередь меряется успех. И выглядел он лучше многих двадцатилетних. Да и харизма у него была вполне… харизматическая. Не в одном богатстве дело. Они чувствовали, что он – вожак. Тянулись к нему, как мотыльки к огню. Не задумывались, что можно крылышки опалить.

Эта, быть может, и задумывалась.

Страшно ей сейчас, наверное. Стоит в вагонном коридоре и небось придумывает, как к «делу» перейти. А чего придумывать? Неужели сама не понимает, насколько силен исходящий от нее запах соблазна? Да, именно так он и подумал: запах соблазна. Если совсем грубо: аромат разгоряченной желанием плоти. Как у Шекспира: тело пахнет так, как пахнет тело, не как фиалки нежный лепесток.

Он мог бы, конечно, не поддаваться этому зову – кстати, исходное английское sex appeal в буквальном переводе, собственно, и означает «зов пола»… Но почему ему нужно сопротивляться?

Усмехнувшись – не столько из снисходительности, сколько от удовольствия чувствовать себя центром притяжения, – он решил упростить ей задачу. Все-таки старалась девочка, вон какую изящную конструкцию выстроила – случайные попутчики, надо же! И держится хорошо…

– Мия, я ужинать собираюсь. Не хотите составить компанию?

Он как-то моментально выкинул из головы, что Мия учится вместе с Ульяной. Зато ему вдруг показалось забавным, что эта девушка – яркая, хлесткая, обжигающая – бывшая одноклассница его сына. Интересно, Платон за ней в школе ухлестывал? Хотя как раз таких красоток в подростковых сообществах все больше издали глазами пожирают, а мосты наводят к тем, кто попроще. К красотке-то – страшно: разгонишься, а тебя – бемц, мордой об асфальт. Фигурально, конечно. Одним взглядом на место поставят: она – богиня, а ты кто? Говорят, у нынешних, с их соцсетями и прочим интернет-стриптизом, все по-другому, но Гест в эту сентенцию не верил. Люди всегда одинаковые, что в каменном веке, что в компьютерном. И ниточки, за которые их дергают, – одни и те же.

Нет, вряд ли. Платон – такой тюфяк. Сейчас-то, наверное, уже уловил, чем девочки от мальчиков отличаются, а в школе – нет, совершенно невероятно. Тюфяк и тютя. Один-единственный раз и взбрыкнул, да и то в итоге подчинился неизбежности.

А тут мы, значит, имеем (ох, пока не имеем, но в некотором смысле таки да) филфак, куда эта топ-модельная штучка поступила за компанию с Ульянкой. Что, с одной стороны, внушает уважение, с другой – заставляет сомневаться: стоит ли затевать историю. Впрочем, сегодня-то можно и даже нужно – зря, что ли, девочка столько усилий приложила. Дальше – как фишка ляжет.

Девочек с филфака Гест избегал. Умных там было раз-два и обчелся. Все больше, как бы это помягче назвать, интеллектуалки. Бездонно-задумчивые очи, я люблю сидеть на подоконнике, греть ладони о кружку с горячим мате (или еще каким экзотическим напитком), смотреть в дождь и читать Бодлера в подлиннике. Ну или Сафо, для полной изысканности и загадочности. Все это называется богатый внутренний мир. Он даже у дочери пару раз спрашивал: тебе там не скучно? Ульянке не было скучно, ее интересовала учеба, а не сокурсницы с «богатым внутренним миром». Да, Ульянка у него получилась чудо, а не дочка. Разве что с внешностью девчонке не повезло, она даже рядом с матерью проигрывала, не было в ней ни Лелиной легкости, ни блеска в глазах, ни нежной матовости кожи, ни гибкой легкости движений. Впрочем, ладно, внешность – дело по нынешним временам наживное. Дим вон из любой лягушки принцессу может сделать. А Ульянка – совсем не лягушка. Ей бы лишь капельку блеска…

Хотя такой, как Мия, она никогда не станет, это ясно, Мие природа отсыпала щедрой рукой всего, чего только можно пожелать, – и даже сверх того. Но Мия – ближайшая Ульянкина подруга. А это о чем-то да говорит.

Да, непростая девочка. Никаких вам Бодлеров в оригинале под шум дождя. И бездонных взглядов, долженствующих демонстрировать богатый внутренний мир (при этом язычок как бы случайно облизывает нежные губы, намекая, что в дополнение к духовности прилагаются вполне активные животные инстинкты). Ничего такого Мия не демонстрировала. Спокойна (хотя, он был уверен, внутри вся трясется как овечий хвост), не нарочита, в меру сдержанна – без чопорности, в меру весела – без вульгарности. Естественна.

Дим когда-то объяснял ему, насколько профессиональным должен быть макияж, чтобы создать впечатление нетронутой природной свежести. С поведением – та же песня.

Умненькая. И очень живая.

– Ой, а тут действительно можно шампанское? Вот прямо тут?!

Ни манерности, ни томной игры в женщину-вамп – искреннее живое восхищение игривого котенка.

Так когда-то – миллион лет назад! – восхищалась им Леля…

Гест протянул руку:

– Иди ко мне…

Кожа Мии в окутывавшем их полумраке казалась почти оранжевой. Горячая и одновременно прохладная, она под ладонью больше напоминала шелк, чем кожу. И пахла морской солью, раскаленным песком и – хвоей. Так пахнет елка, когда ее, замерзшую, затянутую рыночными шнурками, вносят в дом, где пробуждающиеся иголочки словно разбивают стеклянный морозный запах, и все заполняется острым хвойным ароматом. И еще чуть-чуть – мандаринами. Немыслимое сочетание: сверкающий под высоким солнцем южный прибой и – Новый год! Невозможно, невероятно. Но – вот оно!

«И все же интересно, – подумал Гест, уже засыпая, – она к Платону клинья подбивала?» Или сразу решила, что отец – перспективнее? Ладно, сынок себе еще кого-нибудь найдет. Вот будет умора, если из Англии невесту притащит!

* * *

Почти вся осень выдалась длинной – не по-питерски сухой и теплой. Повезло. Но ноябрь – это ноябрь. Небо лежит прямо на крышах, слякоть под ногами безуспешно пытается притвориться льдом и даже снегом. Гест не любил ноябрь. Особенно из-за того, что машина была вечно грязная. Да, конечно, это не его проблемы, не сам же он должен свои авто на мойку гонять. Но что толку мыть, если только выезжаешь – и опять весь уляпанный. Пакость.

Ульянка свои осенние депрессии наверняка от него унаследовала. Ему перед дочерью даже немного неловко было, он бы с большим удовольствием оделил ее какими-то другими свойствами характера. Есть же у него удачные черты? Не страхи, о которых он никогда никому не рассказывает: что все плохо, что он не справится, что вот прямо сейчас все шарики, которыми приходится жонглировать, выскользнут, упадут, разобьются…

Нет, он бы поделился умением скрывать эти страхи – виртуозным, надо сказать, умением. Никому и в голову не приходит,