Жертва 2117 - Юсси Адлер-Ольсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только когда она и ее девочки попали в глинобитную хижину, предназначенную для забоя коз, до Марвы дошло, что они попали в ловушку. Девочки рыдали и кричали, но их мать били каждый раз, когда они открывали рот, и тогда они ненадолго замолкали.
Перед рассветом на следующее утро Абдул встал у двери в камеру датчанина. Было видно, что спал тот плохо. И хотя в глазах его прятался страх, а тело было избито, движения датчанина были спокойны, когда Абдул подошел к окошечку в двери и прошептал его имя.
– Я живу в Фаллудже, и моя семья знает твою семью, – тихо сказал Абдул. – Мы хорошие знакомые, и, хотя мы сунниты, никто из нас не является верноподданным Саддама Хусейна. – Он осмотрелся в тюремном коридоре и поднял указательный палец. – Если ты когда-нибудь проговоришься об этом, я буду вынужден тебя убить, сам понимаешь, я тебя предупредил. Я спрятал твою семью в безопасном месте, верь мне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить тебя. Пока не знаю как, но, если ты продержишься, мы найдем выход.
Галиб сделал глубокий вдох и стал внимательно смотреть на дом, в котором жил фотограф.
Да, Заид был еще жив, но Галиб не ответил на вопрос Хамида. Не все истории были предназначены для чужих ушей.
– Значит, во Франкфурте все подготовлено, Хамид? – вместо этого спросил он.
– Да, люди, готовые принести себя в жертву, находятся в пяти гостиницах в центре города. Как и было оговорено, выглядят они по-разному. Нет мужчин с бородой и женщин с закрытым лицом. Несколько человек, что мы отобрали сначала, стали протестовать, и мы их отсортировали.
– Значит, всего пятнадцать?
– Только двенадцать. Несколько интернированных все еще находятся на Кипре, но двое лучших вышли. Они тоже здесь.
Галиб положил ладонь на волосатую руку Хамида и сжал ее. Хороший он человек, этот Хамид.
На улицу въехало такси, остановилось у двери подъезда Бернда Якоба Варберга.
Одну-две минуты оно стояло, потом из машины вышел худощавый мужчина и суетливо огляделся по сторонам, быстрым движением стер со лба пот. Даже на большом расстоянии легко было определить, что он нервничает.
Хоан Айгуадэр действительно нервничал, сжимал и разжимал руки в кулак, вытирал их о брючины, потом вышел на проезжую часть и посмотрел вверх, на окна фотографа. Что он ожидал там увидеть? Выглядывавшего из окна человека? Внезапно задвинутую штору?
Ничего не обнаружив, он подошел к переговорному устройству на двери, нашел нужное имя и нажал несколько раз.
Галиб думал, что тот будет тянуть, если никто не отреагирует, но с одобрением отметил, как Айгуадэр вместо этого нажал на кнопки сразу всех квартир подъезда.
Когда наконец дверь открылась и он вошел, Галиб понял, что его послание попадет в руки правильного адресата.
– А вот теперь, Хамид, ты можешь ехать, – удовлетворенно сказал Галиб. – И ехать надо быстро. Не хотелось бы, чтобы нас остановили по дороге. Во Франкфурте будем через четыре часа, это прекрасно.
19
Хоан
День двенадцатый
На лестничной площадке стояла женщина со сложенными крест-накрест руками, она ждала Хоана. Ее пестрое платье выцвело, как и она сама, но глаза метали молнии, а голос был оглушительным. Хотя он не очень хорошо понимал ее немецкий язык, смысл был предельно ясен. Какого черта ей досаждает абсолютно неизвестная личность, почему он позвонил именно в ее звонок? И что вообще он потерял в этом доме, куда это он направляется?
Он, извиняясь, пожал плечами и покрутил пальцем вокруг виска.
– I am sorry, wrong floor[18], – сказал он, но не встретил понимания и проскользнул мимо нее по лестнице наверх, сопровождаемый убийственным взглядом.
Двумя этажами выше он увидел латунную табличку с надписью «Б. Я. Варберг», а ниже была приклеена табличка с эффектным названием International Photographic Bureau, Munich[19].
Хоан осторожно протянул палец к звонку, когда увидел узкую полоску света, упавшую на его ногу, и понял, что дверь приоткрыта.
Он приложил ухо к щели и не услышал ничего, кроме громкого хлопка, когда женщина внизу с грохотом закрыла свою дверь.
Тут прирожденный инстинкт остановил его. И, затаив дыхание, он прислонился к стене между двумя дверями в квартиры этого этажа. «Будь осторожен, Хоан, – подумал он. – Дверь может быть приоткрытой, только если жилец выбежал ненадолго по какому-то делу. Или там внутри произошла какая-то катастрофа».
Хоан стоял и ждал. По прошествии четверти часа ни на лестнице, ни за дверью ничего не случилось. Он осторожно толкнул дверь и вошел.
Никто и никогда не мог упрекнуть Хоана Айгуадэра в том, что он чистоплюй. Такого определенно нельзя было сказать и о человеке, живущем в этой квартире. Разнокалиберная обувь была разбросана в прихожей у входа. Потертый кожаный портфель висел на ручке полуоткрытой двери, за которой был виден унитаз с желтыми полосами и поднятым сиденьем. Старые газеты и журналы с фотографиями на обложке штабелями лежали вдоль стен, так что все время надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о них или о мешки с мусором, приготовленные на вынос.
Легкий сквозняк шел в прихожую из большей комнаты прямо перед ним.
Хоан предположил, что там гостиная.
– Hallo Mister Warberg! – сказал он. – May I come in?[20]
Он подождал немного, закрыл за собой входную дверь и повторил вопрос, только немного громче, чем вначале.
Так как и на этот раз никто не ответил, он распахнул дверь в гостиную полностью и сразу узнал диван «ИКЕА», точно такой, какой был в его семье более двадцати лет назад. Окно на улицу было широко распахнуто, он отметил это и решительно вошел.
Зрелище, которое предстало перед ним, было настолько шокирующим, что ноги у него подкосились и он вдруг оказался сидящим на полу в луже густой крови, которая тянулась от фигуры в форменной куртке по стеклянному столу и затем внизу по полу.
Хотя щека покойного лежала прямо на стеклянном столе, было видно, что на горле у него глубокий смертельный разрез, который, напоминая смеющийся рот, шел от уха
