Прощание с миром - Василий Субботин

Провожавший нас товарищ, юморист этот, которого я знал много лет, стоял рядом со мной, тут же у стойки, и молчал, словно бы в рот воды набрал. Он как-то странно для меня улыбался. Я его не понимал. Почему же он молчит? Ведь его тут все знают. Эта женщина, я видел, сразу узнала его, как только мы подошли к барьеру. «Почему он не защитит меня?— думал я недоуменно.— Может, он тоже думает, что я взял эти тарелочки, в качестве сувенира их в чемодан положил... Ведь стоило ему только слово сказать, и эта женщина пришла бы в себя, устыдилась бы...» Я ничего не понимал.

Наконец нас отпустили. Когда мы вышли из вестибюля и шли к машине, я уже не мог себя сдерживать. Шофер, наблюдавший всю эту историю, потому что он несколько раз входил в вестибюль, спасибо ему, но бросил нас, сочувствовал нам. Мы ехали к вокзалу и, пока не подъехали, па все лады обсуждали это происшествие. И этот мой товарищ, человек весьма ироничный, тоже, представьте себе, вместе с нами обсуждал все это. Пока мы еще не подъехали и были в машине, я спросил у моего брата, что там было наверху, когда он поднялся туда. Он сказал, что когда оп поднялся, эта девушка направилась в номер, заглянула в посудный шкаф (оказывается, был такой там) и сказала сразу, что одной тарелки не хватает...

— Как одной?— спросил я у него удивленно.— Ведь дежурная говорила мне, что не хватает двух?

— Нет, она говорила только об одной,— сказал он.— Я сам слышал, как она говорила по телефону...

Понятно. Из одной тарелки стало две! Вторую тарелку, как видно, накинули на всякий случай. По телефону услышала, что не хватает одной, а сказала — двух... Так бывает.

Человек по ту сторону барьера,— глубокомысленно сказал мой товарищ юморист,— это уже совсем другой человек, у него другая психология...— Умно сказал, сформулировал. И глаза у него в эту минуту стали такими умными. А то все вроде ваньку валял, дурачком прикидывался, он, мол, ничего не понимает, что тут происходит, он — человек посторонний...

На вокзале мне все еще было нехорошо. До отхода поезда оставалось еще минут пять, но разговора не получалось. Мне хотелось, чтобы поезд ушел поскорее или чтобы он, этот товарищ мой, ушел пораньше, но он не хотел, хотел во что бы то ни стало проводить нас, посадить прямо в вагон, чтобы уже все было как следует и как полагается. Он даже смотрел на меня виновато. Не надо мне было на него сердиться!

А тарелку эту, если уж так говорить, перенесла из одного номера в другой уборщица, если она, эта тарелка, вообще там была, и случилось это, наверно, год тому назад...

ТЕТЯ КАТЯ

Лежал я в больнице. Корпус у нас был маленький, темный, но рядом, напротив него, стояло белое красивое здание, сплошь стеклянное. И дверь тоже была стеклянная вся. В палате, в которой я лежал, был еще один больной, удивительно сдержанный, молчаливый, несловоохотливый такой человек, и мы с ним часто гуляли по парку, по аллее, куда выходила и наша клиника, и другие, подобные ей. И вот однажды, когда мы так гуляли с ним, я вспомнил, что мне надо срочно позвонить. Телефон у нас в корпусе, как назло, в этот день забарахлил.

— А вы знаете,— сказал мне этот человек,— я думаю, мы с вами можем позвонить. Я знаю одно такое место, пойдемте!

И он подвел меня к этому находящемуся напротив нас зданию. В дверях его стояла, расставив широко ноги, высокая такая, очень плечистая, могучая женщина, еще совсем не старая, молодящаяся. И одета была прилично, и причесана. Я увидел у нее за спиной, там, за стеклянной дверью, желанный телефон. Он был в каких-нибудь двух шагах от нас. Стоящая в дверях женщина оглядела нас хмуро с ног до головы и только после этого спросила, чего мы хотим и куда мы идем. Мы ей сказали, что мы из корпуса напротив и что нам надо срочно позвонить. Она еще раз смерила нас требовательным взглядом свысока и сказала, злясь, должно быть, на себя, что у нас в корпусе есть свой телефон. Мы объяснили ей, товарищ мой объяснил, что телефон у нас не работает, сломался. Она задумалась на минуту, и мне показалось, что откажет. Самые противоречивые чувства отображались в это время на ее каменном лице. Но она подумала и сказала: «Зайдите оттуда, с другой стороны, оттуда позвоните...» И повела рукой вокруг всего здания. Мы проследили за ее рукой и пошли, как она показала. Я пошел следом за моим товарищем, недоумевая, почему она так сказала: обходить здание кругом было далеко — это был очень длинный корпус. Я думал, что на это есть какая-то причина, глубокая, неизвестная мне. Товарищ мой никак на это не реагировал, он вообще был, как уже сказано, человек чрезвычайно молчаливый и сдержанный. Мы обогнули это колоссальное здание, вошли в такую же, как две капли воды, стеклянную дверь, но с противоположной стороны — женщина эта теперь стояла лицом к нам — и подошли к телефону. Дозвониться нам не удалось. Тогда мы, все тем же путем, в двух шагах от входной двери, через ту же заднюю дверь, через которую входили, ушли отсюда.

Мы еще долго лежали с моим товарищем в этой клинике. Он был очень больной человек, попадал сюда уже не в первый раз, и, по его словам, ему еще не раз предстояло возвращаться сюда. Однажды, между всякого рода другими разговорами, он мне сказал:

— Вы знаете, когда был напечатан рассказ Шукшина, я долго искал номер «Литературной газеты», мне о нем рассказали, и я хотел его прочесть, этот рассказ. Он произвел на меня очень большое впечатление, я до сих пор его храню...

Рассказ Шукшина, в котором писатель рассказывает, как он (незадолго до смерти, оказалось, к несчастью) уехал, вынужден был выписаться, не закончив курса лечения, из больницы, в которой он лежал, потому что не мог больше выносить придирок одной, поставленной при дверях, женщины и к нему, и к его жене, у которой был пропуск и которую тем не менее не пропускали. Это грустный рассказ, его тяжело читать имеющему сердце человеку. Так вышло, что рассказ этот был последним из того, что было опубликовано Шукшиным при жизни...

Да, это печальная история, и печальная и отвратительная. Мы погоревали о ранней смерти писателя, успевшего сделать столь много в такое короткое время, заставившего полюбить его талант даже тех, кто его не читал, своими фильмами и игрой в них... И мы посмеялись — там, где плачут, там и смеются,— что бабка эта, па которую так и не мог никто найти управу, которую описал Шукшин в своем рассказе, прославлена им на всю Россию... Ее уже не забудут.

Когда лежишь вот так долгое время в одной палате, о чем только не переговоришь.

Прошло еще полтора месяца. Мне уже сделали операцию, и я снова, потеряв уже надежду на то, увидел свет белый. Мы снова вышли с моим соседом на эту аллею, по которой ходили другие больные, такие же, как мы, в таких же длинных, до пят, халатах, поясочками подвязанных.

Однажды, когда мы так гуляли с ним и проходили мимо той-же стеклянной двери, перед которой стояла уже знакомая нам женщина, сосед мой, этот молчун, улыбнувшись, сказал мне вдруг:

— Вам было плохо, я не хотел вам говорить, но вот эта тетка,— она стояла, все так же широко расставив ноги,— та самая, что описана у Шукшина...

ПРО ПУПОК

Эту историю рассказали мне там же в больнице, где я лежал, когда разговор зашел об узкой специализации нынешних медицинских работников. Нас в этой больнице ежедневно прощупывали молодые девушки, практикантки. Не единожды в день старательно мяли они наши животы. И тогда я сказал своему соседу, что вот мы лежим тут, лежим уже давно, моют нас редко, и пупы у нас, должно быть, страшно грязные. Я даже сказал ему, что врачи нас, должно быть, делят на более грязнопупых и менее грязнопупых. И я уж наверняка принадлежал к самым грязнопупым из всех. И это потому еще, что я принимал электропроцедуру, на живот мне каждый день клалась мокрая, вымоченная в желтом соляном растворе тряпка, так что следить за пупком было очень трудно. О том, что пупы у нас, скорее всего, грязные, мы вспоминали чаще всего после того, как врач уходил из палаты. Вот почему, я думаю, мы об этом заговорили и почему мой сосед, рабочий одного из заводов, рассказал мне эту небольшую, коротенькую домашнюю свою историю.

— У нас соседка рожала, в том же доме, где мы живем. Молодая женщина, первые роды у нее были. Будят меня среди ночи. Жена у меня медицинский работник, сестрой в поликлинике работает. Сразу, как только у той начались схватки, прибежали к нам. В родильный дом позвонить позвонили, но пока те приедут, много времени уйдет... Так, мол, и так, иди давай к Анне Наумовне, пусть как можно скорей приходит. Анна Наумовна врач, недалеко от нас живет. С женой моей они вместе работают. Жена моя, хотя и в больнице работает, и сама рожала, но не знает, что надо делать. А Анна Наумовна заведует отделением.