Мне лучше - Давид Фонкинос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю…
В первую очередь я боялся за спину. Я не был уверен, что моей нежной пояснице понравится такое обращение. Немножко оживить любовную игру я не прочь, но не до дикости, все хорошо в меру.
– Так, раздевайся, – велела она.
Я был совсем не готов к сексу. Но раз уж пришел сюда, надо довести эксперимент до конца. А вдруг под этим свитером, под этой развязностью меня ждет билет в чувственную нирвану – страну, куда я надеялся добраться, излив по пути терзающую меня боль. Но все это было как-то механически, без души. А мне нужна была хоть капля чего-то человеческого. Я спросил:
– Не хотите сперва немного поговорить?
– А, ты из разговорчивых.
– Не знаю.
– Это подороже стоит.
– Поговорить? Это стоит дороже?
– Ну да… а ты как думал? Щас я тебе душу нараспашку выверну за просто так!
Глядя, как у меня вытянулась физиономия, она прыснула:
– Шуток, что ли, не понимаешь?
– А… это в шутку…
– Видно, давненько у тебя не было…
– Не знаю.
– Ничего-то он не знает. Ну, так что ж ты хочешь узнать?
– Не знаю. Просто хочу поговорить… просто так… ничего особенного…
– Нет, ты чокнутый, я как чувствовала…
– Вы, к примеру, откуда вы родом?..
– С востока.
– С востока Африки?
– Да нет же, из Страсбурга. Я эльзаска. Не видно, что ли?..
– Почему… видно…
– Да нет, не видно… Сама не знаю, откуда я родом… Меня удочерили… Приемный отец изнасиловал меня, когда мне было пятнадцать… и я забеременела… Тогда они спрятали меня… и заставили бросить ребенка… тут уж я решила сбежать… Просто взяла и приехала в Париж… без ничего… без родных… без денег… и даже не знаю, где моя дочь… К счастью, встретила тут одного… да он меня заставляет на панель выходить… а упираюсь, так бьет… видишь синяк?
– …
– Это вчерашний.
– …
– Ну и вот… теперь ты все знаешь.
– …
– Так давай, что ли? Раздевайся?
Стоит ли говорить, что после этого разговора я немедленно ушел. И отдал ей всю свою наличность. Уж не знаю, посмеялась она надо мной или все это приключилось с ней на самом деле. Похоже на то. Отойдя на две-три сотни шагов, я почувствовал, что мне становится легче. Вот уж не думал не гадал, но так получилось: после изрядного потрясения меня отпустило. Что выбраться из передряги, что переспать с девицей – тот же адреналин. Спина у меня больше не болела. В конечном счете Эдуар не ошибся. Я пешком вернулся к себе в гостиницу. Солнце уже клонилось к закату, когда я забился в свой номер, счастливо избежав морального разложения.
16
Интенсивность боли: 3
Настроение: уфф…
17
Наутро я проснулся весь какой-то изжеванный изнутри. Как будто спал в чемодане. Все тело ныло. Я все-таки нашел в себе силы спуститься к завтраку. Но едва устроился за своим столиком, как ко мне подошел хозяин:
– Все хорошо? Нравится вам у меня?
– Да, все замечательно.
– Побудете тут еще?
– Пожалуй, да.
– Сколько дней?
– Не знаю. Посмотрим.
– …
– …
– Могу я задать вам один вопрос?
– Вполне.
– Вы в бегах?
– Что?
– Вы совершили какое-нибудь преступление и скрываетесь здесь? Коли так, обещаю хранить молчание.
– Да нет, ничего подобного.
– Тогда простите. Извините меня. Я было подумал… словом, извините.
– …
– Хотя вы бы мне все равно не сказали.
– О чем?
– Что вы в бегах.
– Да не в бегах я. С чего вы взяли?
– Вы несколько необычный постоялец. У меня тут в основном бывают автостопщики. Или небогатые туристы. А по вам не поймешь, кто вы такой.
– …
– Кто же вы?
– Да в общем… никто… я переживаю черную полосу. Это, надеюсь, не преступление?
– Конечно же нет. Простите, бога ради, мою назойливость.
– …
– А чем вы вообще занимаетесь?
– В настоящее время ничем. Но раньше работал в архитектурном бюро.
– Да что вы? Не может быть.
– Почему же?
– Я как раз искал кого-нибудь в помощь. Хочу провернуть здесь ремонт. Увеличить площадь кое-каких номеров. Но не очень представляю, как подступиться.
– А-а…
– Может, если у вас найдется минутка…
– Хорошо, я подумаю.
– Правда поможете?
– Да. Посмотрим.
– Меня, кстати, зовут Василис, – сказал он, пожимая мне руку.
И, улыбаясь, вышел. Не знаю, почему я не назвал себя в ответ, а тем более зачем согласился ему помочь. Меньше всего мне хотелось снова впрягаться в работу. Отсидел я свое в архитектурном бюро. Я не знал пока, чему посвящу дальнейшую жизнь, но мне казалось, что искать надо как можно дальше от всего, чем я до сей поры занимался. Главное, не оглядываться на прошлое. Я думал писать, но вот попробовал, и получилось хуже некуда. Поселившись здесь, я наметанным глазом оглядел объект, невольно отметил про себя все его огрехи и неиспользованные возможности. И уже понимал, что надо сделать, дабы его облагородить. Я выбрал эту нору, чтобы укрыться от мира. В каком-то смысле этот грек был прав. Я был в бегах. Скрывался от своего прошлого. Преступление мое заключалось в том, что дожил таким, как есть, до сегодняшнего дня. Что жил себе и поживал, отмахиваясь от главных вопросов, от важных решений. Я был в ответе за свои отношения с другими и не мог больше уклоняться от ответственности. В жизни человека приходит время, когда не разум, а тело требует от него отчета. Я понимал это ясно, как никогда. Обидно только, что озарение снизошло на меня в подвале убогой гостинички, в столовой, под агонизирующей неоновой лампой.
Хозяин вернулся с большой чашкой кофе и с широкой улыбкой. Все это походило на какой-то фарс. Я приподнялся, чтобы взять у него чашку, и поморщился от боли. Хозяин это заметил.
– Что с вами?
– У меня болит спина.
– Ох, это мучительно. Хуже не придумаешь. Я одно время тоже маялся.
– Да что вы! И как же все потом прошло?
– Не знаю. Как-то само собой. Проснулся однажды утром, а спина уже не болит. Видно, раздумала болеть.
Поднявшись в номер, я еще раз подумал о том, что он сказал. Когда же мое тело надумает пойти на поправку? Я ведь действительно терпел его самодурство. Все мы – рабы своего тела. Но что делать? Сидеть и ждать, пока оно не оставит нас в покое? Нет. Я был уверен: надо продолжать доискиваться до причин боли. А боль меж тем не думала проходить и заставила меня весь день проваляться в постели.
Несколько часов кряду я увлеченно переписывался с дочкой. Мы не виделись уже довольно давно. Я не захотел, чтобы она приезжала ко мне в больницу, чтобы она стала свидетельницей моей немощи. В детстве Алиса мечтала выйти за меня замуж. Я был ее прекрасным принцем. От года к году – я видел это по ее глазам – миф рассеивался, уступая место голой правде. Я рухнул со своего пьедестала, и хотя не прикидывался героем, но всегда старался, чтобы она видела меня в самой лучшей форме. В сущности, у нас никогда не было по-настоящему здоровых отношений. Подтверждением тому – моя физическая неспособность зайти к ней в гости, туда, где она живет с мужчиной. По-хорошему нужны века, чтобы осознать, что наши дети выросли. Часто говорят, что трудно стареть; я бы мог стариться сколько угодно, лишь бы только мои дети не взрослели. Не знаю, почему я так тяжело переживал этот кризис, через который проходят все родители. Я не замечал, чтобы вокруг меня так же терзались. Мало того, некоторые воспринимали уход детей с облегчением. Радовались, что теперь у них развязаны руки. Был такой фильм, где парень, Танги, зажился у родителей, до бесконечности затягивая учебу. А мой сын в восемнадцать уехал на другой конец света. Так всегда: тем, кто жаждет поскорее выпихнуть своих чадушек, достаются увальни, а у тех, кто хочет вволю понянчиться со своим потомством, дети оказываются самостоятельными не по годам. Я страшно скучал по сыну. Скайпа и электронной почты мне было мало. Впрочем, и письма, и виртуальные встречи становились все короче. Нам нечего было сказать друг другу. Любовь между родителями и детьми – это не слова, не разговоры. Я просто хотел, чтобы сын был здесь, дома. Мы с ним могли за весь день не сказать и двух слов – не беда, я чувствовал, что он рядом, и этого было достаточно. Может, я ненормальный? Не знаю. Я только пытаюсь выразить свои чувства. И теперь, когда все сказано, могу с уверенностью сказать то, что знал с самого начала: я так и не притерпелся к разлуке с детьми. Пусть это естественно, логично, житейски и биологически необходимо и так далее – и все-таки мне от этого плохо.
Я надеялся, что на другой день спина будет болеть меньше, ведь мы с дочкой как раз договорились увидеться. Я собирался сходить с ней в ее любимый ресторан – индийский, где, на мой вкус, готовили слишком остро. Думал, не позвать ли заодно и Мишеля, но для этого я еще не созрел. Довольно долго я размышлял обо всем, в чем она упрекала меня в последнее время. Я так обидел ее, но она все-таки не повернулась ко мне спиной. Она осталась любящей дочерью. Мне было стыдно. Я судил о ее романе, ничего о нем не зная. Меня ужасала разница в возрасте между ней и Мишелем, тогда как их разделяли каких-то десять лет. И до нее девушки увлекались мужчинами постарше. Как можно быть таким узколобым? Я шел по жизни в шорах, не видя ничего, кроме пустячных совещаний с педантичными японцами, не слезая с иглы политических, экономических и прочих последних известий, – и все это не имело больше никакого значения. Теперь я постепенно двигался к самому важному. Может, на этом пути и лежит исцеление.