Султан Луны и Звезд - Том Арден

Она бы, пожалуй, кудахтала и дальше, но Всадник, поджав губы, презрительно бросил:

— Молчи, глупая баба! Прорицатель, говори, да хорошенько подумай, что говоришь!

В трапезной все опять притихли, но новые слова Эвитама не принесли утешения тем, кто их услышал. Старик весь дрожал и смотрел прямо в глаза Всадника. Его голос словно принадлежал кому-то другому, звучал безжалостно, жестоко.

— Всадник, повторяю: ты более никогда не познаешь прелестей своей возлюбленной. Повторяю: никакие радости жизни тебе более не суждены, ибо до того, как окончится этот день и падет ночь... Всадник, ты умрешь!

Его слова были встречены шелестом роптаний. Мать-Мадана испуганно закричала, но гораздо громче ее крика прозвучало безумное восклицание Всадника:

— Не-е-е-т!

— Отец!!!

А это уже кричала Амеда. Она отшвырнула руку Фахи Эджо. Страх сковал ее, но она почему-то точно знала, что должно случиться в следующее мгновение. Всадник злобно размахнулся горящим факелом и нанес старику беспощадный удар.

Эвитам рухнул на каменный пол.

Продолжая кричать, Всадник опрометью выбежал из трапезной, но сначала швырнул факел на пол. Плащ старика-прорицателя вспыхнул.

В считанные мгновения начался истинный хаос. Эвитам жалобно кричал, мать-Мадана беспомощно металась то туда, то сюда. Амеда вместе со всеми остальными тщетно пыталась загасить пламя. В суматохе девочка не заметила, куда подевался Фаха Эджо, но она, как и все прочие, слышала те жестокие слова, которые произнес Всадник, обернувшись на пороге:

— Спасайте свою дрянную жизнь, презренные, или умрите! Я тоже, можно сказать, прорицатель. Запомните мое пророчество: еще до того, как снова взойдет солнце, эта деревушка сгорит дотла!

Глава 15

ПОКЛОНЕНИЕ В ЧАС ПЫЛИ

На колокольнях звонили колокола и сзывали народ на Поклонение. По всему Священному Городу, от особняков, примыкавших к Дороге Пламени, до домишек на окраинах, где жили люди попроще, мужчины и женщины падали ниц, головой к Святилищу. Брели ли они по улице в то время, когда звучал призыв к молитве, нежились ли в роскоши, занимались ли повседневными трудами, никто — за редким, крайне редким исключением — не смел пренебречь Поклонением. На рынках сразу прекращалась торговля. В классах школ учителя воздевали руки к потолку и давали знак своим ученикам расстелить циновки и приготовиться к молитве. Даже в логовах порока завсегдатаи поспешно откладывали трубки, набитые дурманными листьями джарвела, и прерывали прочие удовольствия. Умолкала музыка. Остывал черный, как смола, кофе в отставленных чашках.

Только во Дворце Шепотов не наступила молитвенная тишина. Урок Деа затянулся дольше ожидаемого. Что же было делать? Симониду только-только удалось подняться, но он тут же снова рухнул на пол без сил. Деа послушно опустился на колени рядом со стариком, но султан, к изумлению юноши, сразу же заставил его встать. Его изумление только возросло, когда он увидел, что придворные тоже стоят и выжидательно смотрят на султана в ожидании приказаний. У Деа голова шла крутом. Что же такое власть, какова она может быть, если с ее помощью можно отменить даже самые священные установления?

Султан улыбнулся. Его улыбка говорила о том, что он выше правил, обязательных для простых смертных, и может при желании снизойти и распространить свои привилегии на тех, кто его окружает. На всем протяжении Поклонения, совершаемого в час Пыли, урок для его сына продолжался. Симонид полубессвязно бормотал молитвы. Порой султан прерывал его и задавал ему какие-то вопросы, с полным пренебрежением относясь к молитвенному экстазу старого мудреца. Придворные смиренно усмехались. Султан указал на витраж с алым стеклом.

— Сын мой, это величественное здание мы стали называть Святилищем Пламени, но точно так же мы могли назвать его и Хранилищем Кристалла. Что же еще может быть тем топливом, от которого питается Пламя? В глубокой расселине под Залом Жертвоприношений лежит Кристалл Терона, надежно охраняющий себя своим испепеляющим жаром. С тем, что это так, согласны все имамы — они ведь согласны, Симонид, верно я говорю? От этого зависит истинность Откровения, от этого зависит могущество Рода Пророка. В мире, охваченном сомнениями, в мире, который готов безжалостно надавить на нас, алчно вцепиться в нас острыми когтями, в какую сторону бы мы ни повернулись, эта истина должна сохраняться незыблемой, подобно звездам на тверди небес, и непоколебимой, как гранитный кряж, на котором построен этот город.

Султан вздохнул.

— Горе тем царствам, которые в это не верят!

— Государь? — неуверенно проговорил Деа. Он был сильно взволнован, но все же отважился спросить: — Но если эта истина неопровержима, как же может быть так, что кто-то в нее не верит?

На лицо султана словно легла тень грозовой тучи, однако он быстро совладал собой, улыбнулся и сказал:

— О, святая невинность! Он снова спрашивает меня о том, о чем и я бы спросил в те дни, когда у меня еще не начала пробиваться борода!

Султан с улыбкой взглянул на Симонида — вероятно, ожидал, что старик улыбнется в ответ, но старик упорно продолжал молиться.

Султан посерьезнел. Взяв сына за руки, он воскликнул:

— Деа, ты говоришь так, потому что сердце твое преисполнено чести и жажды истины! Ведь ты не в состоянии даже вообразить, как чудовищно, как всепоглощающе то зло, что исходит от нашего заклятого врага, Рашида Амр Рукра? О, если бы я только мог сохранить твое неведение и ничего не рассказывать тебе о проклятом вожде уабинов!

— Уабинов? — удивился Деа. — Но ведь это всего-навсего жалкое племя, которое досаждало нашим предкам в незапамятные времена в суровых западных пределах. В те дни уабины, наверное, и вправду были опасны, но как они могут грозить нам теперь, когда нас оберегают могучие стены Священного Города? Я думал, что они — дикие кочевники, не более.

— Не более, вот уж воистину! Не забывай, сын мой: со времени жизни Пророка миновало много эпициклов, но уабины для нас остаются столь же ужасной угрозой.

— Но почему, государь?

— Из-за их непокорности! Из-за хитрости и предательства, заложенного в их сердцах! Некоторые говорят, будто бы в жилах уабинов течет поганая ваганская кровь, но мои имамы уверены в том, что они — подлинные порождения Зла, что они несравнимо хуже ваганов, что они — создания, которым было позволено жить благодаря попустительству отвратительного ваганского бога. — Голос султана обрел силу. — Это так, Симонид, а? О, если бы только мы могли безжалостно истребить уабинов, как некогда истребили детей Короса!