Султан Луны и Звезд - Том Арден

— Мальчик, ты спас мне жизнь!

Малявка взволнованно шмыгнул носом. На протяжении своих долгих странствий он собирал камешки, надеясь, что в один прекрасный день отыщет талисман, который принесет ему удачу, — волшебный талисман. Неужто теперь ему довелось встретиться с каким-то другим волшебством? Вопросы метались у него в голове, но для вопросов не было времени.

Голос отца звучал все ближе:

— Малявка! Где ты? Нет, такой отец, как я, слишком хорош для тебя! Я тебя так отколочу — живого места не останется!

Малявка устремил на своего нового друга взгляд, полный отчаяния.

— Скорее! Тебе надо спрятаться!

Джем мигом забрался в кибитку. Дверца за ним со стуком закрылась. Малявка, скорчив виноватую физиономию, обернулся, и как раз в это мгновение из-за угла выбежал Эли Оли Али. Он ухватил сынишку за плечи и принялся трясти.

— Паршивец! Это ты бросил камень, да?

— Папа, это не я!

Малявка приготовился к тому, что отец закатит ему жестокую порку, но его спасением стали Красные Всадники. Эли Оли Али, прищурившись, всмотрелся вдаль.

— У-у-у! — взвыл он. — Быстро скачут! К вечеру от этой деревни не останется и камня!

Пока отец запрягал верблюдов, Малявка проворно намотал веревку на колесную ось.

Глава 13

МОЯ ТАЙНАЯ НОША

— Амеда! Неси соус «зорга»! Живо, девчонка!

Черный Всадник поморщился от боли.

— Соус «зорга», слышишь ты или нет?

Голос матери-Маданы гулко звучал под потолком длинного просторного зала. Повсюду, рассевшись на невысокие скамьи, вкушали свою трапезу завсегдатаи. Время от времени кто-то из них с опаской поглядывал в ту сторону, где у дальней стены на возвышении стоял стол для особо почетных постояльцев. Тот человек, что сидел рядом с хозяйкой караван-сарая, и вправду был редкой птицей, ибо гость этот был Черным Всадником. Такие гости прежде сюда не наведывались. Если бы мать-Мадана дрожала от страха, это было бы понятнее, а она почему-то прекрасно владела собой и обращалась со страшным вестником как с самым дорогим гостем.

Но если рассудить — кто и когда мог заставить дрогнуть мать-Мадану?

Мать-Мадана в то время, когда не кричала на Амеду, в ярких красках расписывала гостю достоинства своего караван-сарая. Ведь гость уже заметил, что у нее не какой-нибудь простой постоялый двор, не какая-нибудь придорожная развалюха? И уж конечно, он обратил внимание на то, какие тут просторные комнаты, какие крепкие стены — а все потому, что некогда здесь размещалась береговая крепость, охранявшая подступы к Куатани во времена набегов венайцев!

Мать-Мадана не умолкала ни на мгновение. Не желает ли дорогой гость осмотреть пушки на бастионах, пороховые погреба, камеры для штрафников? О, от этих стен воистину веяло духом могущественной империи! Где еще, вопрошала мать-Мадана, могут найти лучший приют всадники в черных, желтых и алых одеяниях?

Это была дерзкая атака, но какое впечатление разглагольствования хозяйки караван-сарая производили на гостя, сказать было трудно, поскольку он все время молчал. На самом деле он, казалось, не слышал обращенных к нему цветистых речей. Кожа у него под глазом, обильно смазанная бальзамом из ягод ярга, распухла и полиловела. Он сидел, свирепо сдвинув брови, и не отрывал глаз от своей тарелки. А вот кушал он с большим аппетитом — пустых пиал на столе становилось все больше.

Хоть это радовало мать-Мадану.

Вбежала Амеда с кувшинчиком, наполненным соусом «зорга». Пробираясь между столами, она чуть не выронила драгоценную ношу. Осыпав девочку ругательствами, мать-Мадана выхватила у нее из рук кувшинчик. Однако гнев ее быстро унялся, и она тут же обернулась к гостю с масленой улыбкой. Склонившись, старуха щедро полила соусом приправленное специями блюдо на тарелке Черного Всадника.

Амеда ахнула. Она слыхала, будто бы и крошечной ложечки соуса «зорга» хватает для того, чтобы самую простую еду превратить в яство, достойное уст султана. Про соус, изготовляемый матерью-Маданой, ходили сказания, но большей частью из-за того, что сама она его никогда никому не подавала. Готовила она его редко и приберегала для себя: хранила в горшочке, накрытом влажной тряпицей, в погребе под кухней. Амеда, конечно, частенько запускала палец в горшочек, но лишь тогда, когда была уверена — твердо уверена, что ее не поймают за кражей. Если бы мать-Мадана когда-нибудь предложила ей хоть ложечку, а уж тем более налила бы соуса на блюдце, у Амеды бы дух перехватило от изумления.

А Всадник только что-то недовольно проворчал.

Мать-Мадана снова не дрогнула.

— О господин, и о чем я только думаю? Я потчую тебя самым лучшим, что только приготовлено на моей кухне, но разве предлагаю я тебе то, чего более всего вожделеют мужчины? А?

Всадник резко зыркнул на нее.

Мать-Мадана снова окликнула девочку:

— Амеда! Принеси трубку моего покойного мужа и самого лучшего эша.

Амеда снова спрыгнула с помоста. Прислуживать постояльцам, когда мать-Мадана отдавала приказание за приказанием, никогда не было легко. Но чтобы было хуже, чем сегодня, — такого девочка не помнила. Она жутко устала. И все-таки могло быть страшнее — намного страшнее. Она-то думала, что ее спина будет располосована рубцами, оставленными плеткой-саханой.

А порки Амеда избежала только потому, что вернулась незадолго до обеда. Торговцы верблюдами, слонявшиеся по двору, грубо хохотали, глядя на мчащуюся по площади запыхавшуюся девочку. Один из них жестами изобразил порку, и Амеде стало страшно. В прихожей ее поджидал отец. Он стал кричать, обвинять дочку в том, что она предала истинную веру, и поколотил бы ее там же и тогда же, но тут вмешалась мать-Мадана и свирепым криком прогнала девочку на кухню.

И вот теперь Амеда сновала между столами, всеми силами стараясь не встречаться взглядом с отцом. Старик сидел в одиночестве, склонившись над пиалой. Если бы сегодня был день как день, то на его одиночество никто не обратил бы особого внимания. Постояльцы бы громко разговаривали, торговцы бы сыпали шутками, разносчики бы весело перешептывались, тут и там вспыхивали бы жаркие споры, кто-то с пылом бился бы об заклад, пытаясь доказать свою правоту. Люди обнажали бы в ухмылках коричневые от джарвела зубы, слушая грубые поддевки.

А сегодня даже ложками по мискам водили тихонечко, и выражение глаз у всех было почти такое же, как у отца Амеды.

— Амеда! — Старик порывисто схватил дочку за руку.

— Отец?

— Ты мне сердце разрываешь! — хриплым шепотом проговорил старик.

Амеда прикусила губу. А ведь она, когда металась по кухне, исполняя очередной приказ хозяйки, проклинала отца. В голову одна за другой приходили злые мысли. А что такого делал отец? Он только молился, ел да спал. А Амеда только трудилась и трудилась без конца. Она пыталась быть хорошей, но неужто ей так и суждено было жить без друзей, без развлечений? Теперь все чаще и чаще девочкой овладевало беспокойство. В редкие мгновения одиночества она бродила по вершинам утесов или взбиралась на развалины укреплений за караван-сараем, куда ей строго-настрого запрещала ходить мать-Мадана. Оттуда она устремляла мечтательный взгляд вдаль, где таинственно сверкал и переливался Куатани, издалека похожий на прекрасный драгоценный камень.