Бархатные тени - Андрэ Нортон

Поскольку это был воскресный вечер, мы предавались пристойным развлечениям. Несколько часов мы провели в Белой комнате с фресками, где две девушки из Брайтона пели и музицировали, а джентльмены периодически выходили, наверное, покурить и обсудить вопросы политики или бизнеса, считавшиеся слишком сложными для женского разумения.

Ален этим вечером не совершал тайных вылазок в сад, он оставался сидеть между Викториной и миссис Дивз. Я держалась в стороне от общества, довольствуясь возможностью просто посидеть и отдохнуть.

Когда на следующий день мы ехали в Сан-Франциско (точнее, через два дня, потому что Ален хотел оградить Викторину от переутомления и растянул наше путешествие вдвое), миссис Дивз все еще разделяла наше общество. Викторина много чего бубнила на этот счет, я лишь надеялась, что ни Амели, ни Фентон, сидевшие с нами в карете, не расслышат ее. Она выражала надежду, что дорогую Огасту в легком экипаже Алена будет всю дорогу тошнить, и это, конечно, несколько охладит ее брата. Однако, если быстрая езда и вызвала у миссис Дивз подобные ощущения, она не выказала никаких признаков дурноты.

В эти часы у меня было время глубоко и серьезно поразмыслить о себе самой. Чувство долга не позволяло мне покинуть Викторину, ведь она была действительно больна. Но какой-то внутренний инстинкт предупреждал, что я лишусь душевного спокойствия, если останусь. Я нашла в себе силы взглянуть правде в лицо. Ален Соваж (я уже больше не думала о нем как о «мистере Соваже») стал для меня – безо всякой моей на то воли – центром всего, он слишком сильно занимал мои мысли. Стоило ему войти в мою комнату, чтобы я потом весь день ощущала его волнующее присутствие.

Романтическая любовь, как ее описывают авторы чувствительных романов… Я долго испытывала серьезные сомнения, что такое чувство вообще существует, считая его писательским вымыслом, и никогда бы не поверила, что буду подмечать малейшее движение единственного мужчины, ловить каждое его слово, удерживать себя, но страстно желать малейшего предлога побыть с ним.

Это открытие смутило меня. Меня даже страшило то, что таилось на дне моей собственной души. Спасение было в отчужденности, в стремлении избегать всего, что могло поколебать маску, которой я так старательно прикрываюсь. Ведь если я буду настолько глупа, что уступлю этому новому чувству, я уже никогда не буду хозяйкой себе.

Впервые за долгое время я нуждалась в совете женщины старше и мудрее себя, кому я могла бы рассказать все без утайки и спросить, что мне делать с этим? Может быть, мне следовало покинуть это семейство, пока я не увязла слишком глубоко и оставалась еще надежда вернуть покой для сердца и ума.

Однако мне не к кому было обратиться. Из всех, с кем прежде сталкивала меня жизнь, близок мне был только отец. И даже если бы он был здесь, существовало нечто, чем я не могла бы поделиться даже с ним. Следовало полагаться только на себя, и ошибка могла стать роковой.

Осознав это, я испугалась. Я чувствовала себя так, будто меня все быстрее и быстрее несет к чему-то мрачному и опасному, а у меня нет ни сил, ни желания бороться.

Ален поместил нас в том же отеле, где мы останавливались раньше. Викторина, казалось, пребывала в добром здравии: она была полна сил, без устали сновала по квартире, бросаясь от окна к окну, чтобы посмотреть, что делается внизу. Довольно странно, что она ни разу не предложила поездить по магазинам, хотя мы выезжали в город каждый день. Обычно мы посещали Вудвард-Гарденз, где могли полюбоваться знаменитыми черными лебедями на озере и цветочными лужайками вокруг оранжерей.

Викторина предпочитала наблюдать эти красоты, оставаясь в экипаже. И, когда я предлагала посетить картинную галерею, а миссис Дивз – театр, ответом Викторины неизменно было «позже». Поскольку она не была больна, я полагала, что она чего-то ждет… или, может быть, кого-то? Возможно, она боялась оказаться в отсутствии, когда появится этот кто-то.

Доверенный врач Алена уехал на побережье, и мы должны были ждать его возвращения, в то время как сам Ален был завален множеством дел. В те дни я узнала о лихорадочной спекуляции акциями рудников, причем занимались этим не только мужчины, но и женщины тоже. Я наслушалась удивительных историй о судомойках, которые вчера еще стояли у своих корыт, а на следующий день могли накупить бриллиантов, чтобы унизать свои опухшие красные пальцы.

Я гадала, втянуты ли компании Соважа в эту авантюру. Но когда миссис Дивз однажды спросила о таком помещении капитала, Ален довольно резко отозвался о подобной купле-продаже. Его интересы занимали не только рудники – в эти дни я узнала о его власти над целой «империей», включающая в себя скотоводческие ранчо, лесоразработки, шахты, пакетботы и торговые корабли, пересекающие Тихий океан.

На третий день нашего бесцельного сидения в городе он вернулся поздним утром, принеся с собой, как всегда, свежий ветер, ожививший наше тепличное, расслабляющее бытие.

– Берите ваши шляпки, леди, ваши мантильи, жакеты, все, что вам потребно. Мы едем с визитом.

Он был так оживлен и напорист, что я сразу встала, заинтригованная и тем, и другим. Но Викторина, раскинувшись на диване, томно спросила:

– Куда мы едем?

Голос ее прозвучал капризно, словно она сразу хотела сказать «нет», но не решалась.

– На «Рани». Корабль только что встал на якорь и привез сокровища, которые вас удивят. А теперь поторопитесь, экипаж ждет.

Возможно, именно магическое слово «сокровища» разогнало тучи, набежавшие на чело Викторины. Я сама была немало возбуждена, пришпиливая шляпку, и на меня нахлынули воспоминания… слишком сильные. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз ступала на палубу корабля, вдыхала его особую атмосферу, которая, сочетая в себе множество запахов, для меня неизменно означала счастье.

Глава десятая.

Пока мы ехали, Викторина задавала множество вопросов. Но я сидела молча, мысленно предвкушая предстоящее. Эта часть города отличалась от той, что я уже видела, ибо мы сейчас углубились в дебри Варварского Берега с его дурной славой.

Шум и крики достигали наших ушей даже сквозь закрытые окна кареты. Здесь, как я слышала, бродили банды хулиганов, а полицейские (специально отбираемые за силу и отвагу, вооруженные как ножами, так и пистолетами) осмеливались появляться только по двое и по трое. Этот район города славился по многим морям. В грязных ночлежках и безымянных пьяных притонах вербовщики занимались своим ремеслом, подбавляя наркотики в выпивку подгулявших матросов, обирали их до нитки, и затем отправляли их, бессильных и зачастую смертельно больных, пополнять команды стоящих на якоре кораблей.