Бархатные тени - Андрэ Нортон

– Прошу прошения, милая леди, – поклон, который он отвесил, являл скрытое оскорбление, и краска ярости бросилась мне на щеки. И я не могла пренебречь ею, как рассчитывала. – Одной вам, должно быть, здесь очень одиноко. Могу я разделить ваше уединение? Луна сегодня достаточно яркая для прогулок и…

Я должна была найти Викторину! Но я не знала, как отвязаться от нежеланного спутника. Был только один действенный способ – подтвердить все его подозрения. Так я и поступила.

– Вы очень любезны, мистер Билл. Но так случилось, что у меня уже есть провожатый, который может подойти в любой момент…

И снова эта мерзкая усмешка!

– Ну конечно, милая леди. Он выиграл – я проиграл. Я не буду третьим лишним. Но могу я спросить: не видели ли вы Викторину? Следующий танец за мной, а я нигде не могу ее найти…

– Она, возможно, уже вернулась, сэр. Вам лучше поискать ее в доме. – Мой ответ был окрашен нетерпением.

Он усмехнулся еще шире и снова отвесил поклон.

– Естественно. Примите мои извинения.

Я проследила, чтобы он ушел, до того как удалиться самой, подозревая, что он может задержаться, имея целью подсмотреть, с кем я встречусь. Только убедившись, что он исчез из поля зрения, я свернула на левую дорожку.

Гравий белел в лунном свете, из дома до меня доносились приглушенные звуки музыки. Но мне почему-то казалось, будто я отрезана от знакомого безопасного мира. Я продрогла, переволновалась и, что хуже всего, была уверена, что не исполнила свой долг. Если бы я лучше смотрела за Викториной, то смогла бы предупредить эту полуночную вылазку.

Я остановилась, чтобы прислушаться, и до меня донеслись голоса. Они шептались так тихо, что я могла разобрать только несколько слов, да и то на диалекте, на котором Викторина обычно беседовала с Амели. И, напрягая слух, я сумела уловить лишь три слова: «Канун Святого Иоанна».

Глава девятая.

Поскольку я не была католичкой, даты праздников святых ничего для меня не значили, но я теперь могла пробираться на звук голосов. Впереди, там где дорожка поворачивала, живая изгородь все еще укрывала собеседников. Пока я соображала, стоит ли двигаться открыто, я услышала хруст гравия под тяжелыми шагами. Они удалялись. Отбросив всякую осторожность, я кинулась за поворот.

Передо мной открылась лужайка с небольшим прудом, куда, нежно журча сбегала вода фонтана. Тут же стояла садовая скамейка из кованого железа. На ней сидела, а точнее, лежала Викторина.

Ее шаль соскользнула на землю, голова откинулась, глаза были закрыты. Я подбежала к ней, улавливая сквозь розовое масло, которым она обычно душилась, какой-то странный запах, неопределенный, но отталкивающий.

– Викторина! – Я схватила ее за руки, лихорадочно горячие. Она открыла глаза и уставилась на меня, как на постороннюю. Потом принялась водить кончиком языка по губам, словно только что отведала чего-то такого, что бы хотела попробовать вновь. Затем ее взгляд перестал блуждать, и я почувствовала, как напряжение покидает ее: руки ее расслабились, голова запрокинулась еще сильнее. Глаза ее снова закрылись, и вдруг гримаса боли исказила лицо.

– Викторина! Вам плохо?!

– Oui, – ответила она очень тихим, слабым голосом, – очень больна, Тамарис. Пожалуйста, не оставляйте меня. – Она схватила меня за руки, стиснув запястья с конвульсивной грубой силой.

– Позвольте мне сходить за помощью…

– Non! Останьтесь, пожалуйста, останьтесь. Я так triste… страдаю… у меня кружится голова… все болит, все плывет… Останьтесь со мной, не покидайте меня! – Викторина продолжала сжимать мои запястья с силой, какой я бы никогда не заподозрила в хрупкой девушке. Она словно цеплялась за якорь спасения.

Я вынуждена была остаться. Но я была обеспокоена. Разумеется, эти приступы – не просто предлог избегать нежелательных ситуаций. Викторина нуждалась в гораздо большем, чем забота преданной, но невежественной горничной. – Викторина? Тамарис?

Ни разу в жизни я не испытывала такой радости – на лужайку вышел Ален. Судорожная хватка Викторины ослабла. Я едва успела подхватить ее, чтобы она не соскользнула на землю.

Вдвоем мы доставили ее в дом. Ален нес ее, а я отводила кусты, чтобы не цеплялись за платье и шлейф. Когда мы принесли ее в спальню, Амели уже была там, словно знала, что она может понадобиться. Пока она хлопотала, укладывала хозяйку в постель, разрешив мне оказать лишь минимальную помощь, Ален дожидался в гостиной. А я так мало могла объяснить ему…

– Она больна, – Амели стрельнула враждебным взглядом через постель. – Всегда одно и то же – головные боли, когда она слишком разволнуется. Сейчас она спит, а когда проснется, все будет в порядке, уверяю вас!

Я подумала, что сейчас Викторина, наверное, просто спит. Но то, что такие приступы взывают к лечению – самоочевидно. Однако, когда я вышла к Алену, то подумала, что обсуждать это в комнатах Викторины не стоит. Амели может держать ухо востро не только ради своей хозяйки, но и по каким-нибудь собственным причинам.

– Что случилось? – я уловила нетерпение в голосе Алена. – Что вы обе делали в саду, Тамарис?

Я сделала предостерегающий жест в сторону двери и спокойно ответила:

– У Викторины началась мигрень. Она подумала, что прогулка на свежем воздухе поможет.

Выражение его лица слегка изменилось. Он успел заметить и понять мое предупреждение, ибо сказал:

– Хорошо, что вы нашли ее. Мы должны дать ей отдохнуть.

Он открыл дверь в холл, пропустил меня вперед, а затем плотно захлопнул ее за нами. Он ничего не говорил, пока мы не достигли моей комнаты. Потом, не оставляя мне пути к отступлению, Ален открыл дверь и сделал мне знак войти.

Я опасалась, что Фентон дожидается меня. Но комната была пуста и освещалась только одной притушенной лампой.

– А теперь выкладывайте правду. Что случилось?

Я принялась описывать молодого человека, с которым видела Викторину на балконе, и лицо Алена окаменело.

– Значит, я ошибся, – прервал он меня, словно бы размышляя вслух. – Значит, он все-таки осмелился прийти сюда! И если возможно… Но, скажите, как вы-то попали в сад"

Я изложила свою историю как можно короче, но не опустила встречи с Генри Биллом. Ален кивнул.

– Да, я тоже его встретил. Я увидел вас с террасы и последовал за вами. Хорошо, что я это сделал.

О чем же он тогда подумал? Будто я столь ненадежный страж, что могу направиться на тайное рандеву после всех моих рассуждений о долге? Но ни презрение Алена, ни возможные подозрения не брались сейчас в расчет. Имела значение только Викторина.