Клиентоцентрированная терапия - Карл Роджерс

Другой двенадцатилетний мальчик направляется на терапию из-за попытки изнасилования и столь плохой успеваемости в школе, что он был изолирован от класса с тем, чтобы индивидуально готовить уроки под руководством учителя. Во время терапевтических занятий он выполняет свое домашнее задание по орфографии или же описывает самый последний из просмотренных фильмов. Однажды он принес колоду карт и вместе с терапевтом играл в "войну". Это свидетельствует о степени открытости их отношений. Когда семестр окончился, он возвратился в свой класс, где получил оценку как ученик, который "ведет себя очень хорошо". Месяц спустя он, идя по улице с другом, неожиданно встречает терапевта. Он знакомит их и говорит другу: "Тебе следовало бы навестить этого терапевта, ведь ты не можешь научиться читать. Он помогает детям, в беде".

В другом случае на терапию направляется тринадцатилетний мальчик из-за его агрессивной вспыльчивости и постоянных "издевательств" над девочками в классе. Он узнает имя терапевта, которое совершенно случайно совпадает с именем мучимой им одноклассницы. С тех пор он называет терапевта только этим именем. В своем наиболее общительном настроении мальчик играет с терапевтом. Поскольку он начинает игру первым, он выигрывает почти каждую партию и надменно ведет счет своим победам. Большую часть времени, однако, он проводит у окна, спиной к терапевту, подсчитывая количество марок проезжающих мимо автомобилей. Когда же время истекает, он бросает свой талончик на стол терапевта и гордо удаляется. После десяти подобных занятий терапевт говорит ему, что может выделить для него дополнительное время, но если он не хочет, то может не приходить. Ответ мальчика таков: "Ух, здорово, значит больше приходить не надо? Я приду после дождичка в четверг!" Затем он пропускает две недели, а когда возвращается, объявляет: "Мне не хотелось приходить, поэтому я и не приходил". В конце семестра он также получил оценку "ведет себя очень хорошо". Учительница полюбила его, потому что он хорошо ладит с другими и с удовольствием помогает им. Он остается после школы помочь оформлять школьную газету. Учительница добавляет: "Он стал намного лучше. Я просто не знаю, что бы я делала без него!"

Случаи, подобные этим трем, не столь уж редки, хотя они, по-видимому, характерны для детей старше одиннадцати лет. Терапевт все равно не мог бы постичь внутреннюю структуру отношений ребенка, потому что она далека от очевидности.

Что же можно сказать о терапевтическом эффекте на основании данных эмпирических наблюдений?

По-видимому, было бы преувеличением утверждать, что в каждом из трех упомянутых случаев улучшение поведения ребенка просто "случайно" совпало с периодом психотерапии. Подобные случаи происходили слишком часто, чтобы утверждение об их абсолютной случайности можно было считать yбeдиteльным. Вероятно, можно предложить такую гипотезу. В ситуации, когда ребенок не допускает другого человека в свой личный мир, по-видимому, будет терапевтически оправданно, если терапевт для начала признает это и перестанет пытаться навязывать ему себя. Возможно, ребенку необходимо на опыте убедиться, что терапевт самым искренним образом уважает его личный мир. Для ребенка такой подход, должно быть, существенно отличается от его обычных отношений со взрослыми и представляет собой совершенно новый опыт общения. "Здесь есть некто, кто позволяет мне игнорировать его, и все же не думает обо мне плохо- Он не сердится на меня из-за того, что я игнорирую его".

В большинстве случаев нет возможности непосредственно узнать, как ребенок реагирует на восприятие терапевтом его молчания, но иногда это случайно обнаруживается. Ниже приведен пример из игрового контакта с девятилетним мальчиком, который, молча рисуя, провел весь терапевтический сеанс. Незадолго до окончания он спрашивает терапевта о времени.

Дик: Сколько времени у меня осталось?

Терапевт: Семь минут, Дик.

Дик: Я могу пойти немного покачаться. (Он идет и садится в кресло-качалку. Закрывает глаза и спокойно качается.) Сколько теперь у меня осталось времени?

Терапевт-- Еще пять минут, Дик.

Дик (вздыхает очень глубоко): А эти "еще пять минут" полностью мои?

Терапевт (очень мягко)- Твои собственные, Дик.

Дик: Да! (Это сказано с сильным чувством. В оставшееся время он молча качается. Его глаза закрыты, лицо выражает явное умиротворение.)

Терапевт: Это хорошо просто сидеть и качаться?

Дик: (Кивает.)

Терапевт: Вот и истекло все наше время сегодня, Дик.

Дик: Хорошо. (Он тут же встает и идете терапевтом к двери. Они прощаются, и он уходит. Минуту спустя он стучите дверь.) Я бы принес вам немного чистой воды, чтобы убрать в комнате.

Терапевт: Ты хочешь помочь мне, Дик?

Дик: Да. (Он приносит воду. Терапевт благодарит его и он уходит, прыгая по комнате. Впервые он сделал какое-то усилие, чтобы убрать за собой после своего рисования красками.)

Из этого отрывка ясно, что Дик явно осознал, что терапия дает ему некоторое время, которое он может искренне считать своим собственным. Это выглядит так, как если бы готовность терапевта позволить Дику молчать была воспринята им как психологическая возможность личной жизни, однако вне одиночества. Справедливо ли это для других случаев молчаливого контакта, остается неизвестным.

Опыты подобного рода побуждают спросить: "В чем суть терапевтического отношения?"

Несомненно, что одним из наиболее важных личностных качеств терапевта при клиентоцентрированном игровом подходе должна быть способность без какого бы то ни было возмущения терпеть молчание ребенка. Терапевт, который проявляет нетерпение, когда ребенок не в состоянии излить ему свои тревоги, причинит ребенку дополнительное беспокойство из-за неумения скрыть свое раздражение. Если терапевт не умеет сохранять спокойствие, то ему лучше избегать заниматься терапией с детьми старше десяти или одиннадцати лет.

Ситуация, противоположная молчанию

Процесс психотерапии не предполагает у ребенка высоко развитую способность вербализации. Тем не менее иногда встречаются случаи, полностью противоположные "ситуации молчания". Примером такого случая может служить одиннадцатилетний Генри, кратко цитированный выше. Этот случай свидетельствует о способности ребенка весьма тонко понимать реальное положение дел.

Генри был направлен на терапию из-за своей "нервозности". У него был богатый ассортимент тиков. У мальчика наблюдалось быстрое и непрерывное мигание век, подергивание губ, рта и челюстные гримасы, подергивание плечом, выбрасывание ноги, затрудненное дыхание. Он страдал от запоров, легко начинал рыдать, заикался, в школе не успевал по многим предметам, был необщителен. Короче, в его жизни не было ничего, что могло бы принести ему удовлетворение. Во время своего первого терапевтического сеанса он рассказал, что часто пробегает дорогу от школы до дома, боясь встретиться с людьми, которые якобы поджидают его в переулках, чтобы убить его. Он рассказывал о своей домашней жизни, как о бесконечной череде ссор, выговоров, замечаний, инъекций седативных препаратов, суппозиториев перед сном и кошмаров во сне. Его отец, врач, лечил Генри шоковой терапией, в тех случаях, когда его собственные "встряски" не помогали. По-видимому, именно какой-то психиатр рассказал родителям Генри, что для того, чтобы добиться внимания мальчика, его следует хорошенько "встряхнуть"; родители были абсолютно убеждены, что Генри — скверный мальчишка. Под тяжестью своих многочисленных проблем Генри чувствовал себя подавленным. Его психологическое состояние можно легко представить из собственного рассказа Генри во время первого терапевтического часа. Ниже приведен отрывок из второй половины сеанса. Отрывок воспроизводится по заметкам терапевта.

Генри: Однажды мама пообещала взять меня с собой в Балтимору. Я встал рано, в 7 часов, и пошел в гостиную. Но она была пуста. Мне надо было встать не в 7, а в 6 часов. Поэтому вместо меня она взяла Майкла (старшего брата).

Терапевт: Они не взяли тебя с собой, хотя ты надеялся поехать?

Генри: (Кивает. И вновь плачет.) До 6 лет у меня была няня, мисс Палмер. Она защищала меня от всех, но теперь, теперь она ушла и ... (со слезами прерывает свой рассказ).

Терапевт: Ты одинок и теперь тебя некому защитить?

Генри: Да. Они говорят, что мисс Палмер избаловала меня, но я так не считаю.

Терапевт: Ты скучаешь по ней?

Генри: Да. У меня есть двоюродная сестра, Джин. И случилось так, что я влюбился в нее. Майкл говорит: "Джин совсем не любит тебя". Он говорит, что он больше нравится Джин.

Терапевт: Он не хочет, чтобы ты был счастлив?

Генри: Нет, не хочет. Он все делает для того, чтобы я чувствовал себя несчастным. Мой отец всегда говорит, что прав Майкл, а не я. Если я пытаюсь отстаивать свои права, отец дает мне гипосульфит.