Моя жизнь - Айседора Дункан

когда потерпевший крушение Улисс встречает Навзикаю:…несказанной бедой я постигнут. Только вчера, на двадцатый мне день удалося избегнуть Моря: столь долго игралищем был я губительной бури, Гнавшей меня от Огигии острова. Ныне ж сюда я Демоном брошен для новых напастей – еще не конец им; Верно, немало еще претерпеть мне назначили боги. Сжалься, царевна; тебя, испытавши превратностей много, Первую здесь я молитвою встретил; никто из живущих В этой земле не знаком мне… «Одиссея», песнь VI[57]

Мы остановились в маленьком турецком городке Превесе на побережье Эпира и закупили провизию: огромный козий сыр и множество спелых маслин и сушеной рыбы. Так как у лодки не было крыши, я никогда до своего смертного часа не забуду запах этих сыра и рыбы, выставленных целый день на палящее солнце, особенно если учесть, что небольшая лодка обладала мягкой, но довольно сильной бортовой качкой. Часто ветерок прекращался, и нам приходилось браться за весла. Наконец, уже в сумерках, мы высадились в Карвазарасе.

Все жители собрались на берегу, посмотреть на нас. Первая высадка Христофора Колумба в Америке не могла вызвать большего изумления среди туземцев. С немым изумлением смотрели они, как мы с Реймондом преклонили колени и поцеловали землю, и Реймонд принялся декламировать:

Лишь бессердечный не прольет слезы, Склонясь над гробом женщины любимой. И лишь слепой не видит этих стен Разрушенных, гробниц полуразрытых! Я плачу, Греция![58]

В действительности же мы чуть не обезумели от радости. Нам хотелось заключить в объятия всех жителей деревни и закричать: «Наконец-то после множества скитаний мы прибыли на священную землю Эллады! Приветствуем тебя, о Олимпиец Зевс! И Аполлон! И Афродита! Готовьтесь, музы, снова танцевать! Наше пение может пробудить спящего Диониса и его вакханок!»

О, приди, жена и дева! Жду, Вакханка, жду! Подари мне радость жизни, Семя сеятеля-Бога, Принеси Бромиус мощный! Вниз, с Фригийских гор высоких, В города большие наши Нам забвенье принеси! Принеси мне шкуру фавна С белоснежной бахромою. Я теперь обетом связан С новым Богом: этой шкурой Покрывать мы будем тело И его венком из листьев Коронуем мы чело[59].

В Карвазаросе не было ни гостиниц, ни железной дороги. Эту ночь мы провели в одной комнате – единственной, которую нам смогли предоставить на постоялом дворе. Спали мы не очень много. Во-первых, потому, что Реймонд всю ночь рассуждал о мудрости Сократа и о небесном вознаграждении платонической любви, а во-вторых, кровати были слишком жесткими; к тому же Элладу населяли тысячи маленьких обитателей, которые хотели устроить пир за наш счет.

На рассвете мы выехали из деревни, мама сидела в экипаже, запряженном двумя лошадьми, там же лежали четыре наших чемодана. А мы, нарезав веток лавра, эскортировали ее. Все жители деревни добрую часть пути сопровождали нас. Мы передвигались по древней дороге, которую более двух тысяч лет назад проторил Филипп Македонский со своей армией.

Дорога, по которой мы ехали из Карвазараса до Аргиньона, вилась в горах, обладавших суровым первобытным величием. Было прекрасное утро, воздух чист, как хрусталь. Мы быстро продвигались вперед на легких крыльях юношеских ног, часто пускаясь перед экипажем вприпрыжку, сопровождая свое передвижение криками и радостными песнями. Проходя через реку Аспропотамос (древнюю Ачелос), мы с Реймондом, невзирая на увещевания Элизабет, настояли на том, чтобы погрузиться для крещения в ее прозрачные воды. Мы не знали, какое там сильное течение, и нас чуть не унесло.

Во время путешествия две злобные пастушеские собаки бросились к нам через всю долину от какой-то далекой фермы. Свирепые, как волки, они были готовы наброситься на нас, если бы храбрый кучер не отогнал их длинным кнутом.

Мы позавтракали на небольшом постоялом дворе, где впервые попробовали вино, которое хранилось с камедью в бурдюках из классической свиной кожи. По вкусу оно напоминало жидкость для полировки мебели,