Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Осенью 1948 года Бертран Рассел шокировал либералов по обе стороны Атлантики, заявив: «Нам надо начать войну с Россией, пока у нас есть атомная бомба, а у них нет». Это «мы», конечно, относилось к Америке, поскольку у Британии не было атомной бомбы. Николсон считал, что русские готовятся к «решающей схватке за господство над миром», которая приведет к «разрушению Западной Европы» и «борьбе с американцами не на жизнь, а на смерть». Но упреждающий удар он считал «злом», даже если это закончится «веками Pax Americana»[2327]. Он считал, что есть слабая надежда, что «опасность может миновать, и в мире установится покой и порядок». Надо воспользоваться этой ничтожной возможностью, написал Николсон в дневнике. «Лучше погибнуть из-за чужого преступления… чем выжить, сознательно совершив преступление»[2328].

С другой стороны земного шара другая страна, оккупированная русскими и американцами, неуверенно двигалась в направлении гражданской войны: Корея, аннексированная в 1910 году Японией с согласия Лондона и Вашингтона. В течение тридцати пяти лет корейцы были фактически рабами японцев. В свете решения ООН об установлении опеки Корея была разделена по 38-й параллели на две зоны: северную заняли русские, а южную – американцы. В 1948 году Сталин вывел свои войска. Было принято решение о проведении выборов под наблюдением Соединенных Штатов. Жители Северной Кореи отказались голосовать. Вместо этого в начале сентября 1948 года коммунисты в Северной Корее, с благословения Сталина, объявили о создании Корейской Народно-Демократической Республики. Обе Кореи, Северная и Южная, претендовали на контроль над всем полуостровом.

В апреле 1949 года пошел десятый месяц советской блокады Берлина и угрозы войны. 4 апреля президент Трумэн подписал Североатлантический договор, дополненный и расширенный вариант Брюссельского пакта 1948 года, согласно которому Британия, Франция, Бельгия, Нидерланды и Люксембург «объединили свои усилия с целью создания коллективной обороны и сохранения мира и безопасности» – против сталинской Красной армии. Но без Америки Брюссельский пакт был только номинальной защитой. Росчерком пера Трумэн создал НАТО, в состав которого вошли, помимо Америки, Канада, Дания, Норвегия, Португалия, Исландия и Италия. Договаривающиеся стороны согласились с тем, что «вооруженное нападение на одну или нескольких из них в Европе или Северной Америке будет рассматриваться как нападение на них в целом и… каждая из них… окажет помощь… путем немедленного осуществления индивидуального или совместного действия, которое сочтет необходимым, включая применение вооруженной силы с целью восстановления и последующего сохранения безопасности Североатлантического региона». Однако прошло более двух лет, прежде чем был назван первый главнокомандующий объединенными силами НАТО: Дуайт Эйзенхауэр, который приступил к работе по созданию командной структуры. Когда в 1952 году Гастингс Исмей – 1-й барон Исмей – был назначен первым генеральным секретарем НАТО, он заявил, что цель НАТО – «удерживать русских снаружи, американцев внутри, а немцев внизу». Это заявление – учитывая, что удерживание Красных было решенным вопросом в Америке и Британии, – определило правильный политический курс, но Черчилль считал тогда и считал в конце войны, что помогать Британии и Франции против Красной армии должна возрожденная и вооруженная Германия[2329].

В 1949 году угрозу представляла Россия, а не Германия. Если бы война началась, то центром событий стал Берлин. В конце марта, за несколько дней до того, как Трумэн подписал Североатлантический договор, Черчилль, обедая в Нью-Йорке у Генри Люса, сказал присутствующим: «На мой взгляд, очевидно, что какое-то время назад Европа была бы коммунизирована, а Лондон подвергся бомбардировке, если бы не сдерживающий фактор – американская атомная бомба». Лучший способ справиться с Советским Союзом, сказал Черчилль, «иметь превосходящие силы на своей стороне, и чтобы они будут уверены, что вы используете – и вы, не раздумывая, используете – эти силы, при необходимости, самым безжалостным образом». 1 апреля New York Herald Tribune вышла под заголовком: «ЧЕРЧИЛЛЬ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ТОЛЬКО АТОМНАЯ БОМБА УДЕРЖИВАЕТ РОССИЮ ОТ ВОЙНЫ». На самом деле реальным сдерживающим фактором могло стать одно лишь обещание использовать атомную бомбу, если Россия развяжет войну. Черчилль посоветовал Трумэну сделать такое заявление. Возвращаясь домой на борту лайнера «Королева Мария», Черчилль с удовлетворением узнал, что Трумэн последовал его совету, сказав репортерам, что готов «не мешкая» использовать ядерное оружие, если на кону будет мир и безопасность демократии в любой точке мира[2330].

Если Политбюро и думало о развязывании войны, то ядерные последствия для Москвы заставляли забыть об этих намерениях. Москва могла блокировать Берлин, но не могла захватить его, не подвергнувшись уничтожению. 12 мая, через шесть недель после появления на мировой арене, благодаря Трумэну, НАТО, Сталин с Политбюро сняли блокаду и сдали позиции. Джок Колвилл верил в справедливость старой поговорки:

На каждый вопрос есть четкий ответ:

У нас есть «Максим», у них его нет.

Но это продолжалось недолго. Уже через три месяца, 29 августа 1949 года, Советский Союз испытал первую ядерную бомбу, и мир стал еще более опасным местом[2331].

А в начале октября опасность усилилась, когда в оккупированной русскими восточной части Германии коммунистическая партия – при содействии и поддержке Сталина и Красной армии – объявила о создании Германской Демократической Республики, известной на Западе в течение ближайших сорока лет как Восточная Германия. Это было марионеточное полицейское государство, ни демократическое, ни республиканское.

И на Дальнем Востоке коммунистическая угроза собрала силу обратно пропорционально потерям империй Франции, Нидерландов и Британии. Когда в апреле 1949 года артиллерия коммунистов подвергла обстрелу британские канонерские лодки на реке Янцзы; по всей Азии на стенах висели фотографии подбитых кораблей. 1 октября Мао Цзэдун объявил о создании Китайской Народной Республики, после того как заставил бежать Чан Кайши с 2 миллионами гоминьдановцев на Тайвань. Самая кровавая война в современной истории, унесшая жизни более 3 миллионов военных и не менее 12 миллионов гражданских, длилась двадцать два года, с перерывом на японо-китайскую война и Вторую мировую войну, которые оказались еще более убийственными для китайцев. В начале года, когда китайские коммунисты добились преимущества, Черчилль не смог удержаться от критики в адрес Франклина Рузвельта во время выступления в Нью-Йорке: «Я был очень удивлен, когда, приехав сюда после Пёрл-Харбора, узнал мнение о Китае, преобладавшее на высоком уровне, даже в высших сферах. Некоторые считали, что вклад Китая в победу в войне равносилен вкладу всей Британской империи. Что ж, меня это крайне удивило. И ничто из того, что я узнал впоследствии, не заставило меня думать, что мое удивление было безосновательным»[2332].

Теперь два старых союзника, Китай и Россия, были объявленными врагами капиталистического Запада. «Мы выиграем холодную войну?» – спросили Черчилля в Нью-Йорке. У него не было ответа на этот вопрос. Он видел угрозу в Европе и на Дальнем Востоке. Все было неопределенно. Однако по крайней мере в одном Черчилль был уверен – он верил, что является тем человеком, который станет во главе Британии в эти опасные времена, и что рано или поздно ему представится такая возможность.

Черчилль рассматривал безопасность Британии с точки зрения концепции «трех геополитических кругов», каждое из которых было самостоятельным элементом, но перекрывалось другими. И все вместе обеспечивали безопасность и почетный мир, достойный жертв британцев и европейцев в прошлой войне. В июне 1950 года Черчилль сказал в палате общин: «Во-первых, есть империя и Содружество; во-вторых, братство англоговорящего мира; в-третьих, не по статусу или значимости, а по очередности возрождение единой Европы – существенный фактор, необходимый для сохранения того, что осталось от цивилизации и культуры свободного мира». По поводу сомнений многих лейбористов Бивена – и Энтони Идена, – не разделявших взгляды Черчилля на единую Европу, он сказал: «Учитывая наше центральное положение в империи и Содружестве, а также братский союз с Соединенными Штатами в англоговорящем мире, мы не можем быть полноправными членами в федеральной системе Европы». Намного позже в палате общин ему понадобилось всего восемь слов, чтобы обозначить свою позицию в отношении континентальных европейцев и их пути к единству: «Мы с ними, но не одни из них»[2333].