Третья причина - Николай Дмитриев

Весь косогор, насколько мог видеть Иртеньев, густо порос кедровником. Полковник знал, что там, на другом склоне, остался городок Спринг-Вэлли, спрятавшийся в долине того же названия, а здесь, у подножья, среди замшелых камней били незамутнённые родники, и тонкие струйки воды с журчаньем сбегали вниз, чтобы дальше, сливаясь вместе, дать начало прозрачному ручейку.

Чуть в стороне, на поляне, напоминавшей распадок, стоял добротный дом, срубленный из орегонской сосны, и его светло-коричневые стены удивительным образом гармонировали с диким лесным фоном.

Струйка холодного воздуха, попав за воротник осенней куртки, надетой прямо на голое тело, заставила Иртеньева поёжиться и весело фыркнуть. Ранним утром, в лесу, да ещё у воды было весьма прохладно.

К удивлению полковника, фраза, вскользь брошенная Ревеккой сразу по проезде Ниагарского водопада, оказалась не просто словами. Признаться, Иртеньев и сам забыл о минутной слабости, тем более что урбанистический пейзаж за окном вагона давно сменили прямо-таки идиллические картинки.

Города становились меньше, уютнее, а главное, показались леса вперемежку с полями и плантациями кукурузы. Да и облик пассажиров, толпившихся на перронах, стал ощутимо меняться, отчего сразу исчезло однообразие городской публики.

В поезд то и дело садились загорелые фермеры, порой мелькали застёгнутые на все пуговицы сюртуки квакеров, и всё чаще стали появляться охотники или ковбои в живописных нарядах, украшенных кожаной бахромой.

Примерно на второй день Ревекка заявила, что им надо сделать небольшую остановку. Решив, что так нужно по работе, полковник воспринял это как должное и безропотно вытащил багаж из вагона, когда их поезд остановился у очередной станции.

Оставив Иртеньева на пару часов в ближайшем салуне, Ревекка ушла в город и, вернувшись, без всяких объяснений усадила полковника в парный шарабан, на козлах которого торчал молодой улыбчивый негр.

Чёрный весельчак прямиком отвёз их в уютный загородный домик, стоявший на лесной полянке под косогором, и едва поинтересовавшись, что это значит, Иртеньев получил чёткий ответ Ревекки:

— Ты же так хотел, — а потом она лукаво добавила: — Если я не ошиблась…

Позже, расспросив подругу, Иртеньев дознался, что в городке есть небольшая еврейская община, что Ревекка одно время жила здесь, и потому ей не стоило большого труда снять на неопределённый срок это уединённое жилище.

Зачем ей это нужно, полковник не спрашивал. Он был просто благодарен Ревекке за то, что она подарила ему отсрочку, и теперь необходимость что-то решать, делать, как бы сама собой отступила на второй план, сменившись чувством блаженного покоя.

Очередная холодная струйка пробежала между лопаток, Иртеньев зябко передёрнул плечами, ещё разок вдохнул свежий лесной воздух, послушал, как журчат сбегавшие с камней струйки, и взбежал на крыльцо.

Дом встретил полковника запахом дерева, воска и одновременно холодком выстывших за ночь комнат. Сбросив куртку и брюки, Иртеньев заколебался, но, подавив желание нырнуть к Ревекке под одеяло, взялся за лежавшую у камина патентованную растопку.

Чиркнула спичка, огонёк пробежал по щепкам, и через минуту пламя уже ровно гудело, уходя в устье камина. Полюбовавшись на разгорающиеся и обещающие тепло языки огня, полковник согрелся уже от одной мысли и, подойдя к кровати, отогнул край одеяла.

Оставшись голой, Ревекка инстинктивно прикрыла ладонью розовой сосок и спросонья пробормотала:

— Да ложись ты скорей, чего шастаешь…

Иртеньев не заставил себя упрашивать и, завалившись на постель, прижался к тёплому, разомлевшему со сна женскому телу.

— Ой, да ты же совсем холодный! — тихонечко взвизгнула Ревекка и, сжавшись в комок, постаралась отодвинуться.

— Подожди, сейчас я тебя согрею…

Иртеньев притянул женщину к себе, но Ревекка, уже проснувшись, решительно запротестовала:

— Нет уж, хватит, и так всю ночь спать не давал…

Высвободившись, она повернулась к Иртеньеву спиной, да и он сам, постепенно согреваясь, внезапно почувствовал, что бессонная ночь сказалась и на нём, мягко заставив погрузиться в блаженный утренний сон.

Когда полковник снова открыл глаза, сквозь зашторенные окна светило солнце, угли, догоравшие в камине, излучали тепло, а на кухне аппетитно шипела сковорода. Ревекки рядом не было, и значит, это она принялась готовить завтрак.

Иртеньев потянул носом, пробуя определить, что же там жарится, но угадать не смог и, со смешком откинув одеяло, встал. Желания одеваться не было, и он, сдёрнув со спинки кровати полотенце, соорудил что-то вроде набедренной повязки.

Прошлёпав по комнате, Иртеньев заглянул через открытую дверь на кухню и замер от восхищения. Там, у плиты, хлопотала Ревекка, из всей одежды на ней был только опоясывающий голубой шарф с пышным бантом на боку, да удерживающая волосы алая лента.

Неизвестно почему полковнику вспомнилось, что именно так он представлял себе в юности вакханок, и, не в силах сдержаться, Иртеньев, неслышно подойдя к подруге сзади, шутливо шлёпнул её по наполовину выглядывавшей из-под шарфа тугой ягодице.

Ревекка, чуть не выронив нож, которым она что-то помешивала на сковороде, испуганно пискнула, повернулась и, отлично понимая, что это всего лишь своего рода ласка, благодарно ткнулась носом в плечо Иртеньеву.

— Ой, как гренками пахнет… — полковник зажмурил глаза и принюхался. — Ты, выходит, и куховарить умеешь?

— Умею. Я тебе ещё рыбу-фиш по-еврейски приготовлю, а сейчас… — Ревекка повернулась к плите и перевернула шипевший на сковородке внушительный кусок мяса. — Тебе стейк прожареный или с кровью?

— Прожаренный, — улыбнулся Иртеньев.

— Про-жа-ренный… — чуть ли не по складам протянула Ревекка, наклонилась над плитой и вдруг спросила: — Ну как, хорошо в Америке?

— Хорошо-то хорошо… — Иртеньев принялся не спеша оглядывать кухонное убранство. — Только уж больно многие с оружием бегают.

— А ты разве нет? — Ревекка выпрямилась и с хитрецой посмотрела на Иртеньева. — Тоже револьвер таскаешь…

Конечно, Ревекка видела его «бульдог», но сказала об этом почему-то только сейчас. Отголосок былой тревоги тут же мелькнул в подсознании полковника и сразу пропал. Сейчас ему не было дела до всяких треволнений и, пожав плечами, Иртеньев ответил:

— Привычка. Да и какое это оружие, так, пукалка…

Странная волна спокойствия и душевного комфорта накатила на полковника, Иртеньев непроизвольно выглянул в окно и вдруг со всей отчётливостью осознал, что у него навсегда останется в памяти вид этой поляны с таким символическим названием Хэппи-Крик…

Погода на первый взгляд казалась приемлемой, но откуда-то с норда накатывала крупная зыбь. Большие волны раскачивали пароход, и он то грузно переваливался с боку на бок, то скатывался вниз, чуть ли не зарываясь носом в воду.

Похоже, где-то севернее ветер разгулялся не на шутку, отчего большой грузопассажирский «Шаумут» так мотало, что даже привычного к качке Иртеньева время от времени начинало подташнивать, и он судорожно сглатывал накопившуюся слюну.

После сказочного месяца в домике у ручья Ревекка вместе с Иртеньевым долго поджидали в Сан-Франциско подходящий коммерческий рейс на Иокогаму, и у полковника было достаточно времени, чтобы подумать.

Во всяком случае, прежде чем согласиться на поездку в Японию, Иртеньев оттягивал окончательное решение, шатался по городу, подолгу сидел с подругой в Баджер-парке или же разнообразия ради, захватив Ревекку с собой, переезжал на пароме в Окленд.

С борта парома открывался вид на знаменитые Оклендские доки и гавань, куда заходили корабли со всех концов мира. Здесь, в заливе, зимовали и большие зверобойные шхуны, и малые судёнышки. Тут же собирались лодки рыбаков и устричных пиратов, боты контрабандистов и даже китайские или японские джонки.

Припортовый район был полон салунов и таверн, где развлекались съехавшие на берег команды, заказывая себе «Слепого поросёнка», а потом, насосавшись «огненной воды», устраивали пьяные драки или, будучи под хмельком, рассказывали друг другу нескончаемые матросские байки.

Именно здесь, натолкнувшись однажды на таверну с многообещающим названием «Последний шанс», полковник и принял окончательное решение. Конечно, соглашаясь ехать вместе с Ревеккой не куда-нибудь, а прямо в Японию, он шёл на огромный риск, но в случае удачи, можно было узнать многое…

Тошнота всё чаще подкатывала к горлу, помимо воли заставляя сравнивать коммерческий «Шаумут» с элитным «Кайзером». И хотя по меркам парохода двухместная каюта, предоставленная Ревекке и Иртеньеву, считалась лучшей, разница бросалась в глаза.

Тут ни картин, ни ковров конечно же не имелось, а был покрытый коричневым линолеумом пол и стенки из простого крашеного дерева. И, как напоминание о постоянной качке, на столике под иллюминатором была привинчена деревянная решётка, в которой расплёскивал воду полупустой стакан.