Здравствуй, 1984-й (СИ) - Иванов Дмитрий

— Ты зачем последний ряд взял? Там видно плохо будет, — не понимает моих мотивов Шурка.

— Ты меня сейчас разглядывай, а то в темноте посмотришь на мою страшную рожу и испугаешься, — мстительно говорю я.

— Тооль, ну не обижайся, я всегда такая дурочка эмоциональная, что вижу, то говорю. Ты не красавец, но у тебя свой шарм, и такие сильные руки!

— Ты как Акын, что вижу, то пою, — оттаиваю я и хватаю её на руки, прямо посадив себе на локоть.

— Ааай, уронишь, — возмущается Шурка.

— Тут не высоко, вот если тебя на шею посажу, там и ушибиться при падении можно, — говорю я, опуская её на землю.

— Не надо на шею, я в юбке, — немного краснеет девушка.

— Да не буду, не буду, а то посадишь такую на шею, она потом всю жизнь не слезет.

— О! Кафе-мороженое, зайдём? — загораются глаза у наездницы.

Мы заходим в кафешку, ну как кафешка, помещение, где один длинный барный столик с барными же стульями с другой стороны. В меню молочные коктейли и мороженое с разными добавками. Беру всё меню, коктейли и по мороженому. Себе взял с орехами. Сидим, общаемся.

— Я никогда командировочные не получала, а так хочется, — признаётся Александра. — А на что ты их потратишь?

— Как жена, прямо, спросила. В фонд мира сдам, очень много разных парней и девушек в Африке лишены вследствие колониальной политики запада доступа к учёбе. А фонд мира поможет им получить образования в СССР, — мелю всякую чушь я, разглядывая бюст и оголившиеся от сиденья на высоком барном стуле ноги девушки. — Знаешь, как капиталисты хищнически подходят к развивающимся странам и к своим колониям? Вот взять, к примеру, самое маленькое государство мира — Науру. Небольшой остров в двадцать пять квадратных километров, состоящий целиком из фосфоритов. Капиталисты добывали там ресурсы, и сейчас остров выглядит как Хиросима после взрыва атомной бомбы. Деньги потрачены на разные глупости и скоро к ним придёт бедность.

— Анатолий, ты молодец! — целует меня в губы Шурочка, обдавая ароматом клубничного варенья, а её руки сильно сжали мои бедра по бокам. — Мы можем вместо кино ко мне в гости сходить, всё равно родителей нет дома.

С юмором у нас совсем плохо, зато с идеологией на отлично, понимаю я. Но главное — она сама меня целует и лапает. Что, за сданные деньги, невесть какие, и жалость к неграм она мне даст? Знал бы я такой расклад в прошлом теле в детстве, то учил бы историю КПСС с двенадцати лет, и у меня бы от зубов отскакивало.

— Да в жопу и Зиту и Гиту, видел я этот фильм, а вот у тебя в гостях не был. Надо только мороженку докушать и тортик купить, — радуюсь я.

— Толя! Говори культурно, ты же не двоечник какой.

— Вообще-то двоечник, но буду стараться, — обещаю я.

— Я руки помою, — убегает перепачканная мороженым девчонка.

— Аа-а, ммм-м, — ору я.

Гребаные орехи доломали мне зуб, и он отломился по месту пломбирования, жуткая боль пронзила челюсть, даже в пот бросило. Ну, Штыба, ну сволочь, зубы не чистил, а я страдай. Был у Толи один рассверленный донельзя зуб, заляпанный пломбой. Стоматологи этих времен особо красотой и нежностью озабочены не были, и сверлили с размахом, оставляя лишь тонкие стенки. Коновалы как есть. Но без них мне сейчас никак.

— Толя, что с тобой? — испуганно говорит Александра, видя мою скривлённую рожу.

— Зуб сломал с пломбой, болит очень, — сквозь боль отвечаю ей. — Обломились мы и с кино и с тортиком.

— Испугался, что ли? Тогда пошли в кино, не буду тебя больше целовать, — по-своему понимает мой отказ Шурка.

— Ничего не испугался! Шурок, что делать, а?! Куда идти тут? Есть дежурная Штоматология?

— Есть, — фыркает Шурок. — В Новочеркасске. А тут только поликлиника, и попасть туда трудно.

— Идём, а? С острой болью может возьмут?

Моя подруга меняет гнев на милость и ведёт меня в местный «дом пыток», причем в поликлинику детскую — я же ещё ребенок. Как вспомню свое детство в другом теле, так вздрогну — сверлили часто без уколов, которые ставили в редких случаях, мордатые тети и здоровые дяди лезли разными страшными штуками в рот. Одноразовые иглы? Ха! Анестезия? Два раза ха, ха! В другой, взрослой жизни, я ходил только в дорогие платные поликлиники, там и отношение другое было к клиенту.

Помню, как-то пришёл зуб лечить, а там врачиха, миловидная женщина лет тридцати, так терлась при лечении своими сиськами об меня, что я возбудился как конь. Не знаю уж, я ей понравился, случайно ли, или такова политика клиники, но я о своих детских страхах забыл, и даже пожалел, что всего один зуб лечить надо. Вот и сейчас вспоминая этот пикантный эпизод, я немного прогнал боль и не выглядел в регистратуре как малолетний нытик. На удивление попасть на приём удалось сразу, не из-за высокого сервиса, а по причине возникновения окна в записи к доктору. Не удивлён я, таких окон должно быть много при таком отношении к пациентам.

— Ты иди, а я скоро! — говорит Шурка. — Сбегаю, билеты сдам на фильм, всё равно тебя раньше, чем через полчаса не выпустят.

Захожу в кабинет, кожаное коричневое кресло с наклонённой спинкой для принятия положения полулёжа. С одной стороны у него подлокотник и плевательница с фонтанчиком, с другой всё ровно, чтобы удобнее залезть. Напротив кресла лампа, светящая не только в рот, но и в шар (глаз) и вижу советскую бормашину — ящик голубоватого цвета и зеленой лампочкой «сеть». Вспоминаю, бормашина имеет ременную передачу. И все вибрации ремня передачи конструкции отлично ощущались пациентом во время сверления зубов. Ещё, как правило, сверление происходило на весьма низких оборотах (из-за хренового КПД системы в целом), что также добавляло непередаваемых ощущений. Стало очень тоскливо.

Заходит в кабинет губастая тетка лет сорока с властным выражение лица.

— Что стоим? Кресло видишь? Садись, — безапелляционно говорит она. — Кеды сними только. Лезут в обуви, ничего не понимают, молодежь пошла.

Безропотно устраиваюсь в кресле, а тетка будто бы специально включила машину на сверление, проверяя работу, а может, запугивая меня.

— Мне удалить зуб надо, можно не сверлить, — пытаюсь сразу поставить условия я.

— Ты посмотри, какой у нас тут умник. Ты врач? — почти орет мучительница.

Она лезет мне в рот и ковыряет металлическим инструментом сломанный зуб, причиняя боль и заставляя меня мычать.

— Пломба выпала, и зуб немного раскрошился. Надо лечить, — она включает бормашину.

— Обезболивание будет? — отворачивая морду, не открывая рот, сквозь зубы говорю я.

— Потерпишь, — фыркает врачиха. — Не маленький, даже полезно немного потерпеть. Или можешь идти на все четыре стороны.

— Так! Даю десять рублей, нужно поставить укол и вырвать зуб, — достаю я из кармана десятку, которая должна была пойти на обучение негров в СССР, ну не четвертак же отдавать честно заработанный, а других денег после кафе не осталось.

Врачиха на меня уставилась как на говорящую мебель. Её изумила моя прямота и наглость. А вот не знаю я как в СССР взятки дают!

— Чтобы потом родители пришли и забрали её обратно? — сомневается она.

— Мама умерла, а папа пьёт, деньги я сам заработал в колхозе, — холодно говорю я.

— Эх, сиротка ты сиротка, — жалостливо треплет за вихры врачиха, но десятку берёт. — Давай укол сделаю и пломбу поменяю, у тебя часть стенки зуба обломилась всего, можно лечить ещё.

— Да какое там лечение, рассверлите всё внутри и мне ещё раз приходить.

— А так вообще не будет зуба, лучше станет? Да и не надо второй раз, нерв убили тебе уже, — ковыряет железякой спец.

Я соглашаюсь на экзекуцию, и мне ставят укол под моё молчаливое исполнение — «я, укола не боюсь, если надо уколюсь».

Укол помог, боль утихла, и врачиха принялась за работу. По окончании сверления она взяла материал для пломб, больше похожий на цемент.

Материал для пломб она сперва размешала на стеклышке каким-то крайне вонючим отвердителем, а затем замазала рассверленный зуб.

— Готово! — довольно сказал тетка.