Княжий остров - Юрий Сергеев

- Нам нужно быстрее выйти к своим, надеемся на вашу помощь.

— Сколько вас?

— Четверо.

— У нас своя работа и выходить будем дня через три.

- Если это задание не особо важное, я отменяю его своей властью и приказываю организовать нам выход через линию фронта.

- Ты, лейтенант, особо не командуй, у меня своих командиров навалом, что за спешка?

— Нужно вывести одного человека живым и невредимым, любой ценой. Свяжемся с Москвой, и тебе простят все отступления от приказа.

- Не могу, брат, в десяти-пятнадцати километрах отсюда немцы разворачивают полевой аэродром, нам надо сходить к ним в гости и присмотреться, что к чему.

— Это на юго-западе… Да, там работают саперы в лесу и нам довелось с ними повоевать малость. Я так думаю, что аэродром они сделают на неубранном пшеничном поле, это в том районе единственная большая и ровная площадка. Туда пришла колонна бензовозов и машин аэродромного обслуживания, вчера днем все сам видел.

— Интересно, на карте можешь показать? — Мошняков вынул немецкую карту и развернул на траве.

Егор сразу же нашел шоссе и пшеничное поле, где они переждали колонну машин, и ткнул в него пальцем.

— Вот в этом массиве саперы заготовляют лес, машины скрылись вот сюда, — он взял поданный старшиной карандаш и обвел поле, — сам видишь, больше тут негде их птичкам взлетать, сплошные овраги и лес, и косогорины.

— Что-то похоже, надо проверить. Где же твои люди?

— Я опять повторяю, что ответственность всю беру на себя и требую вывести нас к своим, — уже жестче нажимал Егор.

— Ладно, я дам тебе двух человек, но сам все же сбегаю к аэродрому. Мой пулеметчик пойдет с тобой, он дурной у меня до ужасти… как патроны кончаются, ножиком режет немцев как свиней, да и остальные ребята не хуже.

— Нет, дробиться не следует… Если к утру обернетесь, мы вас подождем на этом месте.

— Линию фронта вам одним трудно пройти, — карандаш Мошнякова провел черту по трофейной карте, — до наших окопов километров двадцать, в лесах большое скопление техники и вражеской пехоты. Напоретесь и пропадете, они уж сколько выходящих из окружения перебили, насобачились, суки, — старшина ловко перемотал портянки и встал, — Вперед, орлы! Жди нас, лейтенант, выведем.

Прервав короткий отдых, бойцы надели вещмешки и собрались уходить, и тут из кустов выбежал Николай Селянинов. Он встревоженно проговорил:

— Колонна подошла… разворачивается на прочесывание до батальона пехоты, сейчас покажутся на опушке.

— Собаки? — коротко и обеспокоен но спросил Егор.

— Вроде не видно…

- Забегали, стервы, — ухмыльнулся Мошняков, — жиирного петуха мои ребята увели у них, полковника инженерных войск… все, надо сматываться! Где твои люди, командование временно беру на себя… ты не знаешь, что такое немецкая гребенка, лейтенант… очень серьезная карусель, поверь мне, не раз едва ноги уносил. Прикрываемся этим леском и бегом через луг… нам нужен серьезный лес, в этих кустах они нас выкосят. Вперед!

Егор поддерживал Ирину под руку, и они всей гурьбой неслись через луг своим же следом, бежали обратно к мельнице, где несмолкаемо орали вороны. Когда они заскочили на небольшой холм у речки, Егор обернулся и посмотрел в снятый прицел назад. Немецкая цепь была уже рядом с оставленным ими колком. Следом за цепью ползли два тупорылых бронеавтомобиля. Егор всматривался до рези в глазах через прицел, искал у ног немцев так ненавистных ему овчарок и облегченно вздохнул:

— Вроде нет собак… Бежим!

Они пересекли реку, разведчики на миг остановились и наполнили фляги водой. Все наспех попили и снова цепочкой рванули в ближайший лес. Рев бронеавтомобилей настигал, до их слуха доплыли автоматные очереди, видимо, немцы прочесывали оставленный лесок среди луга.

Мошняков и его люди являли удивительное спокойствие. Их глаза горели ребячьим азартом, словно они играли в догонялки или бежали кросс в школе и ничего страшного не случится, если преследователи настигнут. Пулеметчик часто оглядывался и глухо слал проклятья. Пересекли пойму речушки и залетели в лес, около мельницы ударил пулемет бронеавтомобиля, и он выскочил на чистое, сзади него поднимался дым горящей мельницы и туча отяжелевших ворон с руганью кружилась над этим усиливающимся дымом, не желая покидать дармовую еду на берегах пруда.

- Зажигательными садит, собака, — прохрипел Мошняков, — еле успели удрать, — отер ладонью крупный пот с широкого лба, — пока пехоты нет, этот утюг в лесу не страшен, завалим, как мамонта.

Бронеавтомобиль ходко летел вдоль речки по заросшей дороге, жерло пулемета выискивало цель. Черный крест в белом обрамлении качался на ухабах вместе с броневым туловом пришельца… Прохладный серебряный крест чуял Егор на своей потной груди и ласково поглядел на Ирину, подал ей открытую флягу с холодной водой. Она отрицательно замотала головой, глубоко дыша и приглаживая ладонью взбившиеся волосы.

- Не могу эту воду пить… там много мертвой рыбы было… не могу, стошнит.

- Дурочка, — тихо шепнул Егор, — рыба-то еще не протухла, совсем недавно ее Николай шарахнул гранатой… ее еще есть можно.

- Нет-нет! Я как глянула, и страх взял… весь пруд усеян белыми телами… мне они почудились людскими… солдатами нашими. Не могу пить ее… это мертвая вода. Ой, как я устала, Егор… — она почему-то стеснялась смотреть на него и на остальных людей, взгляд ее был далек и туманен, поверх человечьих голов, поверх крон деревьев устремлен в невидимую высь, в незнаемую даль. О чем она думала сейчас, что искала в небе под гул вражеской бронемашины и карк ворон над головами, под бешеный стук своего сердца.

Егор же смотрел на нее открыто и ласково, смотрел как-то по-иному, словно впервые увидел и узнал. И была она опять другая, нежели там, на лесном острове, она менялась сиюминутно, — захваченная потоком своих тайных женских мыслей. Он заметил, что ее пошатывает, и забрал у нее сумку, старался как-то помочь и поддержать, но все делал неуклюже, ловил ее недоуменный взгляд… Она его тоже стала разглядывать украдкой, ощущала вновь иным, вспоминала того, и то алая краска разливалась по ее щекам, то меловая бледность. Она облизывала кончиком языка сухие губы, и Егору это было невыносимо видеть, ему страстно хотелось прижаться к этим губам, утолить свою и ее жажду. Ему вдруг надоела эта проклятая война, эти суетящиеся кругом люди, этот дурацкий бронеавтомобиль, невесть за каким чертом заехавший сюда из самой Германии. Все казалось идиотски смешным и игрушечным, нелепым и вздорным по сравнению с тем, что случилось между ним и Ириной. Все пустым и диким до отупения и стона. Его руки до боли и хруста в суставах сжимали оружие, и он готов был уничтожить им этих тупых врагов в тупорылой машине, готов один был пойти и смести весь батальон невесть зачем забредших в эти края немцев, утвердить мир и покой, тишину великую в своем пространстве, на своей земле.

Этот горячий, полный благородной ярости взгляд уловил Окаемов, и ему стало не по себе. Он сразу заметил, едва проснувшись в березовом острове, какое-то изменение в облике Быкова и сестры милосердия, но не придал особого значения. Сейчас же он внимательнее присмотрелся к ним, и шевельнулась догадка, ибо надо быть совсем слепцом и не видеть взглядов их, их отдаленности от общих проблем и даже ощущения опасности. Они стали иными, почти бессмертными, а в простонародье — свихнувшимися: говорили невпопад, потеряли связь с очевидностью, с реальным миром и продолжали жить в каком-то своем, огненном пространстве, недоступном всем другим. Порыв Быкова насторожил, Илья знал название этому безумству, ведал диагноз и поставил его точно, без всяких сомнений — Любовь… Истинные избранники ее осияны милостью Божьей, но именно они на Земле несут жертвенную печать судьбы. Смотрел Илья на них, слышал рев напичканного оружием броневика, сам сжимал в руке их немецкий автомат, добытый в бою их кровью, и ему становилось страшно за Егора и Ирину, за незащищенность их в этот опасный час… Как мало дано человеку счастья за весь малый срок, отведенный ему в этом свете, самая ничтожная малость, как зарницы сухой всполох на краю неба, просиявший и угасший навсегда в грозной тьме бездонного времени…

Они побежали вновь через спелый сосновый лес. Хвойный смолистый воздух вливался в их разгоряченные груди и кружил головы. Окаемов бежал и замечал действия разведчиков, поражался их удивительной профессиональной хватке, расторопности и таланту природных воинов. За короткое время боев и поражений они сообразили что к чему и слились с природой, открылась в них древняя память и звериная осторожность перед врагом, дерзкая отвага и неутомимость. Да, они бежали сейчас от противника сильного, но это не было паникой, страхом, — а разумным и самым верным поступком, ибо глупо умирать самым сильным духом людям, а именно такие тщательно отбирались и сами шли в разведку, а если и попадали случайные слабаки, то скоро перерождались в окружении этой крепкой силы и становились такими же, как их други. Особо привлекал внимание Ильи старшина Мошняков. Он был широкогруд и поджар, как породистый конь, лицо словно вырублено топором из темного дубового полена, взгляд близко поставленных глаз скрывал мудрый прищур. Русый чуб залихватски выбивался из-под пилотки. Ладони крупные, мозолистые и сильные, крепко сжимали шейку приклада новенького автомата. Казалось, что даже в стремительном беге Мошняков видел и предугадывал все, что их ждет впереди и что творится позади. Даже остановившись на мгновение, он сразу же маскировался естественно и неприметно для неискушенного глаза: за деревом ли, в куст, в ложбинке. Но Окаемов знал, что это такое, и сразу определил талант охотника и разведчика в этих нехитрых движениях. И когда старшина остановился и разлегся на небольшой высотке среди леса, Илья сразу определил, что лучше места для отдыха не найти и что немцы сюда не сунутся; успокоенно опустился рядом с разведчиком и едва раздышавшись спросил: