Ханидо и Халерха - Курилов Семен

У всех троих были деревянные лица, и замерзшие люди, недолго пошушукавшись, начали осторожно приподниматься, тихо покидая тордох.

Постепенно ушли все, ушла и Тачана. Остался лишь Пурама, одиноко сидевший у самого полога. У охотника дел было, пожалуй, больше, чем у других, — после пурги наступит затишье, — самое время ходить по следам, а к охоте Пурама всегда готовился очень старательно. Однако сейчас он забыл обо всем и торчал, как высокий пенек, за спинами трех людей, молчаливо занятых едой и своими сложными мыслями.

Пурама чуть-чуть захмелел, и это придало смелости его любопытству.

Мельгайвач вернулся… Что будет дальше? Он поест и уедет? Или останется? Он передумал, он пошел против своего слова, против своей правды, своей нужды?

Ему Токио что-то внушил? А может, Сайрэ?..

— Я бы сейчас поспал, — услышал он голос чукчи. — И Токио бы поспал…

И Пурама смекнул, что он лишний, что им надо остаться одним. Нахлобучив шапку, он встал и с шумом вышел, выказав обиду за отчуждение.

На воле бесилась пурга. Охотник зло и размашисто шагал к своему тордоху. На полпути он остановился и оглянулся назад. Из онидигила тордоха Сайрэ ветер вырывал густой дым с искрами. "Сильней растопили очаг, говорить будут", — подумал он.

Подойдя к своему жилью, Пурама бессмысленно пошевелил одну нарту, прислоненную к тордоху, поплотней приставил другую, шагнул к третьей — и тут призадумался. Холодный ветер успел выдуть из его головы хмель. "Сайрэ… Вот тебе и Сайрэ! Вернул Мельгайвача. Захотел — и вернул… Хитрюгу этого. Забыл он, что ли, как в этом самом тордохе этот самый старик научил его купаться в крови? Чертовщина какая… Не бога же Мельгайвач испугался — безбожник он…

И людям сказал, что за подачку не будет делать добро. Ум потерял, наверно.

Хотя чего же терять — никакая опасность ему не грозит. Я бы уехал… — Пурама шагнул было к двери, но опять остановился. — Что ж получается? Сайрэ по-своему делает? Что захочет, то делает? — И он вдруг вспомнил, как срамил при людях шамана, как радовался наконец представившейся возможности взять верх над этим сильным человеком и как хорошо, приятно было ему потом.

Пережитое торжество сейчас как-то сразу покатилось вдаль, в темень, все уменьшаясь и уменьшаясь — будто летящие с крутой горы санки. — А вдруг он и мне не дал бы уехать? — пришла на ум Пураме тревожная мысль. — Да, задержал бы, наверно, — раз с Мельгайвачом справился. Чертовщина какая… Видно, он все же внушил ему ударить себя ножом…"

По спине Пурамы пробежал мороз — и мысли его как-то сами собой сделали очень крутой поворот. "А может, и правда все было так, как сказал Сайрэ?

Может, тут Пайпэткэ ни при чем? Мельгайвач умен — и знал, что без бубна ему не прожить. Мог, ясно, что мог приехать за вдохновением, а Сайрэ только его подтолкнул… Да его и надо было подтолкнуть: сирайкан Мельгайвач…"

Пурама сделал десяток шагов, но повернул назад. "А теперь все оно складно выходит: что там ни говори, а бабенке своей ум он вернет… Гы, не пустил Мельгайвача! То-то он не удивился, когда чукча вошел, и все они какие-то стали чудные. Да он же и Токио одолел. Чего это Мельгайвач про сон заговорил? И почему это все люди сразу ушли?.." Много лет, с детства, Пурама верил шаманам, был первым прислужником их. И сейчас в его голову разом полезли воспоминания о чудесах, которые видел в разное время. Чтоб окончательно не сбиться с толку, он поскорее зашел в тордох. Но тут, рядом с женой, у очага к нему пришло не успокоение, а злость, досада на самого себя.

Выхвалялся перед народом умом, к шаманскому столу подскакивал, — а доброе дело сделал Сайрэ, и слава опять ему…

ГЛАВА 8

Совсем другие мысли мучили в это же время шамана Сайрэ. Он-то уж точно знал, что чукча вернулся вовсе не по его воле. Просто он одумался — не захотел обижать юкагиров и решил все-таки хоть что-нибудь привезти своим женам. Мысль промелькнула быстро: мешок юколы да несколько шкурок отдать не жалко, но придется сделать подарок и Токио — и он сделает хороший подарок, только будь он проклят, этот шаманчик-выродок — не Мельгайвач, а сатана приволок его на берег Улуро!

Оправдаться перед людьми — это еще не значит оправдаться перед всевышним судьей и повелителем-богом. Если б так неожиданно не озлобился Токио, все бы кончилось сказочно хорошо. Сайрэ оставалось бы подыскать случай освободить Пайпэткэ, а это теперь облегчилось в тысячу раз — и во искупление всей вины перед богом сделать ей еще какое-то доброе дело. Вот и прожил бы он без страха остаток лет, и принял бы его бог к себе, и вернул бы его в средний мир в третьем поколении. Может быть, Сайрэ поступил бы как-нибудь по-другому, но только сам, один, без обещаний и постороннего любопытства. Токио заставил искупать вину на людях, искупать быстро да еще одним-единственным способом. Какие унижения он, старик, перенес сегодня, как смеялись ему в глаза при людском сборище, как ковыряли его живое мясо! И впереди то же самое, а разобраться, так еще более нестерпимое — он сам будет унижать себя: муж ищет для жены мужа, потому что стар и немощен телом — настолько немощен, что можно сойти с ума…

Мельгайвач и Токио спали рядом, подложив под голову хорошо мятые шкуры, подаренные Сайрэ за камлание, — а Сайрэ сидел у очага, курил трубку, смотрел в огонь, и выпитая горькая вода не мутила ему головы. Думал старик, курил и думал. Порывистый ветер налетал на тордох — и жерди каркаса скрипели, ровдуга стучала о них, как отсыревший бубен, а дым шарахался внутрь, повисая над головой старика клубящейся тучей… Ах, если б у чукчи была только одна жена, да если б он вдруг оценил любовь Пайпэткэ! Какие у него жены — дрянь, а не жены. И бросить их не грешно. Особенно младшую, с которой кто только из заезжих купцов не спал. И среднюю можно отдать Каке без жалости — она, говорят, так и липнет к нему, да она и сама теперь, наверно, ушла бы к чукотскому голове — от такой жизни…

Время шло, гости и жена беспробудно спали — и мысли шамана Сайрэ все упорней вертелись вокруг Мельгайвача и его жен. Старик припомнил все, что знал по слухам, и неожиданно понял, почему еще так упорно думает только об этом. Да ведь вернувшийся из Халарчи Пурама сказал кому-то, что Мельгайвач совсем обеднел и будто бы поэтому хочет одну жену передать Каке! Сильно обрадовавшись, Сайрэ начал искать ходы. Ему, правда, сразу же стало ясно, что внушать Мельгайвачу ничего нельзя: такой ход бог не примет. Стало быть, надо по-человечески поговорить. А как?

Сайрэ не успел ничего придумать: спокойствие в тордохе нарушилось — из-за полога выбралась Пайпэткэ. Старик не повернулся к ней. Однако он умел "видеть" затылком. Вот Пайпэткэ бросила взгляд на него — и сейчас же повернула голову в сторону, туда, где спали гости. Она увидела Мельгайвача, насторожилась, потом засуетилась на месте, как будто раздумывая, что делать, — и вдруг быстро юркнула обратно, за полог. Сайрэ изо всех сил прислушался — и немедленно догадался, что она воровато расчесывает волосы.

Сердце старика застучало сильней: со дня помешательства она даже слюни не вытирала.

И все совсем ожило кругом, когда Пайпэткэ опять выбралась из-за полога и решительно подошла к пуору. И только теперь Сайрэ украдкой взглянул на нее. Она искала еду — она не ела целых полсуток. Ее движения говорили о том, что сам бог гладит се по голове. Пайпэткэ начала резать юколу.

— Надо бы оленины сварить — гости скоро проснутся, — осторожно сказал Сайрэ.

— Тачана приходила к нам? — вместо ответа спросила она. — Я ее голос сквозь сон слышала… А второй кто приехал? Вы горькую воду пили?

— Пили, ке, пили. — У Сайрэ неожиданно покатились слезы; он отвернулся. — Токио к нам приехал. И Мельгайвач. Дела у них к Курилю — не нашли в тундре, сюда завернули. — Сайрэ поднялся, взял котел и пошел наколоть льда.

В это время в дверях показалась легкая на помине Тачана. Сайрэ чуть не сплюнул. Дьявол ее принес!

Кто-кто, а Сайрэ хорошо знал Тачану. И сейчас он без ошибки понял, зачем она приковыляла к нему.

В годы молодости Тачаны юкагиры и чукчи кочевали вместе. А среди чукчей было много мужчин, искавших себе жен. Получилось так, что все люди Улуро оказались родственниками Тачаны, и она стала надеяться на жениха из чукчей.

И вот тут-то она и узнала себе цену. Ее старание завлечь хоть какого-нибудь жениха походили на прихорашивание совы перед уткой. Чукчи отворачивались от нее. Маленькая, колченогая, с непомерно длинным лицом, она была еще и сплетницей. Годы шли, жених не находился — и тогда она вышла замуж за подслеповатого, тупоумного и безвольного юкагира Амунтэгэ, на которого вообще никто не смотрел. Замуж-то она вышла, но не успокоилась, затаив злобу на многих сверстниц. Потом эта злоба перешла на всех смазливых девушек и привлекательных женщин; она стала мстить им, как только могла. Косой Сайрэ помнит, как однажды она сказала ему, рассчитывая на поддержку: "Раз не одарил меня дух земли ростом и хорошим лицом, так я за это всех счастливых красавиц оплевывать буду". Но красавиц появлялось все больше, особенно от участившихся браков юкагиров с ламутами, — и понемногу шаманившая Тачана стала талдычить другие слова, которым в конце концов и сама начала верить: