След сломанного крыла - Бадани Седжал

Дважды отец запирал ее в темном чулане из-за отметок. Пока я сидела у дверей снаружи чулана и хныкала, представляя себе, как сейчас плохо сестре, сама Марин внутри хранила мертвое молчание. Мама продолжала готовить обед, плотно сжав губы. Беспокойство выдавали только ее глаза, поминутно устремлявшиеся на стенные часы.

— Но я не пыталась, — говорит мама.

Вопрос Марин и мамин ответ повисли над нами, как бомба, готовая взорваться.

— Но ведь теперь это не имеет значения? — поспешно спрашиваю я. Это единственные слова в моем арсенале миротворца. У меня бывают кошмары — о Марин, запертой в чулане. Но в моих снах она плачет, а мама отчаянно пытается ее спасти. — Он не может ударить тебя снова.

— Нет, не может, — Марин смотрит на часы. Кажется, время застыло. Она поправляет волосы, одергивает блузку. Она снова становится боссом. Все признаки волнения исчезают с ее лица. Я даже начинаю сомневаться, действительно ли мы видели их. — Обед был чудесный, как всегда, — говорит она Трише. — Помочь тебе убрать со стола?

— Этим займется Элоиза, — отвечает Триша.

— Тогда мне пора.

Марин отодвигает свой стул, и тут мама останавливает ее:

— Ты так и не сказала, что тебя тревожит.

— Ничего такого, с чем бы я не справилась.

И мы втроем смотрим, как она выходит из комнаты и спокойно закрывает за собой дверь.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Триша маму.

— Конечно.

Трудно представить себе, как у нее может быть все в порядке. Вероятно, Марин набрасывалась на маму и прежде. За те годы, что я отсутствовала, между ними могло произойти много подобных стычек. Однако, увидев мамину реакцию, я начинаю сомневаться в этом. Она вся дрожит, размолвка ее сильно расстроила. Своими натруженными руками она тянется за сумкой и шалью. Красота, которую она излучала прежде, исчезла. Осталась женщина, состарившаяся раньше времени.

— Мне надо идти. Уже поздно, — обернувшись ко мне, мама спрашивает: — Мы увидимся дома?

— Да, конечно.

Мы с Тришей смотрим, как мама выходит через ту же дверь, через которую только что вышла Марин. Оставшись вдвоем, мы сидим молча. Триша начинает убирать со стола. Я помогаю ей, мы собираем тарелки вместе. Это не похоже на Тришу: обычно ей не терпится начать разговор. Именно ее обязанностью была разрядка обстановки после очередной папиной выходки. Сестра стала в этом настоящим экспертом. С улыбкой на лице она продолжала прерванную беседу. Пока мама утешала отца или зализывала собственные раны, Триша уводила нас от случившегося.

— Тебе следовало бы позвонить Эрику, — говорю я, пытаясь поднять нам обеим настроение, и ставлю тарелки в раковину. — Обед без вина не обед.

— Ты права, — Триша вытирает руки кухонным полотенцем. — Давай-ка наверстаем упущенное.

— Что ты имеешь в виду?

— Идем! — она хватает свою сумку и ключи, лежащие на краю стола, и выходит. Видя, что я не двигаюсь с места, она возвращается и тянет меня за руку: — Идем же, говорю!

* * *

Юниверсити авеню — главная студенческая улица стэнфордских студентов. На ней много баров и различных забегаловок. И каждое заведение демонстрирует сочетание денег и шика. Мы заходим в небольшой ресторанчик, но там заняты все уголки; даже во внутреннем дворике нет мест. Мужчины и женщины в деловой одежде пьют бок о бок со студентами в спортивных стэнфордских костюмах, с рюкзаками за плечами. Я иду вслед за Тришей к стойке, где мы находим два свободных стула.

— Что будете пить? — спрашивает бармен. Он кажется недостаточно взрослым, чтобы обслуживать нас. Пока мы раздумываем, что заказать, он машет рукой своим друзьям, которые только вошли в бар.

— Два бокала самого хорошего красного вина, которое у вас есть, — говорит Триша. Она вынимает свою кредитку и пододвигает ее бармену: — Откройте мне счет, пожалуйста.

— Мы собираемся напиться? — спрашиваю я.

— Почему бы и нет?

Я наблюдаю за ней, пока мы ожидаем выпивку. Когда перед нами наконец ставят бокалы с вином, Триша торжественно поднимает свой и чокается со мной. Не дожидаясь меня, она делает большой глоток. И морщится, потому что вино оказалось слишком терпким.

— Это потому, что ты мало пьешь, — говорю я, отхлебнув из своего бокала. Это — сухое каберне, я же предпочитаю пино, но ничего не говорю. — Дома ты никогда даже не дотрагиваешься до вина.

Никто из нас никогда не стремился напиться до беспамятства. Триша в этом отношении еще хуже меня. Она совсем не пьет. Она говорит, что от запаха алкоголя ее тошнит.

Когда мы были детьми, папа иногда, если был по-настоящему рассержен, уходил из дома. Через несколько часов он возвращался с коричневой сумкой, в которой, как мы предполагали, находилась бутылка виски. Ирония заключалась в том, что отец никогда его не пил: видимо, угроза увидеть его пьяным должна была напугать нас сильнее, чем что-либо другое. Мне всегда казалось, что именно воспоминания об этих случаях заставили Тришу возненавидеть спиртное.

— Тогда пусть сегодняшний вечер все изменит, — Триша опустошает свой бокал, в то время как мой остается полным. Она жестом показывает бармену принести ей еще и оглядывает помещение, словно видит его впервые.

— Веселенький вечерок, — говорит Триша. Она уже слегка опьянела и провожает взглядом пару, идущую в обнимку. Мужская рука обвивает талию женщины. Он низко склоняется, чтобы сквозь шум толпы услышать, что она говорит ему, и улыбается ей в ответ. Триша снова поворачивается к бару, к рядам бутылок и зеркалу на стене. Она вертит на пальце обручальное кольцо, и большой бриллиант сверкает под светом горящих над нами ламп.

— Не следует ли тебе позвонить Эрику, сказать ему, что мы не дома? — спрашиваю я. Не увидев мужа Триши за обедом, я подумала, что он еще на работе. Сестра продолжает смотреть на свое кольцо. Я тихо говорю: — Триша, где Эрик?

— Уехал, — она благодарно кивает бармену, снова наполняющему ее бокал.

— По делам? — я отрицательно качаю головой, когда бармен хочет долить вина в мой.

— Он переехал, — Триша сообщает эту новость, не глядя мне в глаза. А затем наполовину опустошает второй бокал. — Несколько дней тому назад.

Я смотрю на нее во все глаза, уверенная, что она шутит.

— Триша?..

Она не отвечает, и я хватаю ее за плечо и разворачиваю лицом к себе. Сестра снова отворачивается и смотрит на ряды бутылок за стойкой. Только по ее глубокому вздоху я понимаю, что она говорит правду.

— Но почему? — спрашиваю я в полнейшем шоке. Она была единственной среди нас, у кого, казалось, жизнь сложилась удачно. Единственной, чей компас показывал верный путь.

— Без причины.

Нас прерывает хорошо одетый мужчина лет сорока пяти. Он садится на стул рядом с Тришей. У него уже есть выпивка, и он подошел к бару явно не за добавкой. Я закатываю глаза, когда он поворачивается к нам и его взгляд скользит по левой руке Триши, а потом останавливается на мне.

— Добрый вечер. Меня зовут Зак.

— Мы заняты! — отвечаю я так резко, как только могу.

— Как нелюбезно! — упрекает меня сестра. Она протягивает ему руку, и он пожимает ее. — Я — Триша. А вы кто?

— Зак, — напоминаю я ей.

— Могу я что-нибудь заказать дамам? — спрашивает Зак, не сводя глаз с Триши. По-видимому, он хочет попытать счастья у той, что более пьяна. — Что вы будете пить?

— Я буду пить то же, что и вы, — решает Триша. — Бармен!

Она пытается щелкнуть пальцами, но у нее не выходит.

Моя сестра не только пьяна, но и невежлива. Как только нашему приятелю Заку удается привлечь внимание бармена и заказать нам выпивку, я склоняюсь к нему за ее спиной:

— Послушайте, Зак, благодарю за угощение, но сегодня неподходящий вечер.

— Вы должны извинить мою сестру, — Триша толкает меня обратно на стул и приглаживает волосы. Ее попытка флиртовать показалась бы мне смешной, если бы все не было так печально. — Она только что приехала издалека, очень издалека. Она еще не знает, как надо вести себя в баре.