Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения - Игорь Чиннов

АВТОГРАФ (1984)

Займите где-нибудьшестьдесят пять миллиардов световых лет,пускайтесь в путьи долетите (это не трудно совсем,не трудно, нет)до галактики М 87(М как mamma mia, восемь и семь).

Там в срединеплотная темная массав пять миллиардов раз больше солнца,вроде пустыни(и – контраст после первого класса!);Там, мой друг, вам навеки остаться придется.

Ведь плотная темная массадержит вокруг себя скопище звезд и планет,будет держать и вас — авы скажите, что вы астероид,и висите в звездной пыли.Кроме того, на обратный путь до Землишестьдесят пять миллиардов световых леттратить не стоит.

Гекатомбы, катакомбы,Ближний, дальний – улюлю!Я щелчком нейтронной бомбыУдивлю так удивлю!

Взять плутония, урана(Дважды надо взять уран) –И вблизи АльдебаранаНаш очутится баран.

Может, Бог тебе поможет.Человечество, спасайсь!Если кто, конешно, может…Кто не может — не спасайсь!

Кто америкен, кто рашен,Кто алкаш, а кто зека.Мы с нейтронами отпляшемГопака и трепака!

Я живу — смешное дело! —В стороне от здешних мест.Эх! среда меня заела!И четверг меня заест!

Благоразумие – безумие,Всего разумнее бедлам.Я разум, мертвенный, как мумия,Пошлю Эразму в Роттердам.

Лисица превратится в ласточку,А я ничуть не удивлюсь;Я превращу ее в ракеточку,Компьютерами заслонюсь.

Ворона полетит в прикрытие —В подлодку превратим ее.Прелюбопытное событие —Отплытие в небытие!

Дома почти не окровавлены,А дыры покрывает ночь.На синем черные развалины:Гоморра и Содом точь-в-точь.

Адью! Примите уверения!Шлём термоядерный привет!Переселяемся в селения,Которых не было и нет.

Дамоклов меч над прокрустовым ложем,Дамоклов меч,И нам говорят, мы должны и можемНа ложе лечь.

А слева Сцилла, а справа Харибда –Я не Одиссей!В пучине морской трирема погиблаС добычей всей!

В зловещей воде стоглавая Гидра,Но ты не Геракл.Что тебе сказал премудрый и хитрыйВ Дельфах оракул?

Выбросив в море нить Ариадны,В черный прилив,На гору тянешь камень громадный,Тезей-Сизиф?

Всё перетрут (работай скорее!)Терпенье и труд,И даже веревку у Вас на шееОни перетрут.

Мир, созданный Богом, и мир, возникшийСам по себе…Который из них, мой ангел притихший,Понятней тебе?

Философы лгут. И лгут богословы,Физик, о чем ты? Брось.Законы природы, закон Иеговы —То вкривь, то вкось.

О жизни людей, о жизни растений…И Зло, и Грех.Нет, нам не понять ничьих объяснений,Ни тех, ни тех.

Миллионы лет — светлее, темнее —Слепы, глухи…Но луч, возникший на Кассиопее,Лег на стихи.

Ты думал о смысле жизни, о рае,И ты удивлен.На строчки твои полутень бросая,Желтеет клен.

Уйти? Остаться? Сердце мается.«Свобода воли»… Полно врать:Свободой воли называетсяНеобходимость выбирать.

А выбирать — не знаю, стоит ли.Пусть лучше выберете Вы.Ах, две охапки сена стоилиОслу ослиной головы:

Две одинаковых (Нелепица!Ну хоть бы спор Добра и Зла!),И между ними все колеблетсяТень Буриданова осла:

Какой охапке предпочтениеОтдать? Какую первой съесть?Стоял осел в недоумении,Пока его не съела смерть.

Я думал перевоплотитьсяВ красавицу или красавца,В Нарцисса или Царь-Девицу,Но, вероятно, не удастся.

Я собирался стать Жар-Птицей,Павлином, Фениксом, секвойей,Орлом, который громоздитсяНад снегом горного покоя.

Мечту на мелочи разменим:Придется удовлетворитьсяСмиренным перевоплощеньемВ рябину, сосенку, синицу.

А может быть, и это много,И в лучшем случае я стануТуманом над лесной дорогой,Дымком, примешанным к туману?

Пляшет, скачет темный Рок,То ли демон, то ли дервиш.Он тебя – в бараний рог.Не умолишь, не удержишь.

Ну а все же – шевелись!Пробуй жисть отдать не даром.Прыгай вверх и прыгай вниз.Стань джигитом, стань кентавром.

– Мистер Рок! Мадам Судьба!Где уж нам уж, где уж нам уж…– Ты ж ишак, Али Баба!Шевелись! Скачи к Сезаму!

Сквозь туман и сквозь миражИзвивайся, изменяйся.Делибаш, пляши чардашНа Пегасе, на Парнасе!

Раз – и прошлое не в счет!Перевоплотись под старость!Кто младенца понесет?Белый ангел? Белый аист?

Болею манией величия!(Смиреньем не спасаю душу я!)И на людское равнодушиеЯ отвечаю безразличием.

Сосед любезный homo sapiens,Обмениваемся поклонами.Я уезжаю на ГалапагосЗа черепахами зелеными.

Вот поймана большая партия.Читаю им стихи (о пьянице).Ко мне одна с восторгом тянетсяИз-под наскучившего панциря.

Другой милей стихи об аисте,О розе, небе, свете, ласточке.Она кивает понимающеИ аплодирует мне ластами.

И носороги с осьминогамиПриходят слушать… (Твари Божии!)Сравни со многими двуногими:Они совсем не толстокожие!

Под шум Атлантического океанаМы встали поспешно, особенно рано:

Меньше чем через пять миллиардов летНе станет океана, не станет, нет!

Он весь улетучится, испарится,Тебе и мне будет только сниться!

(Спроси по-пеликаньи у пеликана:Заскучаем, правда, без океана?)

Через неполных семь миллиардов летТы уж не захочешь встречать рассвет:

Солнце станет светлее в тысячу раз –Это будет вредно для наших глаз.

Тем более, что Солнце Землю спалит,И нас эвакуируют в сад Гесперид.

И золотые яблоки в нежном садуНам заменят Солнце, нашу звезду.

То то, то другое, то то, то другое,А хочется озера, сосен, покоя.

Среди ежевики, синики, черники —И голос души, словно тень Эвридики.

И я очутился в той роще осенней,У берега детских моих впечатлений.

И больше не прибыль, не убыль, не гибель,А лист, пожелтелый, на водном изгибе

И жук, малахитовый брат скарабея,Жужжащий в траве, от нее голубея.

Там, словно под тенью священного лавра,Корова лежит с головой Минотавра,

Египетским богом там кажется дятелИ я наблюдаю, простой наблюдатель,

За уткой, которая в реку влетела,Как в небо — душа (только более смело?).

Кого-то кто-то пожирает,Как полагается в природе,Живьем – и облако сияетНа розоватом небосводе.

О да, пожравший будет пожран,Возмездие осуществится:В блаженный августовский полденьСудьба расправится с убийцей.

Ну что ж! Великий Архитектор,Творец загадочной вселенной,Господь, непостижимый Некто,Распорядился тварью бренной.

Тому, кто здесь избегнет казни,Грехи припомнятся за гробом.Но разве он виновен, разве,Когда такой он создан Богом?

И пламенной расцветкой тигра,Который разорвал ягненка,Я любовался. Помню игрыТигрят — и клетку. Очень звонко

Заржала зебра. Лебедь плавал.Я думал о свободе воли.И белый алоглазый кроликСмотрел на черного удава.

Я говорил глухому перуанцуНа неизвестном, странном языке:— Вы разучились поклоняться Солнцу,И ваши храмы — в щебне и песке.

И девушек и юношей прекрасныхВы в жертву не приносите давно.И я узнал из ваших взглядов грустных,Что вам с богами быть не суждено.

Да, племя кечуа, потомки инков,Империя — закрытая тетрадь.Огромных и таинственных рисунковВ пустыне Наска вам не разгадать.

Я под дождем бродил по Мачу-Пичу.Дождями стерт был идол-ягуар.Я удивлялся грозному величьюНе города пустынного, а — гор.

Империя? Ни храмы, ни чертоги —Людишки в бурых тряпках, бурый хлам.И лепятся хибарки и лачугиК могущественным скалам и горам.

Ты слышишь, а? Империи не вечны.Развалины — на фоне гор и скал.Но перуанец — спал, лежал, беспечный,И не ему я это говорил.

Какие вокруг образины,Какие уродины тут!Крылато-зубчатые спиныУгрюмую душу гнетут.

Уйдем от зеленых чудовищ,От синих страшилищ-червейНа Остров Небесных Сокровищ,Где славит бессмертный Орфей

Богов. Где легко и прозрачно,И жизнь — как большая звезда.Туда — от грязцы аммиачной,От низости злого труда,

От низости злого безделья,Дельцов, подлецов, дураков,От злого змеиного зельяУлыбок, оскалов, щипков, –

Туда, где ничто не похожеНа скуку наскучивших мест…Но райское пение тоже(Всю вечность!) тебе надоест…

Не феями и не каменами,Не ходом звезд или луны,А хромосомами и генамиНам роли определены.

Долой, наследственная химия,Моя врожденная беда!Переменю тебя, как имя, яИ улетучусь в никуда!

Неясно, говоря по сути, нам,Где – в царстве света или тьмы, —Чьим — добрым или злым — компьютеромЗапрограммированы мы…

Хай, Микки-Маус! Лапку миккинуЖмет вольнодумная душа:Сейчас я на прощанье выкинуНевиданное антраша!

Из картотеки смотрит рожица,Пищит: — Не разводи бобы.Ведь точно жизнь твоя уложитсяНа карточке твоей судьбы.

Нейтронная бомба не тронет меня.— Не тронь меня, бомба, — я тихо скажу. —Мой Ангел стоит, от печали храня.К тому же я занят: я рыбу ужу.

А впрочем, кончаются годы мои.На дереве жизни последний листокТрепещет над холодом темной струи.Прощай, моя рыбка! Прощай, червячок!

Но мне говорят, что конец не конец,И ждет меня встреча в небесной стране.Там душу простят, поведут под венец,И это, наверно, понравится мне.

Не надо бояться. Там вечность и рай.Я смело вступлю на таинственный мост.— О, ехать так ехать, — сказал попугай,Когда его кошка — из клетки — за хвост.

Хотя цвели, так нежно-пышно, вишни,И горлышко настраивала птица,И, может быть, прощал грехи ВсевышнийИ воздавал за доброе сторицей;

Хотя на столик, бывший в полумраке,Вдруг полилось полуденное пламяИ стали уши, острые, собакиБольшими розовыми лепестками;

Хотя сияли чашка и тарелка,И луч висел небеснейшим отрезком,И за окном фонтан вдруг загорелся,Волшебный Феникс, несказанным блеском,

И все окно зажглось алмазной гранью —Но ты был грустен, смутно недоволен:Тебе хотелось райского сиянья,Которого ты тоже недостоин.

Серели, желтели развалины(Колонны и – старец седой).Три облака были расставленыНад сине-зеленой водой.

Казались янтарными сливамиТяжелые бусы твои,И бусинками некрасивымиКазались глаза змеи.

Сияние было мелодией,А тоненький хамелеонЗастыл прекрасной уродиной,Знакомый с древних времен.

Был близок берег Далмации,Был парус и кипарис.Одной обнаженной грацииДарил улыбку Парис.

А может быть – берег АркадииИ звоны дриад (и цикад).Овальные две виноградиныСлегка отражали закат.

Мраморный фонтан многоузорный,Опоясанный арабской вязью.Голубой павлин глотает зерна.Он персидский принц — не видишь разве?

Розовеет персик, дозревая.Он, конечно, самым нежным станет.Птица из чирикающей стаиКлюнула его, червя пугая.

Розовато-желты абрикосы,Изжелта зеленоваты сливы.Золотые пчелы или осыНаселяют сад листошумливый.

Источил жучок мирок пахучий –Листья ароматные шалфея.Свет сквозь них теперь проходит лучше,Тень узорчатая кружевнее.

Белый голубь, мертвый, у беседки,Где Зарема пела о Селиме,И плющом задушенные веткиС листьями увядшими, сухими.

У фракийского берегаТень сиренево-палева,Но осеннее деревоПревращается в зарево.

Мало сосен и вереска,Зелень – чахлая, серая.Там, где горы Болгарии,Лиловатое марево.

Тени юга и севера,Тени древней истории.У дверей баптистерияТень тирана Тиверия.

С юга, с моря Эгейского,Веет арфа Эолова.Небо отсвета райского,Море ярко-лазорево.

Арка старая, серая,В желтых розах (из Персии),И бормочет ЭгерияО неясном бессмертии.

По долине пролегаетПуть извилистый земной,А долина зарастаетЛебедой и беленой,

Лопухом, чертополохом,Чернобыльником, репьем.Мы с покорным, слабым вздохомВоздух горьковатый пьем.

Но бормочем, как ни странно,Про заоблачный Эдем,Где огромная полянаОрхидей и хризантем.

Гиацинты и левкоиТам сияют и поютИ придумавшим такоеПредлагают там приют.

И, как синие стрекозы,Души реяли, покаВ белые большие розыПревращались облака.

Слышно, как Лермонтов песню заводит на Тереке.Слышно – доносится выстрел из Южной Америки.

Видно, как нищий замерз на холодном пристанище.Слышно — тоскует солдат по убитом товарище.

Видно, как вишни цветут, умирают в Японии.Слышно, как физик жене говорит о плутонии.

Видно, как бронзовый Царь поскакал за Евгением.Видно, как месяц встает над последним сражением.

Слышно, как Данте бормочет стихи о чистилище.Слышно — в пещере взрывается бомбохранилище.

Видно — казнимый глядит на летучее облако.Видно — на кнопки нажали два розовых робота.

Слышно — шумит Карфаген, победителя чествуя.Видно — под Петей Ростовым лошадушка резвая.

Впрочем, не стоит так долго о смерти, о гибели?Скажем: на Остров Блаженных блаженные прибыли?

– Все будет прекрасно, – сказал Гавриил Азраилу:– Небесные силы разгонят нечистую силу.– О если б скорее! Здесь трупы святых полководцев.Убил Заклинателя змей Отравитель колодцев.

О если б скорее! Мне грустно, мне Зло надоело,Наскучило Зло, я тоскую в краю Вельзевула.

И темный Борей навевает кручину рутенам,И тучи глухие над тихим твоим Борисфеном.

И злобный стервятник уносит к чудовищам темнымТу светлую душу, ту Деву – мы знаем, мы помним.

А все-таки верь, что достанется Свету победа,Что снова к Персею, сияя, летит Андромеда,

Что срубит герой, разрубив наши рабские узы,Смертельную голову многозмеиной Медузы.

Мне снится, что Зло обезглавлено светлым Персеем.Мы ждем – но дождаться, мой друг, мы уже не успеем.

Окружена публичными домамиСтариннейшая церковь в АмстердамеВ любом окне по непречистой даме.

И прислонились к стенке писсуараМладой турист, девица и гитара.Над ними свет закатного пожара.

И отражается в воде каналаКрасавица с таблеткой веронала.Она стареет — и она устала.

И тридцать три малайца-сутенера(Для девочек непрочная опора)К двум неграм подошли — для разговора.

И девочка, купившая наркотик,Ругает их, кривит увядший ротик.К ней ковыляет бледный идиотик.

По-разному живут на свете люди.Большой закат напоминал о чуде,А проповедник говорил — о блуде.

Свобода выбора… Свобода воли…А если всем определяет ролиСам Саваоф на огненном престоле?

В этом доме живут долгожители,Обыватели и отравители(А напротив живут – небожители).

Вечерами весенними, летнимиТридцать ведьм развлекаются сплетнями,Осуждают губами столетними.

И тринадцать вампиров морщинистых(С париками на лысинах глинистых)Разъезжают на бесах щетинистых.

И выносят они обвинительныйПриговор пришлецу из пленительнойСветозарной страны, небожительной:

«Да, казнить! Он соседей сторонится,У него от безделья бессонница,Он до нашей еды не дотронется,

Он питается ветром и грозами,Говорит он не с нами, а с розами,Облаками, туманами, звездами».

Стал преступник скромнее, смиреннее.Поздно! В тихое утро весеннееПриговор – приведен – в исполнение.

Новорожденные младенцыУсердно машут кулачками.Участвовать хотят пришельцыВ житейской драке – или драме?

Наверно, их предупредили,Что в жизни драться им придется.В краю усилий и насилийДерутся пухлые уродцы.

Вот если бы не кулачками,А крылышками вы махали!В краю, где правит хмурый КаинС его угрюмыми грехами,

Вы жить не стали бы. СкорееПовисли бы у колыбелей(Нет, не летая, нет, не рея)И холодели бы, твердели –

И улыбались, недвижимы,Как равнодушные скульптуры,Как мраморные херувимы,Как золоченые амуры.

Лежит потемневшее сеноВ пустом вечереющем поле.Лежит непроросшее семя,Своей не сыгравшее роли.

Так холодно, блекло и немо!Так осень белеса и вяла,И небо — как бледная немочьНад этой природой усталой.

Три птицы, как жалкая мелочь,Разбросаны в тусклой печали.Безлюдно. Листва отшумела,Как будто и ветки устали.

Ты скажешь: наскучивший символ,Давно надоевшая притча.(Лишь мерин, облезлый и сивый,Заржал, свою молодость клича.)

И ночь от усталости, что ли,Подходит неспешно, несмело.И всё это, в общем, без боли,И всё — мое частное дело.

Нет, не капризничай, не привередничай,Скажи Создателю спасибо.Не будь, душа, упрямой поперечницей,Взгляни смиреннее на небо.

Печально, что тебе совсем не нравитсяТобой одушевленный грешник,Что не сужден тебе, молодка-девица,Прекрасный праведник-нездешник,

Что не живем с тобой в закатах розовых,В жемчужно-яшмовых палатах,Что сохнем под житейскими угрозами,В печально-будничных заботах.

А все же — сад с левкоями, тюльпанами,И зреет нежная малина,И вечерами тихими, туманнымиМы долго слушаем Шопена.

А в полдень пчелы на кустах акции(Жаль, кончился сезон камелий),Котенок спит на книге о Венеции,Куда вернемся мы в апреле.

Куда-то плыть осенними туманамиИ задремать и вдруг проснуться:Оранжевыми инопланетянамиПолно летающее блюдце.

Они покачивают длинными антеннами,И всё здесь кажется им странным:Им непривычно плыть туманами осеннимиНавстречу варварам-землянам.

И, поборов естественную ксенофобию,Они кричат: «Людишки, здрасте!Вы созданы, хи-хи, по образу-подобиюВсевышнего? Вы это бросьте!»

И уверяют голосами очень тонкими:«Самообман смешон, опасен!»И машут угрожающими перепонками,И улетают восвояси.

Мы не Аттилы, не Калигулы, не Дракулы;Но и на Бога непохожи?..Да, но пускай нам это скажут ангелы,Сияя в небе светлом, Боже.

Мы положим на чашу весовТонкий запах осенних лесов,Серо-сизые краски рекиИ в полях негустые дымки,Журавлиный стрельчатый полетИ закат над туманом болот.

Мы положим с тобой на весыТишину в голубые часы,Вечереющие облака,Желтоватый огонь маяка,Синеву, окружившую мост,И мерцание маленьких звезд.

Мы положим с тобой на весыЛунный отблеск речной полосы,Понемногу сходящей на нет;И уже проступавший рассвет,Легкий ветер в осоке сырой,След лазури над белой горой,Засиявшую каплю росы —Всё положим с тобой на весы.

Лепесток в озаренном пруду,И от лодки в пруду борозду,И зыбучую тень от листкаНад полуденным жаром песка,И — «ау!» молодых голосов —Всё положим на чашу весов.

Плачешь Психея-Аленушка?Это еще не Харонушка,Это не Стиксик, не Летушка,Не Флегетончик. Не Смертушка:В лодке рыбачит на озереДачник, хоть время и позднее.

Позднее… Верно. Со временем…Яблочко-времячко котится,Котится, да не воротится, —Пели в России в гражданскую.Вот потому я и пьянствую:С нашим земным воплощениемНам расставаться не хочется.

Смотрим, почти в восхищении,Мы на туманы осенние,Ветки корявые дерева,Лошадь у низкого берега.Здесь и природа, я чувствую,Чем-то похожа на русскую.

Ждет нас, душонка-Аленушка,Долгий беспамятный сонушко.Лучше подольше попробуемЗдесь оставаться — подобиемБожиим, хоть приблизительным,Прежде чем стать небожителем.

Дворец ПравосудияВ Брюсселе есть.Его МногопудиеЗначит: Месть!

Он символ насилия,Армагеддон!В нем злая Ассирия,Злой Вавилон.

Судья и важный, и грозный:«Ваша честь!»А там в Брюсселе бронзовыйМальчик есть.

Стоит мальчишка голенький,Виден весь.Что было бы, вздумай маленькийПить и есть?

Придя на базар,Он украл бы полрыбы,И его привели быВ грозный зал.

В торжественном залеЖутко ему.Злые судьи послалиВ злую тюрьму.

Но он убежал —Он очень мал.Никто не заметил,И дождь хлестал.

Бежал сквозь мглу —Неважно ведь, где:Стал на углуПо малой нужде.

На узенькой уличкеМальчик стал.Пускает струечки.Вот нахал!

Скалы вековечнейПалэ де Жюстис.Но человечней —Мэннекен-пис!

Конечно, бывало и хуже,И ближнему хуже бывает.Полоска на небе все уже,И жизнь, господа, «догорает».

А впрочем, какое вам делоДо жизни какого-то Икса?И чувствует, ежась, телоВодицу тусклого Стикса.

— Чепуха! По-латыни: реникса!Смотри-ка: рыбка плывет.Водицу тусклого СтиксаДуша переходит вброд.

Не вешай носа на квинту!Сорока нос украдет.Уронит, летя к Коринфу,Но рыбка нос подберет.

А мы, верхом на химерах —Во дворец, туда, в облака!Завращаемся в высших сферах,Точно два веселых волчка!

Забавное, милый, лекарство –Наркотики? Странный вопрос.Какое прекрасное царствоТак называемых грез!

В тех грезах ослепительны розы,Амброзию подаютРабы — и гремит maestosoГрозы, как царский салют.

Волшебная фармакопея!Мы летали, а час назад,Гуляя по Кассиопее,Мы бросились в водопад,

А потом в звездопад. Две кометы,Точно девы, ласкались к нам,Пели песни яркого цвета,Мы влетали в сапфирный храм.

Но внезапно всё исчезало,Уплывал Изумрудный Град.Одеяние из бериллаПревратилось в серый халат.

Спор сумасшедших с полоумными,Спор одержимых с бесноватыми;Не надо вмешиваться, милый.

Займемся летними полуднями,Займемся зимними закатами,Луной на улице застылой.

Пусть шизофреник параноикуИзложит новую теорийкуО политическом прогрессе —

Пройдем по солнечному дворику,Пройдем к цветущему шиповнику,К цветистой бабочке ванессе.

Пускай вороны с мериносамиК шакалам пристают с вопросамиОб историческом процессе —

Гляди на нежные соцветия,На отдаленные созвездия,На знаки смерти и бессмертия,На облачное поднебесье.

Презревший заботы и почести,Здесь Будда молчит в одиночестве,Чужой, отрешенный, блаженный.

Мне Будда у белого лотосаМилее кровавого Хроноса,Хозяина смертной вселенной.

Предайся, душа, созерцаниюМиров, озаренных нирваною,И время бессмертием станет.

Вне времени статуя древняя.(А бабочка спит, однодневная,Желтея на темном тюльпане.)

Я помню, мы в Мексике видели,Как ястреб, сидевший на идоле,Уснул, тяжелел, каменея, —

И медленно стал изваянием,Скульптурой, гранитным молчанием(Цикады звенели сильнее)…А впрочем, не стоит — заранее?

Закусили в земной забегаловке,А теперь – в неземной ресторан!Постарели с тобой в Гореваловке,Полетим в голубой Раестан!

Знаю, было немало хорошего:Детский голос из ягодных мест,Предвесеннее льдистое крошевоИ осенний над озером блеск.

И весна. Соловьиное щелканье.Только жизнь — не одна благодать:И болели, и были оболганы,Довелось голодать-холодать.

Помечтаем, что в райской империиПышный пир для заблудших овецИ, прощая нам наше неверие,Пригласил нас Небесный Отец.

Пред очами Его милосерднымиТам навек — ни сумы, ни тюрьмы.И мы станем блаженно-бессмертными,И с блаженными встретимся мы.

Верно, ангелы вовсе не грозные.Что же все застилает туман?..— Ни нектара тебе, ни амброзии,И небесный закрыт ресторан.

Ты сощурила глаза нестрогие,Медицинский бросила журнал.Психологию физиологиейВ нем ученый объяснял.

Мотылек поднялся над акацией,Был твой рот, как роза без шипов.Может быть, химической реакциейВызывается любовь.

Если б не было какой-то химии(У дороги мята, резеда),Я б не мог назвать тебя по имени,Я б не встретил никогда.

Золотилось поле предвечернее,Падал свет в зелено-темный лес.А сиянье глаз твоих, наверное,Лишь химический процесс?

Ты следила за большим закатом (а –Деятельность аминокислот?),И таинственным катализаторомБыл твой нежный, влажный рот.

Роза без шипов так мягко тронулаГубы потеплевшие мои.Ни к чему химическая формулаЧеловеческой любви.

Платье бархата черного,В белом кружеве шея.От багряно-пурпурногоШелка — пальцы белее.А лицо утомленное,Ни тепла, ни румянца.Это Мэри казненная,Королева шотландцев.

Протестантские рыцариНе хотели папистки.Мэри с римскими принцамиРассылала записки:— Не по праву ЭлизабетНа английском престоле! —Мэри, кто тебя вызволитИз английской неволи?За интриги и преданностьКатолической вере,За упрямство и ветреностьОбезглавили Мэри.

Помню Мэри портретную —Эту царственность позы.Вижу маску посмертную —И багровые розы.

Когда бы праотец АдамНа дереве Добра и Зла(Познания, черт побери!)Повесился – и свет зариСкользил по листьям и цветам,И даль была светла, светла…То не возник бы род людскойС его борьбой, с его тоской…

А впрочем, мало дела мнеДо человечества. Во снеЯ видел, что с тобой вдвоемНездешним садом мы идем,Что я Адам, что я в раюСтихи на иврите пою,И ты, не зла и не добра,Жена из моего ребра.От музыки моей мечтыТам распускаются цветы,И над павлином тонкий лучПахуч, алмазен и певуч.

Не зная о Добре и Зле,Мы в райском нежились тепле,И кольчатого князя тьмыКо всем чертям послали мы!

В ночном Нью-Йорке снег. Уснул, затих Нью-Йорк.Под мокрым снегом он промок, продрог.В нем воздух за день, кажется, прогорк.Дневная суета, бескрылый торг!

Но торг не кончен. Бродят у витринМальчишки — и подходит господин,И юноша, прекрасный, как павлин,Вдруг выступает из ночных глубин.

Два фонаря рассеивают мрак,А там, в аллее, черный кадиллак.В нем проститутку задушил маньяк.Он режет ей над сердцем странный знак.

Смутна луна, туманен ореол.Вот наркоман: он делает укол.Он в белом парке негра подколол:Ведь мертвый черный — меньшее из зол.

О небоскребы, темный вертоград!Никто не выбросился? Нет, навряд:Кому охота прыгать в снегопад?(Несчастный случай — частный случай, брат.)

Да – «тем не менее, однако, все-таки»:Невзрачный луч в серомохнатом облаке,И пальма колоссальным одуванчикомКруглится над седым и серым странником.

В небурной речке отблески и проблески(Не первый образец земной символики),И пеликан рыбешку серебристуюСхватил (она мелькнула быстрой искрою).

А палевые лепестки шиповникаОпали все — от утреннего дождика? —И крылышко оторванное бабочкиСинеет в ручке синеглазой девочки.

В неяркой роще апельсинно-пальмовойНеисцеленный греется расслабленный.Здесь олеандры. Да, но нет сирени. ИШмель не жужжит в непахнущем жасмине. И –

Да, «все-таки, однако, тем не менее»?С балкона низвергаются глицинии,И полуотвечает на сомнениеПолуулыбка мировой гармонии.

Двенадцать миллиардов летНазад — вселенная возникла.Еще не умер Магомет,И даже не было Перикла.

Душа, приветствуй бытие!Люблю вселенную в апреле.Ведь если б не было ее,То где бы мы с тобой сидели?

От радости захохочу…Вселенная, мое почтенье!И непременно я хочуЕе поздравить с Днем рожденья.

Я приглашаю, господа!Отпразднуем в роскошном зале.Шампанского! Но вот беда:Мне точной даты не сказали.

Не нарушает тишиныЗакат китайско-желтоватый,И ветки голубой сосны,Бескрылые, полукрылаты.

На синем запечатленыДве неподвижные ракиты,И тень сапфирная волныЛежит у лодки позабытой.

И слабым пламенем горятВершины снежные на юге.(Здесь две дороги: на Царьгради на Багдад). Как бы в испуге

Все ждет. Ни чаек, ни цикад.Синеют горные отроги.И слышно, как молчит закат,Как бы задумавшись о Боге.

Морщины – трещины. От времени, от бремени.Грызут минуты, как термиты,Земную радость. Только в адском пламениСгорят, забытые, заботы?

Или сгорит печаль в сиянье розовомСтраны божественно-блаженной,Где во дворце лазурно-хризопразовомХрустальный зал многоколонный?

Мы улетим в Элизий… Нет. Но жалким стариком,Назло житейскому Борею,«Печаль моя светла». «Мне грустно и легко», –Я улыбаясь повторяю.

Мы не войдем в сияние Элизия:Нас бог любви туда не пустит.Но утешает нежная поэзия —Дарохранительница грусти.

И лучше — проще: домик у опушки, наЮру. Скамья, береза, ясень.И медленно бредя за тенью Пушкина,Мы встретим болдинскую осень.

Кто может сосчитать морской песок? ВеснойЯ шел по берегу, устало:Я точно сосчитал песчинки — до одной.Но двух песчинок не хватало.

Песок… Моя судьба — песочные часы:Переверни — и всё сначала.Я все шучу. Из белой полосыПесчинка в черную упала

Навек. Но не горюй: вновь солнечный восходНад морем, волны заблестели,И Афродита-Муза вновь плыветНа раковине Боттичелли.

Ну а душа — моллюск. Но створки отворят,Совсем невзрачные снаружи,И вдруг увидят мой несовершенный клад:Некрупных несколько жемчужин.

Пусть раковиной бледной и пустойЯ на песке похолодею:Но светлый Мусагет из раковины тойС улыбкой вырезал камею.

Огромная лазурь Айя-Софии!В зеленовато-золотой громаде,В том бирюзовом озере, в том чудеКлубились мощно светы неземныеАпофеозом: полдень в Цареграде!Казалось, византийские святыеВо храм вернулись, дивно-золотые,Высоким сонмом, воинством победным.

В лазурных сферах, в райском вертоградеВеликолепным празднеством бессмертнымМозаики и мраморы сияли.Архангелы великие звенелиНад византийским городом имперским –

И круглые турецкие щитыС арабской вязью — золотом на черном –Трофеями военными виселиВ сиянии божественно-просторном,Не затмевая вечной красоты.

И великий и грозный собор в твердокаменной Авиле,где паломники шли мимо терний Христова венца(О огромный Распятый! И Царству не будет конца!)ко святой и суровой Терезе, сказавшей о дьяволе

– что, не помню. Там сердце Христово мы славили