Время прощаться - Джоди Пиколт

Однажды ночью Гита стала раскачиваться в кровати и повторять:

– Меня ударит молнией. Меня ударит молнией.

Должна сказать, что стояла ясная летняя ночь, но она продолжала причитать. Она не ложилась спать и где-то через час, когда примчались грозовые облака, начала кричать и раздирать себя ногтями. Вошла медсестра и попыталась ее успокоить.

– Дорогая, – сказала она, – гром и молния на улице. Здесь ты в безопасности.

Гита повернулась к ней, и в эту секунду я не видела ничего, кроме ее ясных глаз.

– Вы ничего не знаете, – прошептала она.

Раздался раскат грома, внезапно окно треснуло. Ворвалась неоновая дуга молнии. Она прожгла ковер и дыру размером с кулак в матрасе рядом с Гитой, которая стала раскачиваться еще сильнее.

– Я же говорила, что меня ударит молнией, – все повторяла она. – Я же говорила, что меня ударит молнией.

Я рассказываю эту историю, чтобы пояснить: люди, которых мы считаем сумасшедшими, на самом деле могут быть нормальнее нас с вами.

– Отец нам ничем помочь не сможет, – настаивает Дженна. – Не стоит даже пытаться.

И снова интуиция меня не подводит: то, как Дженна прикрывает и скашивает налево глаза, как грызет ноготь… Она лжет. Почему?

– Дженна, – прошу я, – можешь сбегать к машине и посмотреть, не оставила ли я там солнцезащитные очки?

Она встает, обрадовавшись, что может избежать этого разговора.

– Ладно. – Я жду, пока Верджил встретится со мной взглядом. – Не знаю, что вы замыслили, но я вам не доверяю.

– Отлично. В таком случае мы квиты.

– Что вы от нее скрываете?

Он колеблется, решая, может ли мне доверять.

– В ночь, когда обнаружили труп смотрительницы, Томас Меткаф очень нервничал. Дергался. Причиной тому могли быть как пропавшие жена и дочь, так и первые признаки срыва. С другой стороны, это могли быть муки нечистой совести.

Я откидываюсь назад, скрещиваю руки.

– Вы полагаете, что Томас – подозреваемый. Вы считаете подозреваемой Элис. Мне кажется, вы готовы обвинить всех, кроме самого себя, в том, что причиной смерти изначально признали несчастный случай.

Верджил смотрит на меня.

– Я подозреваю, что Томас Меткаф, скорее всего, жестоко обращался со своей женой.

– Чертовски весомая причина для побега, – размышляю я вслух. – Значит, вы хотите встретиться с ним и попытаться спровоцировать его.

Когда Верджил пожимает плечами, я понимаю, что угадала.

– Вы когда-нибудь думали, как это отразится на Дженне? Она уже думает, что мама ее бросила. А вы собираетесь снять с нее розовые очки и показать, что и отец у нее ублюдок?

Он начинает ерзать.

– Ей стоило об этом подумать, прежде чем нанимать меня.

– Да вы настоящий козел!

– За это мне и платят.

– В таком случае вы должны хотя бы принадлежать к другой налоговой группе. – Я прищуриваюсь. – Мы же оба понимаем, что на этом деле не разбогатеем. Чего вы добиваетесь?

– Хочу узнать правду.

– Ради Дженны? – уточняю я. – Или ради самого себя, потому что десять лет назад поленились это сделать?

На его скулах вздуваются желваки. На секунду кажется, что я перешла грань, – Верджил вот-вот встанет и уйдет. Но он не успевает, появляется Дженна.

– Нет никаких солнцезащитных очков, – говорит она.

Девочка продолжает сжимать камень, который висит у нее на шее.

Я знаю, что некоторые неврологи считают, что у детей-аутистов синапсы головного мозга расположены настолько близко и возбуждаются в такой быстрой последовательности, что это вызывает гиперчувствительность, поэтому эти дети начинают раскачиваться и все сильнее возбуждаться, и задача состоит в том, чтобы помочь им сосредоточиться на чем-то, кроме собственных ощущений. Мне кажется, ясновидение не так уж сильно отличается от этого. По всей вероятности, ни то ни другое не является психическим заболеванием. Я однажды спросила Гиту о ее воображаемых друзьях. «Воображаемых?» – спросила она, как будто сумасшедшей была я, потому что не видела их. И вот что самое смешное – я понимаю, о чем она говорит, потому что знаю, как это бывает. Если замечаешь человека, который говорит с кем-то невидимым, возможно, этот человек страдает параноидальной шизофренией. Но с таким же успехом он может оказаться и экстрасенсом. То, что вы не видите второго собеседника, не означает, что его нет.

Вот еще одна причина, по которой я не хочу ехать к Томасу Меткафу в психиатрическую больницу: может случиться так, что там я лицом к лицу столкнусь с теми, кто не может управлять Даром, за повторное обладание которым я готова убить.

– Ты знаешь, как доехать до лечебницы? – интересуется Верджил.

– Откровенно говоря, навестить отца – не очень хорошая идея. Он не всегда адекватно реагирует на тех, кого не знает.

– Мне казалось, ты говорила, что он иногда и тебя не узнает. Почему бы не сказать, что мы старинные приятели, которых он не помнит?

Я вижу, как Дженна пытается разобраться в логике Верджила, решая, стоит ли защищать отца либо же попытаться воспользоваться его слабостью.

– Он прав, – говорю я.

Верджил с Дженной шокированы моим заявлением.

– Вы с ним согласны? – удивляется Дженна.

Я киваю.

– Если твоему отцу есть что добавить к тому, почему твоя мама убежала той ночью, это может указать нам верное направление.

– Тебе решать, – уклончиво говорит Верджил.

После продолжительной паузы Дженна поясняет:

– По правде говоря, он только и говорит, что о маме. Как они познакомились. Как она выглядела. Когда он понял, что готов сделать ей предложение. – Она кусает нижнюю губу. – Я сказала, что не хочу ехать в лечебницу, потому что не хочу ехать туда с вами. Ни с кем не хочу. Это единственная ниточка, которая связывает меня с отцом. Он единственный человек, которому ее не хватает так же сильно, как мне.

Когда звонит Вселенная, нельзя заставить ее подождать на линии. Именно поэтому я возвращаюсь к этой девочке. То ли благодаря ее гравитационному притяжению, то ли потому, что она является той воронкой, которая меня засосет.

Я улыбаюсь своей самой лучезарной улыбкой.

– Дорогая, – говорю я, – я большая любительница красивых любовных историй.

Матриарх умерла.

Умерла Ммаабо, которая вчера отстала от своего стада, двигалась тяжело, рывками, потом упала на передние ноги и завалилась на бок. Я не спала целых тридцать шесть часов – наблюдала. Я видела, как ее дочь Оналенна, которая была и ее ближайшим товарищем, пыталась бивнями поднять мать, и ей удалось поставить ее на ноги. Но Ммаабо не удержалась и упала уже навсегда. Она хоботом потянулась к Оналенне в последний раз, а потом развернула его на земле, как моток ленты. Я наблюдала, как Оналенна и остальные слонихи горестно трубили, пытались хоботами и телами поднять своего предводителя, подталкивая и подтягивая тело Ммаабо.

Через шесть часов стадо оставило тело. Но почти сразу же к нему подошел еще один слон. Я подумала, что это отставший член стада Ммаабо, но потом узнала зазубренный треугольник на левом ухе и морщинистые ноги Сетунии, матриарха другого стада, поменьше. Сетунию и Ммаабо не связывали родственные узы, но она подошла, наклонила голову, уши ее поникли. Слониха коснулась хоботом тела Ммаабо, занесла над ней переднюю левую ногу, а потом переступила так, чтобы упавшая слониха оказалась между ее передними и задними ногами, и стала раскачиваться взад-вперед. Я посчитала, это длилось целых шесть минут. И походило на танец без музыки. Молчаливая панихида.

Что это означало? Почему слониху, которая никак не была связана с Ммаабо, настолько глубоко тронула ее смерть?

Прошло два месяца со смерти Кеноси, молодого самца, попавшего в силки; два месяца с тех пор, как я официально изменила тему своего докторского исследования. Пока мои коллеги работали в заповеднике, изучали миграцию слонов в Тули-Блок и то, как это сказывается на экосистеме, а также влияние засухи на темпы размножения слонов или на сезонность гона у самцов, мое исследование носило познавательный характер. Тут невозможно использовать географические приборы слежения или анализы ДНК. И неважно, сколько раз я регистрировала случаи того, что слоны касались черепа другого слона либо возвращались на место, где умер бывший член стала, ведь, интерпретируя эти моменты поведения как скорбь, я переходила границу, которую исследователи животных не должны пересекать. Я наделяла животное чувствами человека.

Если бы меня попросили защитить свою работу, вот что я сказала бы: «Чем сложнее объект изучения, тем скрупулезнее и ответственнее должна подходить к нему наука. Математика, химия – это легко: замкнутые модели с дискретными ответами. Чтобы понять поведение человека или слона, являющегося более сложной системой, требуется более сложная наука».

Но никто ни о чем не спрашивал. Я совершенно уверена, что мой начальник, Грант, полагал, что я должна пережить этот этап и рано или поздно вернуться к науке, а не изучать когнитивные способности слонов.