Дверь - Магда Сабо

С трудом разобрала я ее полушепот, а разобрав, пришла опять в полное смятение. В жизни не хранила я никаких коробок; откуда мне гроб взять для кота? И вообще других забот у меня нет, кроме как с дохлыми кошками возиться? Дел выше головы! Но я, конечно, обещала; вытащила из подвала старый негодный чемодан и даже немного утешилась под конец: осложнение с котом только облегчало задачу. Эмеренц придется приоткрыть все-таки дверь, чтобы передать труп, а врач воспользуется. Только бы не получилось, что он сможет явиться как раз, когда я не смогу! К четырем просили быть на телевидении — взять интервью, без четверти будет машина, а врач только к этому времени освободится… Ну ладно: я окликаю Эмеренц, она отпирает, подаю ей чемоданчик, принимаю его обратно. Тут врач с сыном брата Йожи, Бродаричем и мастером вытаскивают ее и переправляют к нам, а я еду на телевидение. Бледная от волнения, я одну за другой поглощала успокоительные таблетки, словно пралине; хотя утром такой выход представлялся мне в общем самым реальным и простым, даже стыдно было, что сама не додумалась.

Перестелив в комнате матери постель, я первый раз за зиму затопила там и принялась за уборку. Собака тем временем лаяла без умолку, и заявлявшиеся к нам репортеры с некоторым недоумением наблюдали весь этот кавардак. Теперь-то я понимаю, почему не допускала тогда возможность неудачи. Впервые в жизни оказалась я в ярком свете рампы, этот блеск меня и занимал; остальное как бы скользило по поверхности сознания. Собственно, ни один здравомыслящий человек не усомнился бы в осуществимости задуманного. Комната матери свободна, пес будет только счастлив, Эмеренц к нам привязана и настолько-то знает меня, чтобы даже в самом дурном настроении положиться на мое слово: никого к ней в запертую квартиру не пущу и о четвероногих ее обитателях позабочусь. Пугал меня, в сущности, лишь тот живо представлявшийся момент, когда кроме меня — единственной, кому склонна была открыть — увидит она в щелку своего исконного врага: доктора. Это меня страшило даже больше предстоящего телеинтервью, хотя от одной мысли оказаться перед телевизионной камерой я уже покрывалась холодным потом.

Условясь с врачом встретиться перед квартирой Эмеренц, я еще успела накрыть дома к обеду. Собака вела себя в тот день совершенно ненормально: сначала выла, не переставая, потом смолкла, будто лишась голоса. Я вывела ее гулять, но она тотчас запросилась обратно и улеглась, не отзываясь на звонки в дверь, не подымая головы, хотя не спала, лежала с открытыми глазами. Мне бы внять этому крайнему унынию, но я ведь не Эмеренц. Не сочла я дурным знаком и то беснование, которому предался пес, увидев, что ухожу без него. Взяла я с собой и чемоданчик, путано объяснив остальным участникам акции, что заберу с собой кое-какие вещи. Сын брата Йожи прибыл минута в минуту с присланной за мной машиной. Шофер передал, что на телестудии рассчитали не совсем точно, просят извинить, но там еще гримеры — и редактор хотел бы предварительно обговорить передачу, так что ехать надо немедля; давайте, садитесь. Я сказала, что никак не могу, неотложное дело; правда, ненадолго. Шофер дал мне пять минут. В принципе этого было бы довольно: перебежать через улицу, принять чемодан с котом; остальные тут же ее подхватят — и к нам, а я тем делом запру дверь и отдам ключ Эмеренц: никто, мол, в квартиру не войдет, все будет в порядке. А после телепередачи подсяду к ней и постараюсь убедить, что прекрасно уживемся вместе, за питомцами ее честь по чести присмотрю, пока не встанет. Убедить Эмеренц! Надо же такое вообразить. Словно затмение какое нашло. Уверовала, во что хотелось верить. Было ровно без четверти четыре, я побежала к Эмеренц, вместо своих телевизионных ответов обдумывая, что скажу ей. Шофер, указав на свои часы, демонстративно поднял вверх пять пальцев. Ладно-ладно, обещала же. Не больше пяти минут.

Был самый конец марта, погода стояла прохладная, но в воздухе чувствовалась уже особая, весенняя свежесть. В палисаднике у Эмеренц вовсю цвели фиалки, расстелясь под ее окнами лиловым ковром Я подошла к двери. Врач с Бродаричем, мастером и сыном брата Йожи стояли наготове. К тому времени все узнали о готовящейся операции: соседи сбились на улице пестрыми группами, как на картинах Брейгеля[57], выражая удовлетворение друг дружке найденным наконец решением. Мастер сообщил нам у калитки, что дурной запах, и вчера ощутимый, стал еще резче; не зная, можно принять за трупную вонь. Вот такое же, помнится, зловоние стояло в городе после осады.

Я знаком попросила всех отойти в сторонку: у двери мне непременно надо быть одной. Отступили подальше и другие, подошедшие, хотя дорого бы дали, чтобы посмотреть на вызволение упирающейся Эмеренц. Только врач остался стоять за выступом стены. Я постучалась. Эмеренц попросила подать коробку и обождать. Шофер посигналил у нашего дома; я, не откликаясь, следила за дверью, из-за которой высунулась рука. Лица не было видно, она, вероятно, сидела в темноте или погасила свет: внутри был полный мрак. Из щелки дохнуло смрадом, хоть нос зажимай, но я не шелохнулась, всем замершим, напряженным телом подавшись вперед, как собака на охоте. Запах и правда был как после осады: запах разложения и нечистот; но разбираться в ощущениях было некогда. Я просунула чемоданчик в дверную щель; шофер засигналил опять. Эмеренц, прикрыв дверь, щелкнула выключателем. Врач выглянул, но я сделала знак подождать. Дверь снова приотворилась — под повторный звук автомобильной сирены, но вместо чемоданчика Эмеренц протянула мне обернутый в старую кофтенку кошачий труп, который я приняла на руки, как мертвого младенца. Чемоданчик оказался мал, окоченевший кот с вытянутыми лапами не поместился. Эмеренц потянула было дверь к себе, но врач успел сунуть ногу в щель. Подбежал сын брата Йожи; но что уж там было дальше — вошли ли они силком, как уговаривались, вытащили Эмеренц — не знаю: я меж рядов брейгелевых фигур кинулась с кошачьим трупиком домой и во дворе, еле сдерживая тошноту, бросила его в мусорный бак. Шофер сигналил уже беспрерывно, но я, не переводя дыхания, взлетела вверх по лестнице с одним-единственным желанием: скорее подставить руки по горячий кран, иначе и слова выдавить не сумею перед телекамерой. Как нехорошо, нескладно получилось. Эмеренц, конечно же, сопротивляется, ее тащат, волокут… при ней бы надо быть, но не могу, невозможно.

— Можно тебя спросить? — сказала я мужу изменившимся голосом и с неузнаваемым лицом, как он потом описал. — Сбегай до их прихода, запри дверь у Эмеренц, пока с улицы туда не набежали. И сам не входи, не смотри. И передай ей сейчас же ключ. Скажи, что вернусь и улажу все. Шофер гудит, слышишь — не могу остаться, сама ей объяснить.

Он обещал. Я побежала к машине, муж — к дому Эмеренц. Ни спасателей, ни ее самой не было видно; доносился лишь какой-то невнятный приглушенный шум. Стараясь ничего не слышать, плюхнулась я на сиденье, и мы укатили.

С непокрытой головой

Совершив непростительную ошибку, мы не сразу это сознаем, остается лишь какая-то смутная догадка. Я твердила себе, что мое подавленное нервное состояние — всего лишь обычное волнение перед съемкой; на деле же это было чувство вины. На телевидение мы, как ни рассчитывали время, опоздали, и перед камерой я очутилась далеко не в лучшем виде, растрепанная и не подкрашенная. По лицу интервьюера заметно было, что он ждал от меня большего, каких-то свежих мыслей, но меня поглощало другое, на уме были домашние дела. С врачом мы уговорились: если болезнь не опасная, не угрожает жизни, Эмеренц останется у нас; если же положение серьезное, даже критическое, ее забирает «скорая». Во всяком случае, к моему возвращению все решится.

В передаче участвовала не одна я, беседа затянулась — и по окончании меня не сразу отпустили. Я еле могла дождаться, когда же освобожусь; тем не менее могла быть довольна. Впервые удостоилась на телевидение попасть! Постараться — можно бы уйти и раньше, но очень уж незаурядное событие: познакомиться с теми, кого ежедневно видишь на экране. И знала ведь, что надо торопиться, а все-таки задержалась. Спохватясь, взглянула на часы — и ужаснулась. Теперь уж не наверстаешь, как ни спеши. Попросила вызвать такси, лишь бы поскорее. Край неба почти померк, когда я вылезла из доставившей меня машины. На улице сверх ожиданий было тихо, пустынно; только из нашего дома неслись горестные жалобы Виолы. Эмеренц, значит, не у нас! Иначе бы собака не скулила. Еще не зная, я уже чувствовала, что все куда хуже, чем можно предположить. Мне бы давно догадаться — еще когда Эмеренц нас забросила, передав, чтоб управлялись сами; но кроме себя я в последние дни не думала ни о ком и ни о чем. Такси довезло меня до самого дома; до мусорных баков — два шага, и я заглянула, там ли еще тот ужасный сверток. Ну ясно, там. С дрожью отвращения захлопнула я крышку и, не подымаясь наверх, пошла проверить, запер ли муж квартиру Эмеренц.