Хочу быть твоей... (СИ) - Лилия Сурина

то быстро потеряю силы, и тогда этому негодяю ничего не стоит получить то, за чем пришел. Но я всегда настороже, и в моем кармане имеется маленький перочинный нож, прямо мизерный. Но Казиев же об этом не знает.

— Вы бы не приближались ко мне так резко, Марат Казимирович, — предупреждаю наглеца, упирая в его не спортивный живот узкое лезвие. — Еще сантиметр, и мы сумеем увидеть ваш внутренний мир. Предполагаю, что там у вас нет ничего привлекательного.

— Не понял, ты меня прирезать решила? — темно-карие глаза из орбит вылезают, когда до старлея доходит, что упирается в его жирное брюхо. — Ты че строишь из себя, коза?

— У меня есть мужчина. Вам бы понравилось, если бы ваша женщина в командировке допускала к своему телу других мужчин? Думаю нет. Я лучше вам брюшко проткну, чем сдамся.

Говорю холодно, ледяным тихим голосом, без истеричных испуганных нот. Мое спокойствие пугает старлея больше, чем давящий на пузо нож. Он отстраняется и достает из кармана платок, вытирает потное лицо.

— Ну… ты… — у него не хватает слов, машет рукой и выскакивает из кабинета.

Я в окно вижу, как он почти бегом пересекает небольшой двор и только тогда меня отпускает. Сползаю по стене, захлебываясь в рыданиях.

Я не знаю, сколько сижу на полу, лицо опухло от слез и усталость сковывает мое тело. Я так соскучилась по Денису, признала наконец это. Пока не слышала его голос, еще держалась, потом злость на него охладила, а теперь пришло осознание, что не так все, как кажется. Хоть завтра бы уехала к нему. Хочу дать ему второй шанс, ведь я сразу поняла, что дело нечисто. Даже если бы ребенок был его, то все равно не по доброй воле. Подстава.

— Вот ты где, — вдруг раздается над головой голос подруги, я даже не слышала, как открылась дверь. — Эй, что с тобой? Ты ревела что ли? Что случилось?

— Я чуть Казиева не прирезала… — показываю свой маленький ножичек, который так и сжимаю в кулаке. — Он пришел, стал зажимать меня… а я ему нож к животу.

— Ой, да не прирезала бы, этим твоим «кинжалом» только комаров пугать. Вот придурок! Я точно капитану на него донесу, посидит в карцере, будет знать.

— Да ладно, может больше не пристанет, сбежал, сверкая пятками, — смеюсь, утирая слезы. — И я домой хочу.

— А, мама позвонила, и тебе домой сразу захотелось, понимаю. Вставай, рева.

Валя помогает мне подняться и усаживает на стул, а сама напротив меня ставит стул. Обмахивает мое лицо платком, ворча, что как с таким лицом на люди теперь показаться. А мне все равно.

— Что мама? Снова рыдала в трубку?

— Нет, — качаю головой, отодвигая ее руку с цветастой тканью, — это не мама звонила. Мужчина, которого люблю… а я так по нему соскучилась. Мы больше года не виделись нормально, один раз мельком только. У него такой голос, что мурашки по всему телу…

— Понятно. Ну придется еще потерпеть, до осени.

Да, придется, сама виновата.

Лето пролетело быстро, помогала загруженность, некогда голову поднять. Казиев больше не приходил, распускал про меня слухи, что я чокнутая, и со мной опасно связываться. Сплетни оказались мне на руку, больше ни у кого не возникало желания пойти со мной на сближение.

Денис больше ни разу не звонил, моя сестра сказала, что он устроился на какую-то секретную работу, иногда появляется в городе и узнает у Ольки новости обо мне. Ждет смиренно.

Пришел октябрь, командировка подходила к концу, уже сидели на чемоданах и ждали, когда нам на смену прибудет другие. И вот этот день пришел, парни погрузились в крытую тентом машину, а мы с Валей сели в кабину к шоферу. Девушка веселилась, смеясь на шутки светловолосого парня. И настроение воздушное. Домой!

Проехали половину пути до города, с железнодорожного вокзала которого разъедемся кто куда, ничего не предвещало беды. Я строила в голове план дальнейших действий. Помирюсь с любимым, хватит бегать друг от друга. Вернее, это я от него бегаю, придумывая себе черте что. Но мне же хочется тихого мирного семейного счастья.

Вдруг что-то тонко засвистело и меня выдернули из кабины, все случилось так быстро, что я ничего не поняла. Грохот и пыль столбом, кто-то бегает в панике, кто-то лежит на земле, закрыв голову руками. Я стою возле машины, глядя на этот бедлам.

— Ложись, Самойлова! — кричит мне капитан Анисимов, лежа на пыльной каменистой дороге.

Опускаюсь на колени, до меня доходит, что наша колонна попала под обстрел. Мимо пробегает курсант Кузнецов, с которым мы сдружились за время службы. У него паника, дергаю его за ноги и накрываю его тщедушное тело своим.

— Не шевелись, Кузнечик, — шепчу ему в ухо, приказывая не дергаться.

Рядом раздается грохот и вихрь пыли накрывает нас, мне кажется, что будто рой пчел, которые впиваются в мои плечи, затылок и руки, жаля нещадно. Крик боли застревает в моем горле, рот наполняется едкой пылью с привкусом гари.

Мир меркнет, вместе с ним затихают голоса, которые уже неразличимы из-за ваты, которую натянули мне на голову.

Глава 36

Сквозь сон слышу чье-то бормотание, будто бабушка моя причитает, молитвы речитативом проникают в мозг, божественные слова как эхо повторяются, причиняя боль. Хочу проснуться, но все мои усилия сходят на нет, веки такие тяжелые, а руки и ноги словно спутали канатами.

— Просыпайся, детка… иди на мой голос… — плачет бабушка, а меня мороз пробирает. Она умерла давно. Куда она меня зовет?

И так по кругу, день за днем. Я не видела, как сменяются дни, я слышала. Будто диктор, голосом моего товарища Юры Кузнецова вещает мне:

— Сегодня воскресенье уже, может уже пора просыпаться, Катюша? Ты уже третью неделю спишь, спящая красавица.

И так каждый день, только названия их меняются. Я будто в густой кисель провалилась, завязла в нем как муха. У меня ничего не болит, как ни странно, столько валяться в кровати без движения. Я просто очень устала…

Эти минуты прояснения длились недолго, в остальное время я спала. Наверное.