Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрагмент с описанием ежегодных Иберийских турниров в «Аркадии» несёт в себе отпечаток реальности. Королева Коринфа Елена очень похожа на королеву Елизавету. Филисид – это, конечно, сам Филип Сидни. Об этом говорят как внешние свидетельства Спенсера и других[311], так и имя дамы рыцаря в романе – Звезда (Star или Stella)[312]. Лелий – это, несомненно, сэр Генри Ли, тот искусный воин, которому, по-видимому, и принадлежит главная заслуга в организации турниров Дня Восшествия.
Идея о том, что Лелий в «Аркадии» это Генри Ли, была высказана в опубликованной в 1934 г. статье Джеймса Хэнфорда и Сары Уотсон[313]. Главным аргументом в пользу этого предположения является тот факт, что Джошуа Сильвестер называет Ли именем Laelius[314]. Его «Божественные недели и труды» (являющиеся вольным переводом «Божественной недели» Дю Бартаса) полны аллюзий на королеву Елизавету и её мифологию. И эти аллюзии в поэме, темой которой является божественное сотворение мира, наполняют елизаветинское правление некой космологической значимостью. Дю Бартас всего лишь описывает сотворение небес. Он рассуждает о Солнце, величайшей из планет, и цитирует восемнадцатый псалом, где оно «выходит, как жених из брачного чертога и радуется, как исполин, пробежать поприще». И в этот торжественный момент истории творения Сильвестер в своём переводе вставляет описание того, как сэр Генри Ли под именем Лелия сражается перед Елизаветой на одном из турниров Дня Восшествия:
(As Hardy Laelius, that great Garter-Knight,
Tilting in Triumph of Eliza's Right
Yearly that Day that her dear reign began
Most bravely mounted on proud Rabican,
All in gilt armour, on his glistring Mazor
A stately plume of Orange mixt with Azur,
In gallant Course, before ten thousand eyes,
From all Defendants bore the Princely Prize)
Thou glorious Champion, in thy Heavenly Race,
Runnest so swift we scarce conceive thy pace[315].
(Как храбрый Лелий, рыцарь ордена Подвязки,
Сражавшийся на празднике правления Элизы
В день царствия её начала каждый год,
Вскочил на Рабикана гордого отважно
В доспехах золочёных весь, а на блестящем шлеме
Плюмаж оранжевый с лазурным величавый
В бесстрашной скачке, на виду десятка тысяч глаз
От всех защитников унёс монарший приз).
Ты, славный чемпион своей небесной гонки,
Летишь так быстро, что едва нам бег заметен твой.
Так солнце, бегущее свой круг по небосводу, превращается в победителя, напоминающего о великолепии турниров Дня Восшествия Елизаветы и впечатляющих выступлениях храброго Лелия или Генри Ли на этих празднествах.
Ещё одним аргументом в пользу того, что Лелий из «Аркадии» это Ли, является документальное свидетельство об участии Сидни в поединке с Ли на турнире Дня Восшествия в 1581 г. Хранящаяся в Бодлианской библиотеке рукопись перечисляет имена участников этого состязания, и имя Сидни стоит в ней напротив имени Ли[316].
Таким образом, Филисид и Лелий с ежегодного Иберийского турнира это Филип Сидни и Генри Ли на турнире Дня Восшествия. Портрет Ли работы Антонио Моро (Илл. 12a) демонстрирует человека несомненно красивого в несколько дерзком и вызывающем стиле. Легко представить этого уверенного в себе персонажа в качестве яркого и драматичного героя турниров. Мы можем ещё больше помочь нашему воображению, взглянув на один из представленных в книге «Almain Armourer's Album»[317] образцов рыцарских доспехов (Илл. 12c). Этот великолепный белый с золотым костюм, украшенный изображениям солнц и фениксов, был изготовлен специально для сэра Генри Ли. Возможно, это и есть те самые «золочёные доспехи», в которых Ли так поразил воображение Сильвестера своим солнцеподобным видом.
Портрет Филисида (Илл. 12b) представляет его в образе полувооружённого рыцаря. И хотя это, вероятно, более поздняя копия, картина является прекрасным образцом «рыцарского» типа портрета Сидни и особенно интересна тем, что, как и портрет Ли, происходит из Дитчли, имения сэра Генри[318].
Известен рассказ непосредственного очевидца турнира Дня Восшествия 1584 г., который даёт основания полагать, что пастушеский наряд Филисида, описанный в «Аркадии», и сопровождавший его маскарад могли быть отражением чего-то, что действительно происходило на этих состязаниях. Описывая турнир 17 ноября 1584 г., фон Ведель говорит, что участники выезжали на ристалище, примыкавшее к Уайтхолльскому дворцу, парами, под звуки труб или других музыкальных инструментов. (Появление Филисида в «Аркадии» объявляют волынки). Каждого рыцаря сопровождали слуги, одетые в свои цвета. Эти слуги не выходили на арену, а ждали по обе её стороны. Некоторые из них наряжались дикарями или ирландцами с распущенными до пояса, как у женщин, волосами, у других на головах были конские гривы, третьи выезжали на повозке с лошадьми, наряженными слонами. Когда рыцарь со своими слугами приближался к барьеру, он останавливался у подножия лестницы, ведущей в ложу королевы, а один из его людей в пышном облачении поднимался по ступенькам и обращался к Елизавете с изящными стихами или шутливой речью, заставляя королеву и придворных дам улыбнуться.
12a. Сэр Генри Ли. Портрет работы Антонио Моро. Национальная портретная галерея
12b. Сэр Филип Сидни. Неизвестный автор. Национальная портретная галерея
12c. Доспехи сэра Генри Ли. Almain's Armourer's Album. Музей Виктории и Альберта
12d. Джордж Клиффорд, 3-й граф Камберленд. Портрет работы Николаса Хиллиарда. Национальный морской музей в Гринвиче
Этот рассказ несколько сбивает с толку относительно того, что же всё это представляло из себя на самом деле, а именно, что «маскарад» слуг, сопровождавших участников, соответствовал образу, в котором рыцарь выступал на турнире, и выбранному им гербу. (Гербы рисовались на фанерных щитах, сдававшихся перед началом турнира)[319]. Таким образом, дикари-слуги, виденные фон Веделем, вероятно, сопровождали рыцаря, который выступал в образе дикаря, как один из участников иберийского турнира, украсивший себя сухими листьями. Описанное в «Аркадии» появление Филисида в образе рыцаря-пастуха с овцой на эмблеме и маскарадом слуг, некоторые из которых ходили между дам и исполняли эклогу, вероятно, выглядит не более странным, чем сцены, разворачивавшиеся на реальных турнирах Дня Восшествия, когда елизаветинские придворные разыгрывали из себя романтических рыцарей и устраивали костюмированные представления, выражавшие суть принятого ими образа и
