Королёв - Максим Чертанов

Нельзя сказать, чтобы я влюбился в Чертанова. Я не влюбляюсь в красоток, мне что-то мешает — может, комплексы, а может, моногамия. Но впечатление, чего там, было произведено.

— Вы чего-нибудь выпьете? — спросил я.

— Коньяку, — спокойно сказал Чертанов.

На дне моей души, честно сказать, шевелилось сомнение. Я все еще думал, что это чья-то Черубина, и подверг гостя строгому испытанию в прямом эфире.

— Вот скажите, Маша, то есть Максим. Если бы вам надо было написать современный триллер, вот прямо сейчас, — о ком бы вы его написали?

Чертанов, так и не раскрывший в эфире своей настоящей фамилии, улыбнулся змеиной улыбкой и ответил незамедлительно:

— О садоводах.

— О господи, почему?!

— Потому что это тайная изуверская секта. Вы можете поверить, что люди съезжаются на участки ради возделывания грядок? Всю неделю работать, чтобы потом стоять в гряде, задрав задницу в линялых штанах? Они говорят, что это хобби, удовольствие, но мы-то понимаем, какое там удовольствие. Это все маскировка. На самом деле они съезжаются, чтобы вне городов, по ночам, в строгой тайне обдумывать план захвата мира.

В эту секунду я поверил, что Чертанов пишет сам. Мне часто потом случалось наблюдать его импровизации — всегда мгновенные и смешные. Пить коньяк нам тоже случалось нередко. Опьянение у Чертанова выражается в том, что он улыбается чуть более хищно.

Мы дружим три года, тесно и целомудренно (ибо соавторство, скажет вам любой, больше секса: тут такое взаимопроникновение, что физическая его реализация уже необязательна). Больше всего меня поражает то, как мало я знаю о Чертанове даже после самой интимной близости — совместного сочинения трех романов. Мне доподлинно известно, что она родилась и прожила первые двадцать пять лет на Урале, окончила школу с золотой медалью и философский факультет университета с красным дипломом, первое стихотворение напечатала в «Пионерской правде» и с тех пор до тридцати лет не печаталась. У нее было в жизни, видимо, немало драм, о которых я не осведомлен. Сам Чертанов выстраивает столь причудливую мифологию, всякий раз плетя о себе разное и наслаждаясь моим легковерием, что в голове у меня образовалась дикая мозаика: вот Чертанов подделывает документы в подпольной типографии, вот работает дорогой женщиной по вызову, вот бежит от погони, отстреливаясь, а вот становится подругой бандита… Все это излагалось убедительно, с яркими деталями. На самом деле Марья некоторое время работала офисной пылью, то есть средним классом, но в какой-то момент загнанная в подсознание литература буквально взорвала ее изнутри. Подобно Шервуду Андерсону, она ушла из скучной конторы в начале рабочего дня, чтобы никогда больше туда не вернуться. Продала квартиру, забрала мать и переехала в Москву, чтобы купить здесь крошечное однокомнатное жилье в спальном районе, жить в предельной скудости и заниматься только литературой.

— Псевдоним-то зачем?

— Ну, на Урале за мной тянется длинный кровавый след, — говорит Чертанов со змеиной улыбкой. Правда, тут же добавляет, что на женщину, пишущую триллеры, все будут смотреть как на идиотку — без мужского псевдонима в этом мире не выжить. «Я вообще предпочитаю писать от мужского лица».

— Но мужики получаются дамственные…

— Да, в основном педерасты, — хрустальным голосом соглашается Чертанов.

Она отлично знает Серебряный век, цитирует наизусть тысячи стихов, читает книгу в день, пишет с изумительной скоростью и сдает рукопись минута в минуту. Я знаю только одного столь же плодовитого и дисциплинированного писателя — это историк Вадим Эрлихман, мой близкий друг и постоянный консультант. Само собой, я познакомил его с Машей, и наши тройственные застолья стали регулярными. Во время одной из таких выпивок мы сочинили сюжет романа «Правда» — о веселом и добром Ленине, которого потом изображали мрачным фанатиком и марксистом, хотя был он обычным коммивояжером от революции, любителем женщин и водки. Книга получилась, по сути, о роли личности в истории. Мы сочиняли ее месяца четыре и хохотали больше, чем за всю предыдущую жизнь. Правда, Чертанов не хохочет. В лучшем случае он хрустально хихикает. На презентации романа «Правда» в Ульяновске нас с Эрлихманом — нашим историческим консультантом — побили старые большевики. Чертанов в Ульяновск благоразумно не поехал, точно предсказав получившийся хеппенинг.

— Меня уже били столько раз, — сказал он, — что я не могу себе этого позволить.

— Кто бил-то?

Она улыбнулась, и я понял, что опять повелся. Ей просто лень было куда-то тащиться. Больше всего на свете Чертанов любит сидеть за столом, в уютном полумраке, и стремительно щелкать длинными пальцами по клавиатуре. «Это и есть моя главная жизнь, и никаких других приключений мне не надо».

Потом Чертанов — с моим минимальным участием — написал и опубликовал в «Амфоре» роман «Код Онегина» — свой ответ на «Код да Винчи». Это, впрочем, вполне самостоятельное произведение. Псевдоним на этот раз был Брейн Даун. Книгу смели с полок за два месяца. Потом мы сделали новеллизацию фильма Александра Велединского «Живой». Все это время Чертанов сочинял и собственные романы, доведя их число до десяти. Последний — «Гроссмейстер» — только что закончен и, надеюсь, найдет издателя.

С издателями у Чертанова вообще сложно. Два наиболее адекватных толстых журнала отвергли его лучший, на мой вкус, роман «Отель „Эвтаназия“» — действительно очень страшную книгу, жесткую, без всякой фантастики. В двух издательствах побывала «Снежить» — жуткий современный парафраз «Понедельника в субботу». Второй том «Романа с кровью» — страшнее и смешнее первого — тоже дожидается неизвестно чего. Я не сомневаюсь, что рано или поздно Чертанова начнут печатать так, как он того заслуживает. И на вопрос «Где наш Стивен Кинг?!» будет наконец дан точный, хоть и запоздалый ответ. На вопрос о причинах этого опоздания могу сказать лишь, что любое по-настоящему культурное письмо сегодня подозрительно. Чертанов пока еще известен лишь узкому кругу тех, кто может его понять по-настоящему. Он слишком хорош, в этом все дело. Он пишет прозу, исходя из старых, коллинзовсвих и честертоновских критериев. А это не самый быстрый путь к массовому успеху. Зато те читатели, которые только качественным продуктом и питаются (потому что от фастфуда их нежные организмы скукоживаются), этого автора полюбят навсегда.

Они оценят не только сюжетное мастерство Чертанова, но и его парадоксальность, и остроумие, и доброту. В этой прозе очень много одиночества, милосердия, тоски по теплу и пониманию, — и это делает ее особенно современной, ибо живого человеческого слова и взгляда не хватает в нашей холодной стране решительно всем. А еще одна великолепная черта этого писателя — его щедрая избыточность. Дали человеку сценарий для новеллизации — пиши, мол, роман по фильму: обычный сегодня заработок, небезынтересный тренинг для профессионала. У вас есть шанс посмотреть, какую мощную фантастическую сагу с непредсказуемым финалом сделал Максим Чертанов из реалистической биографии великого российского конструктора, чья судьба, кажется, изучена вдоль и поперек. Думаю, Королев — парадоксов друг — высоко оценил бы эту странную, ни на что не похожую повесть. А мысль, заложенная в нее, принесла бы ему облегчение и утешение.

В общем, запомните имя Максима Чертанова. И не старайтесь узнать о нем больше. Я сам не знаю, где и с кем он живет, с кем общается и в чем черпает вдохновение. Знаю только, что возможности этого существа несколько больше обычных, общечеловеческих. Не уверен, что это гарантирует спокойную жизнь. Но большую литературу гарантирует стопроцентно.

Примечания

1

Замуалuл (муалить) — марсианский глагол, не поддающийся точному переводу. Ближе всего по смыслу ему соответствует слово «пришел» (как известно, марсиане лишены способности передвигаться). Поскольку для большинства марсианских понятий адекватного перевода пока не найдено, в дальнейшем мы будем использовать наиболее близкие земные аналоги: «пришел», «сказал» (марсиане не говорят, а издают тихие мелодичные посвистывания, различимые только при помощи специальной аппаратуры), «увидел» и проч. — Примеч. переводчика.

2

Амоалоа — термин, выражающий некую степень непрямого родства, что-то вроде двоюродного дедушки, дяди или кузена. — Примеч. переводчика.

3

Авторское примечание. Что мы не имеем рук и ног — это еще полбеды, для мысли невозможного нет; куда более серьезная причина того, что мы, марсиане, не можем самостоятельно научиться летать в космос, заключается в нашей абсолютной, полной, органической, если хотите, неспособности к технологическому мышлению, нашем, если можно так выразиться, техническом кретинизме.