Том 8. Кингсблад, потомок королей. Рассказы - Синклер Льюис

И Мэри подала на стол не что иное, как кофе с пышками. Они были изумительно вкусные.

Стоя с чашкой в руке возле стула молодой мулатки, Нийл не был похож на человека, переживающего драматическую коллизию, но в Софи Конкорд с ее узкими глазами и певучим голосом воплотилась для него вся манящая таинственность сказочной Африки, и он чувствовал, что ей следовало бы петь колдовские заклинания, а не ратовать за фонды на лечение детского паралича.

Новообращенного Нийла тянуло ближе подойти к этим избранным; ему хотелось, чтобы они называли его по имени, как друг друга, но они продолжали величать его «мистер». Даже когда он по ошибке назвал доктора Дэвиса «Аш», спокойное «мистер» сразу поставило его на место. Он вежливо говорил «мисс Конкорд», но, глядя, как она откидывает голову, встряхивает темными волосами и вздыхает: «О господи!» — он думал, что такое обращение идет ей, как тигрице — уздечка. Ему хотелось видеть ее в угарном блеске бродвейских кабачков, а не на Майо-стрит за кофе с пышками.

Обращаясь только к ней, он промямлил:

— Что вы думаете о будущем вашего народа? — И похвалил себя за столь умело поставленный вопрос.

Софи ответила резко, как умела отвечать Вестл:

— Что именно вас интересует, мистер Кингсблад? А то вы спрашиваете, как страховой агент по телефону: «Хорошо ли вы сегодня спали?» или «Здравствуйте, здравствуйте, ну, как мы себя чувствуем?»

— Может быть, но только я действительно хочу это знать.

— Зачем?

— Да просто… мисс Конкорд, мне страшно нравятся ваши друзья… и вы.

— Мистер, я не слышала таких комплиментов от белых банкиров с тех пор, как работала в Гарлеме, в «Тигровой шкуре», и один белый финансист из города Бисмарка, большой охотник до черной дичи, все хотел зайти ко мне домой посмотреть гравюры — гравюры он предлагал принести с собой — новенькие, хрустящие — и…

— Перестаньте!

— Что такое?

— Я в самом деле интересуюсь неграми. Я учусь.

— Боже милостивый, что он говорит!

— Какой колледж вы кончали, Софи?

— Ау?

— Вы же всего-навсего образованная девушка из Алабамы, а прикидываетесь африканкой.

— Мистер, вы угадали! Но я проучилась только год и, прости меня бог, все время ухлопала на историю Франции!

— Я никак не думал, что встречу среди вас столько людей, более начитанных, чем я.

— А вы не обольщайтесь. Таких немного.

— Здесь — все. Не издевайтесь над бедным белым профаном. Расскажите мне о себе.

— Мистер, неужели вы еще не поняли, что я такое? Я же та самая красавица квартеронка, воспитанная в нью-орлеанском монастыре, знойная невольница со сверкающими очами и тяжелыми иссиня-черными косами, что стоит вся в слезах, а больше почти ни в чем, на помосте перед сластолюбивыми плантаторами (или театральными антрепренерами) в касторовых шляпах и с часами на толстых цепочках. Но один человек — молодой Невиль Кэлхун Кингсблад из Кингсблад-Корнере, штат Кентукки, — сжалился над ней, и вскоре можно было увидеть, как по галерее таинственного старинного дома близ Лексингтона скользит закутанная женская фигура — вот она скользит — вот она — бедняжка!

Нет, серьезно, милый мистер Кингсблад, не пытайтесь искать в нас романтики. Мы — трудовой народ, и у нас одна забота — добиться расширения права на труд для всех негров, так чтобы цветная девушка с высшим образованием могла надеяться получить место делопроизводителя на тридцать два доллара семьдесят пять центов в неделю, а не работать всю жизнь в прачечной. Вот что мы такое — и все.

Но когда она говорила это, они уже были друзьями.

Он наконец заметил, что на ней надето: длинное белое платье с кричащим золотым болеро, кольцо с огромным топазом, которое плохо вязалось с ее речами.

«Надо запомнить, чтобы рассказать Вестл», — привычно мелькнуло у него в мозгу, но он тут же сообразил, что едва ли расскажет Вестл о туалете Софи или о чем бы то ни было, касающемся этого сорванца с дипломом.

Когда опять завязался разговор на расовые темы, к которым их тянуло неудержимо, как котенка к шуршащей бумажке, Нийл узнал, что всякий доброжелательный белый, который спросит: «А негров не удовлетворило бы…» — услышит в ответ «нет». Он узнал, что южный либерал — это человек, объясняющий северному либералу, что Бил-стрит переименована в Бил-авеню.

Он услышал о цветных судьях, хирургах, о военных корреспондентах негритянских газет. Странные вещи он услышал — что есть негры-буддисты и негры, исповедующие иудейскую религию, негры-коммунисты, негры-масоны и негритянские студенческие братства, неимущие негры, которые ненавидят всех лавочников-евреев, и негры столь имущие, что они ненавидят всех неимущих негров.

Неизбежно они подошли к следующему вопросу, и Нийл, смущаясь, обратился к доктору Дэвису:

— Наверно, вам это уже надоело, но скажите, какая цена тому доводу, будто негры потому низшая раса, что они не настроили в Африке всяких соборов и парфенонов?

Все засмеялись, но доктор Дэвис ответил вполне серьезно:

— А вы попробовали бы построить Парфенон среди мух цеце! Но наш народ немало строил вместе с другими рабами в Египте и в Риме. А кто, по-вашему, строил дома плантаторов? Не сами ли хозяева плантаций? А знаете вы, как много сейчас молодых архитекторов среди цветных?

Нет, мистер Кингсблад, не рассчитывайте на то, что негры спасуют перед белыми в области архитектуры, даже если какой-нибудь сладкоречивый проповедник в некрашеной дощатой часовне разливается на тему о «неграх, которые по неисповедимой воле божией никогда не сумеют построить даже самого завалящего парфенонишки». Ого, уже час! Надо идти домой!

Нийл чувствовал, что открыл новый мир — диковиннее луны, темнее ночи, ярче утра в горах, мир волнующий и опасный.

«Люблю этих людей», — думал он.

25

— Не знаю, как вы, миллионеры, а я человек рабочий, и мне пора, — заявила Софи Конкорд.

«Так и Вестл говорит!»

Марта Дэвис взялась подвезти Софи. Аш предложил:

— А я провожу мистера Кингсблада до автобуса… Не стоит ходить здесь одному после часа ночи. Попадаются темные личности — не обязательно цветные. Обещаю не говорить на расовые темы, хотя полной гарантии дать не могу. Я на днях умудрился где-то прочесть вместо «кассовый сбор» — «расовый спор».

Прощаясь с Мэри Вулкейп, Нийл сказал вполголоса:

— Я провел замечательный вечер, но я и сейчас не знаю, могу ли я признаться даже этим нашим друзьям, что я негр.

— А я не уверена, следует ли в этом признаваться, далеко не уверена. Зачем подвергать себя унижениям, о которых мы сегодня говорили?

Кое-где на Майо-стрит за темными занавесками еще виднелся свет, в каком-то помещении над магазином громко смеялись. В переулках гнездились тени — может быть, притаившиеся люди, может быть, бочки, но так или иначе Нийлу они не нравились. Аш не начинал разговора, и Нийл заметил, как внимательно он приглядывается к каждой бездомной кошке, к каждой темной мужской фигуре, скорчившейся на тротуаре.

Нийл захотел идти пешком и дальше автобусной остановки — до Кену-хайтс, где жил Аш.

Дом доктора Дэвиса был маленький, с плоской крышей, но по огромному окну, превращавшему целый его угол в стеклянную клетку, Нийл понял, что это так называемый «стиль модерн», протест против тюдоровских и мавританских особняков Сильван-парка. Он слышал, как мистер Пратт неодобрительно называл такие постройки «анархическими», но ему никогда не приходилось бывать в них.

Аш сказал негромко: «Зайдите, выпьем», — и Нийл очутился в комнате, которая и оттолкнула и очаровала его своей нарочитой пустотой, отсутствием каких бы то ни было безделушек. В ней было два центра: огромное угловое окно, из которого, далеко внизу, были видны бледные цепочки огней в Файв Пойнтс, и строгий камин из полированного камня, без полки. Несколько кресел необычной формы, обитых кустарной тканью, свидетельствовали о том, что удобство здесь ценится больше, чем марка «чиппендейл», а на стене, не то оклеенной обоями, не то обитой каким-то металлом, висела одна-единственная картина — вихрь крутящихся треугольников. На пианино бесформенной глыбой высилась черная скульптура.

— Это, значит, и есть стиль модерн? — дивился Нийл, пока Аш сбивал коктейль у стенного холодильника.

— Так его принято называть.

— Какой архитектор вам строил?

— Я сам, а скорее никто. Здесь был сарай, и мы с Мартой приспособили его под жилье. Но знаете, этот дом — знак моего позора. Боюсь, что я построил его на зло Люциану Файрлоку, а тянуться за снобами хуже, чем тянуться за мещанами. Вы знаете Файрлока?

— Заведует рекламой у Уоргейта — южанин? Да, немного знаю.

— Он южанин-либерал — окончил университет Вандебильда, из тех людей, которые считают, что мы, такие-сякие негры, должны знать свое место, и вместе с тем хотят прослыть терпимыми, хотят, чтобы мы учились тому же, что и белые, но помалкивали. Файрлок живет через два дома от меня, в ужасающем Ноевом ковчеге с завитушками — по военному времени он, бедный, ничего лучшего не нашел.