Том 8. Кингсблад, потомок королей. Рассказы - Синклер Льюис

Дальше разговор принял несколько истерический и не совсем понятный для Нийла характер. Его прервало появление Шугара Гауза с котелком для завтрака.

Шугар родился на сахарных плантациях Луизианы, но каким-то образом научился обращению с рабочим инструментом. Сейчас он шел на завод Уоргейта, где работал механиком в ночной смене. Работал он безупречно и поэтому верил, что его оставят на заводе и после войны, и, не уступая в наивности Ашу Дэвису, купил двухкомнатный домишко, где жил со своим сыном Бобби — отличным танцором-эксцентриком, черным вундеркиндом Файв Пойнтс.

Говорил он по-южному, глотая половину согласных, и Нийл с трудом понимал его. Он был похож на индейца — тонкие губы, тонкий черный нос с горбинкой, высокая, прямая фигура: статуя судьи Кэсса Тимберлейна, высеченная из базальта. Одет он был в синюю рубашку и комбинезон, живописный, как всякая рабочая одежда.

Когда его попытались втянуть в обсуждение расового вопроса, он сказал: нет, он ничего не знает насчет дискриминации, знает только, что здесь, как и везде, цветных берут на работу в последнюю очередь, а увольняют в первую, так что не все ли равно?

Нийл спросил его:

— Но как вы переносите наши холодные зимы?

— Мистер, в дырявой хижине в Луизиане в сорок градусов жары холоднее, чем в моем здешнем крепком домике в сорок градусов мороза.

— Шугар довольствуется малым, — сказал Аш. — У него хватает ума не терзаться постоянным ощущением неуверенности и бессилия, которое удручает нас с Мартой.

— Вы, образованные, больно чувствительны, док, — сказал Шугар. — Где вам знать, что думает рабочий человек!

— Рабочий! — возмутился Аш. — Я, когда кончил колледж, работал поваром в салон-вагоне — в жизни не забуду, какие там устраивали попойки, — а получив ученую степень, пошел служить на фабрику патентованных средств, изредка выводил формулы, а больше упаковывал ящики и грузил их в машины.

Клем Брэзенстар начал было возражать Шугару:

— Станешь чувствительным, когда в автобусе женщина пересаживается на другое место, если ты сел рядом с ней… Софи! Радость моя!

В комнату незаметно вошла темнокожая молодая женщина, и Мэри сказала Нийлу:

— Знакомьтесь — Софи Конкорд. Она медицинская сестра в городской больнице. А это мистер Кингсблад, новый друг.

— Я видела мистера Кингсблада в банке, — сказала Софи и добавила с совершенно невинным видом: — Эта должность ему очень к лицу.

Она смотрела на него живым и смелым взглядом, и он подумал, что никогда еще не видел такой красивой женщины — и такой незамороженной.

Софи Конкорд, уроженка Алабамы и ровесница Нийлу, была высокого роста, как Вестл, и с таким же открытым лицом, но более щедро наделена мягкими, длинными линиями и изгибами, которые произвели впечатление даже на такого мирного битюга, как Нийл. У нее был большой рот и кожа почти такая же темная, как у Аша Дэвиса, теплая, темная кожа, гладкая, как атлас, и ее голые руки цвета полированного ореха оттеняли белую ткань не очень нового вечернего платья.

Когда-то Софи выступала с негритянскими песенками в ночных клубах Нью-Йорка; ее принимали в богатом веселящемся гарлемском обществе; но ей надоело кривляться на потеху белым ротозеям. Она демонстративно ударилась в добродетель, спела под джаз обет целомудрия и после трех лет труда и лишений стала медицинской сестрой, умелой, терпеливой до самозабвения и очень бойкой на язык.

Она шутливо уверяла, что гораздо приятнее возиться со вшивыми ребятами, чем с белыми ухажерами. Требовательный Райан Вулкейп признавал: «Софи — медсестра что надо, хоть от нее и отдает духами Кобра и кружевными подушками».

— Наш новый белый друг, видимо, хороший малый, — во всеуслышание объяснил ей Клем. — Мы тут преподавали ему Доктрину Подрывания Основ для второго года обучения, — он и глазом не сморгнул. Не иначе как в нем самом есть капелька шоколада.

Все засмеялись, кроме Вулкейпов и Нийла, которому вдруг стало холодно.

— Ну, конечно, набросились на несчастного человека, которого интересуют спортивные рекорды Джо Луиса, и пичкаете его пропагандой. Наверно, ваша расовая агитация успела надоесть ему так же, как мне, — сердито заявила Софи, тоже взбираясь на трибуну. — Скажите, мистер Кингсблад, вы что — очередной белый турист, изучающий нравы трущоб, или настоящий друг нашего народа?

— Такой настоящий, что вы и представить себе не можете, — ответил Нийл.

— Он хороший, славный человек, — подтвердила Мэри Вулкейп.

— Умница, паинька!

Голос Софи, даже когда она старалась язвить, напоминал Нийлу летнюю ночь, пронизанную светлячками.

— Белые люди часто думают, что мы недоверчивы и к нам трудно подойти. Может быть, они и правы. У каждого из нас есть унизительные воспоминания о том, как белые прикидывались нашими друзьями, захваливали нас, а потом выдумывали о нас всякие гадости.

На одного такого белого, как Суини Фишберг или Коуп Андерсон, которым, если вы друг, безразлично, какого вы цвета, так же, как безразлично, черные у вас волосы или рыжие, — найдется десять мерзавцев, которые набиваются нам в друзья либо потому, что хотят нам что-нибудь навязать — швейную машинку, новую религию или коммунистическое учение — либо потому, что они в свободное время увлекаются Социальным Равенством для Бедных Цветных Братьев так же, как подарками для Англии и романами Томаса Вулфа, как Сальвадором Дали и монсиньором Шиан. А то еще есть белые неудачники — брошенные женщины, безработные журналисты, проповедники без паствы, — те воображают, что могут добиться признания и горячей любви в нашем мире, что мы только и мечтаем о белом покровителе, который когда-то прочел биографию Букера Т.Вашингтона. Такие-то и отпугивают нас от наших милых белых друзей. Так что видите, мистер Кингсблад, мы присматриваемся к вам с такой же опаской, как и вы к нам.

Она проповедовала, как миссионер, а Нийл глядел на нее, как на женщину. Она двигалась плавно, словно кошка, бронзовая кошка, а если тронуть — бронза станет мягкая и живая. И грудь у нее, наверно, твердая, как бронза и шелковистая, как шерсть у кошки.

Тут он раздраженно тряхнул головой: «Ты, Кингсблад, неудавшийся белый человек, не можешь ты любить этот народ без тоге, чтобы у тебя руки не тянулись к его женщинам?»

Шугар Гауз поднялся, взял свой котелок и сказал нараспев:

— А мне вот белые у нас на заводе больше нравятся, чем эти зазнайки, о которых мисс Софи говорила. Там с тобой либо делятся колбасой и пивом, либо ненавидят тебя и говорят об этом яснее ясного — ломом по голове. Ну, прощайте.

Говорил Шугар так, словно у него рот полон каши, и выражался не всегда грамотно. Но Нийлу было ясно, что это уже не тот получеловек, о котором, останься он на Юге, даже самые добросердечные белые сказали бы: «Для негра он ничего». Здесь он стал человеком, таким же, как Уэбб Уоргейт или Джон Вулкейп. Только веселее!

Нийл заметил, что за весь вечер не слышал ни экзотической речи, которой наделяют южных негров в романах, ни соблазнительных непристойностей, неизменно фигурирующих в рассказах о Гарлеме, о наркотиках и кошмарных преступлениях. Если не считать отдельных словечек, занесенных с Юга, эти люди — еще одно откровение! — разговаривали так же, как его знакомые, как все, с кем он встречался в банке, в армии, в университете. Только веселее!

Выступал Клем:

— Я хочу рассказать мистеру Кингсбладу про дядю Бодэшеса. Это тот молодец — он белый, но у него есть бедные родственники из цветных, — тот самый болван, который, наверно, и пустил в ход фразы вроде: «Среди моих ближайших друзей есть евреи» и «Я целиком за союзы, но не терплю агитаторов». Этот дядюшка Бодэшес авторитетно разъясняет, что сегрегация нужна потому, что иначе, мол, негры заберут себе в жены всех белых женщин, и ведь такому олуху не втолкуешь, что большинство из нас охотнее женилось бы на такой девушке, как Софи, чем на белой красотке.

Моя-то жена, дай ей бог здоровья, не желтая, как вы. Она у меня что лакированная туфля. Но захоти я жениться на белой, которая захотела бы выйти за меня, — и женился бы, будьте спокойны.

Когда кто-нибудь разоряется насчет того, сколько теперь браков между белыми и черными, можете не сомневаться, что он просто ищет удобного, благочестивого, бесстыдного предлога, чтобы охаять свою цветную прислугу и потом с чистым-сердцем платить ей меньше прежнего.

Но у дяди Бодэшеса есть формула еще почище: «Негритянская Проблема Неразрешима». Звучит это страшно учено, прямо из трактата по этнологии, но значит всего только то, что она неразрешима для дядюшки Бодэшеса, пока он не успокоится в уютной могилке — на Форрест-лон!.. А теперь, Мэри, ради всего святого, будет сегодня кофе с пышками?

И Мэри подала на стол не что иное, как кофе с пышками. Они были изумительно вкусные.