Инкассатор: Страшный рассказ - Андрей Воронин

– Ничего, что из одной? – спросил он.

Юрий пожал плечами и кивнул.

– По стопам предшественника... – задумчиво повторил Светлов, наполняя стопку и подвигая ее к Юрию. – Действительно, по стопам. Лучше и не скажешь. Ведь это его бутылка.

Юрий замер, не донеся рюмку до губ.

– Чья? – осторожно спросил он.

– Чья, чья... Мирона! Представляешь?

– Нет, – честно ответил Юрий.

– Вот и у меня в голове не укладывается. Это я в марте полез у себя в шкафу порядок наводить. – Светлов кивнул на стоявший в углу у дверей двухстворчатый платяной шкаф. – Натолкали хлама, подшивок каких-то, плакатов, пальто некуда повесить... Вот за подшивками она и стояла. Как привет. Самое интересное, что я туда сто раз лазил – то за тем, то за этим, – а на коньяк ни разу не наткнулся.

– А может, его там и не было? – предположил Юрий. – Мирон – он и есть Мирон, от него всего можно ожидать. Может, это и есть привет? Может, эту бутылочку он нам прямо оттуда послал?

Светлов задумчиво посмотрел на потолок, куда указывал поднятый палец Юрия, перевел взгляд на фотографию Мирона, а потом зябко передернул плечами.

– Фантазия у тебя, Юрик, – пробормотал он. – Мрачноватая у тебя фантазия, я бы так сказал.

– Фантазия, – задумчиво повторил Юрий, нюхая коньяк. – Да, наверное, фантазия. К сожалению. Иногда так обидно становится, что люди уходят навсегда... С одним недоговорил, у другого не успел попросить прощенья, а кое-кому и морду набить не мешало бы...

– Даже там? – уточнил Светлов, снова поднимая глаза к потолку.

– А что? – Юрий опять пожал плечами. – Какая разница, там или здесь? Главное, чтобы за дело.

– Звучит как тост, – заметил Светлов.

– Пусть будет тост, – покладисто согласился Юрий.

– Тогда давай чокнемся, – предложил Дмитрий, снова беря в руку бутылку.

Они чокнулись и выпили – Юрий из стопки, а господин главный редактор прямо из горлышка.

Приняв душ и выпив чашку крепкого кофе, Дымов оделся и по многолетней привычке завязал галстук, стоя перед большим зеркалом в спальне, хотя вполне мог бы этого не делать: его шеф славился в профессиональных кругах своей дурацкой, переходящей все и всяческие границы принципиальностью, и теперь, после двухдневного прогула Дымова, шефу надо полагать, было глубоко безразлично, явится Дымов к нему на ковер в галстуке, без галстука или без штанов.

На миг эта идея показалась Александру заманчивой. Это действительно было бы здорово – ввалиться в кабинет к жирному борову в галстуке, но без брюк и посмотреть, что он на это скажет. Или взять у Ольги из шкафа вечернее платье – то, серебристое, с глубоким декольте, – намазать губы самой яркой помадой и предстать в таком виде... А что, в самом деле? Пропадать, так с музыкой! И вообще, когда год за годом участвуешь в создании идиотских рекламных роликов, так и тянет хоть разок повести себя как герой одного из собственных бессмертных произведений...

Он поморщился от этой мысли и слишком резко потянул кверху узел галстука, на мгновение ощутив себя висельником в кульминационный момент казни. Перевоплотиться в одного из своих героев... Да, ничего не скажешь, хороша идея! Даже слишком хороша, и именно поэтому у Александра Дымова сегодня не было настроения шутить. У него было смутное ощущение, что столь блестящая идея посещает его уже не в первый раз. Кроме того, он подозревал, что, находясь в беспамятстве у себя на даче, он воплотил эту идею в жизнь. Это подозрение напоминало поселившегося где-то внутри – не то в груди, не то в кишках – маленького, но очень энергичного и чрезвычайно зубастого зверька, который непрерывно ворочался, не находя себе места, и периодически принимался грызть внутренности Дымова своими острыми как бритвы зубками. Иногда Дымову даже казалось, что он слышит, как эта маленькая сволочь жует его кишки – быстро-быстро, с чавканьем и голодным урчанием.

Наклонившись к зеркалу, он запустил пальцы обеих рук в прическу, взлохматил свои длинные, темные, прекрасно отмытые волосы и внимательно осмотрел их в поисках седины, которая, как он чувствовал, могла в них появиться после всего, что с ним произошло. Нелепый разрыв с Никой, драка с этим двухметровым питекантропом из джипа, бешеная, на износ, работа над рассказом, переживания, скотская попойка, укравшая у него целых двое суток, и те необъяснимые вещи, которые он обнаружил, придя в себя, – все это, по твердому убеждению Александра Дымова, относилось к разряду явлений, вызывающих у людей с тонкой душевной организацией преждевременную седину.

Седины не было, зато пальцы, которыми Дымов любовно ерошил свою роскошную шевелюру, заметно дрожали. «С перепоя», – подумал Александр, точно зная, что это неправда. Пьянствовал он в среду, вышел из бессознательного состояния в пятницу, а сегодня, слава богу, был понедельник – день, будто нарочно отведенный для собирания камней, разбросанных в течение выходных. У Александра Дымова имелись веские основания предполагать, что сегодня, явившись на службу, он соберет рекордный урожай булыжников.

Он открыл шкаф, снял с плечиков пиджак, надел его и разложил по карманам мелкое движимое имущество, без которого не может обойтись ни один служащий на заре двадцать первого века: деньги, документы, мобильный телефон, носовой платок, сигареты, зажигалку и ключ от машины. Необходимость ездить на дряхлой рыжей «копейке», вызывая порой сочувственные, а порой и насмешливые взгляды окружающих, доводила Дымова до тихого бешенства, но пока обстоятельства были сильнее его. Если бы он только знал, что Ника поведет себя так, как она себя повела, он ни за что бы не потратил полученные за крупный «левый» заказ деньги на покупку автомобиля для этой неблагодарной сучки. Но он был влюблен и, как все влюбленные, непроходимо глуп – глуп настолько, что оформил трехлетний «Опель» на имя Ники. Впрочем, жалеть об этом поздно – даже если бы он записал машину на себя, толку от нее теперь не было бы: все равно эта дура ее разбила.

«Да уж, – подумал он, оправляя перед зеркалом лацканы, – вот она, трагедия современного мужчины. Жена и любовница разъезжают на иномарках, а сам скоро пересядешь на метро, потому что «копейка» – она «копейка» и есть. Больше стоит в ремонте, чем ездит,

а скоро, чует мое сердце, и вовсе сдохнет. А у Ольги машину не допросишься – ей, видите ли, самой надо...»

Подумав об Ольге, он решил, что пора уносить ноги, – дежурство у жены закончилось полчаса назад, и она должна вот-вот явиться домой. В общем-то, в этом не было ничего страшного. Жили они мирно, как могут жить супруги, давно потерявшие друг к другу всяческий интерес и свято соблюдающие принцип невмешательства в личные дела друг друга. Правда, Дымов не знал, как отнеслась бы его супруга к известию о том, что он уже довольно долго спит с медсестрой, которая ассистирует ей во время операций; он предполагал, что такое известие вряд ли ее обрадует. Но ведь она же ничего не знала, так о чем волноваться?

Словом, причин бояться встречи с женой не было, но Александр все равно боялся – то есть не то чтобы боялся, просто не хотелось ему сегодня с утра пораньше взваливать на себя еще и эту ношу. Ведь придется же, наверное, объяснять, почему застрял на даче, не вернулся вовремя, не вышел на работу... Из офиса, наверное, звонили, и не раз, интересовались, куда он запропастился, трепали Ольге нервы – шеф это умеет, как никто, даже когда действует через посредников. И вот за все это держать ответ, да еще прямо сейчас, после бессонной ночи, – слуга покорный! Ольга тоже не выспалась на своем дежурстве, оба они сейчас взвинчены – того и гляди, поссорятся, наговорят друг другу лишнего, а зачем это нужно?

Поймав в зеркале свой взгляд, Дымов с неловкостью отвел глаза. Врать самому себе было противно. Боялся он вовсе не предстоящего объяснения и возможной ссоры, боялся он совсем другого: того, что Ольга, отличавшаяся завидной проницательностью, прочтет по его глазам то, в чем он до сих пор не отважился признаться сам себе, и поймет, что там, на даче, ее муженек совершил что-то ужасное, неописуемое. Что именно он совершил, Александр и сам не знал, да это и не имело значения. Неважно, чего он боялся или не боялся; главное, что сегодня, сейчас, у него не было ни малейшего желания видеться с Ольгой и что-то с ней обсуждать. А проницательность свою она пускай засунет куда подальше. Где была ее хваленая проницательность, когда Дымов трахался с Никой, можно сказать, прямо у нее под носом? Ну, где? То-то же. Проницательность...

И все-таки что это было? Неужели он действительно до такой степени вжился в свой рассказ, что, утратив под влиянием алкоголя последние крохи самоконтроля, попробовал превратить свои мрачные фантазии в реальность?

Что, черт возьми, он натворил?

Стоя перед зеркалом, Александр вспомнил о неизвестно откуда появившемся на даче блоке сигарет. Одна пачка из того самого блока лежала сейчас в кармане его выходного пиджака. К вечеру она почти опустеет, а утром придется открывать новую. «Много курю, – привычно подумал он, – надо бы слегка поджаться, а то совсем распустился...» Сегодня эта мысль не вызвала в душе привычного отклика – раздражения пополам с легким испугом, испытываемым человеком, отлично осведомленным о том, что курение приводит к раковым заболеваниям, но продолжающего с маниакальным упорством выкуривать по двадцать сигарет в день. Нет, сегодня голова у Александра Дымова была занята другим, потому что свежий блок сигарет присутствовал не только в суровой реальности, но и в написанном им рассказе – рассказе, который теперь не давал ему покоя.