Обнаженный меч - Джалал Баргушад

— Почему? Какое дело халифу до феллахов? Самые опасные враги халифа хуррамитские мятежники. Он жаждет крови предводителя хуррамитов Джавидана, Шахракова сына.

— Эх, да разве у халифа есть друзья? Египетские феллахи, как и хуррамиты, поднялись и прогнали наместника. И халиф Гарун, в сердцах, чтоб поиздеваться над египтянами, наместником к ним послал своего тупого лакея… Нил вышел из берегов. Стоны феллахов не доходили до аллаха. Залило все хлопковые поля бедняг. Они, скрепя сердце, послали своих старейшин к новому наместнику за помощью, а наместник вместо помощи плюнул в лицо старейшинам и выставил их из дворца: "Убирайтесь, болваны! Я только что из Багдада. Свою землю вы лучше меня должны знать. Какое мне дело, что Нил вышел из берегов? Что я — фараон, что ли? Сеяли бы вместо хлопка шерсть…"

— Значит, новый наместник отличить хлопок от шерсти не мог? Дурак! Разве шерсть сеют?

— Халифы хитрые, всегда в провинции посылают наместниками или придурков, или самодуров. Если бы халифа не засмеяли, при дворе все были бы слепыми, глухими, или немыми. Такой умный визирь, как Гаджи Джафар, Гаруну не нужен.

— Ну, милочка, от твоих разговоров кровью пахнет, тут тебе не Египет. Поэта Абу Нувваса только выпустили из тюрьмы. Даже у стен дворца есть уши. Попридержи язык, жаль тебя.

Вдруг зазвучала музыка. Двери зала широко распахнулись.

— Повелитель правоверных грядет, дорогу!..

— Светоч вселенной удостаивает нас!..

Толпа рабов, рабынь и гостей рассеклась надвое. Все взгляды были устремлены к дверям. В зал величественно вступил халиф. Все стояли на местах, как пригвожденные. Под умоляющими взглядами рабов и рабынь халиф прошел на почетное место. Радость рабов и рабынь — огнепоклонников убывала. Они обменивались знаками и перешептывались:

— А где же главный визирь Гаджи Джафар?!

— Неужто беднягу бросили в темницу?!

— Не может быть. Стража дворца под его началом.

— Тут что-то не то! И Гаранфиль нет! Горе нам!

— Будьте поосторожней!..

Халиф Гарун выглядел величественнее всех вокруг. На плечи его была наброшена зеленая аба. В левой руке он держал посох, а на запястье висели четки, более дорогие, чем у его матери — Айзураны хатун. На зеленой ленте его папахи, отороченной мехом, сверкали драгоценные камни. Изумруд, пылающий на султане, увенчивающим его папаху, отделанную лалом, алмазом и яхонтом, казалось, воспламенял драгоценности, украшающие Золотое дерево. Халиф, слегка поклонившись гостям, опустился на свое место. Поглаживая свою красную бороду, он поглядывал на сидящих возле него придворных, на покорно стоящих вокруг певиц, танцовщиц и шутов. Казалось, он кого-то потерял среди них, и не мог найти, отчего и сердился. Шрам у него над правой бровью покраснел. Все знали, халиф не в духе из-за Гаджи Джафара.

Ожидания рабов, рабынь и евнухов оказывались напрасными. Иные из них мысленно проклинали главного визиря Гаджи Джафара. В сердца многих вкралось уныние. Не находилось смельчака, который заговорил бы с халифом. Он же сидел, по привычке подложив под себя левую ногу, и не спеша перебирал четки. Персидские и индийские фокусники, встав на цыпочки, старались попасться на глаза халифу. Но они мало интересовали Гаруна. И арабские танцовщицы, что могли вертеться юлой, и немецкие, и греческие глотатели огня стояли с вытянутыми шеями, но и их халиф не замечал.

Гарун был раздосадован, гнев застилал ему глаза, и он никак не мог овладеть собой. Казалось, он вот-вот взорвется и прикажет неграм, стоящим с мечами за его спиной, кого-то изрубить на куски. А негры были такими страшными, что от одного их взгляда пробирала дрожь. В этом зале только кот халифа вел себя как ни в чем не бывало. Усевшись рядом с халифом, он вперил свои зеленые глаза в хмурые лица рабынь. Казалось, и кот почувствовал напряжение, воцарившееся в зале. Он мяукал и бил хвостом оземь. Даже Золотое дерево, еще совсем недавно так восторгавшее рабов и рабынь, было забыто. Все взгляды, все внимание было приковано к халифу. Каждый молил бога, чтобы к халифу Гаруну возвратилось доброе расположение духа и лицо его просветлело. Многие рабы в этот вечер испытывали свое счастье, будто бы оказались за шахматной доской: потеряют, или приобретут?! Несмотря ни на что, они не теряли, надежды. Многие считали халифа добрым правителем и уповали на его милосердие.

Большинство считало халифа божеством, сошедшим с небес на землю, полагало, что он — сверхчеловек. А в действительности, если бы сняли с него переливающую всеми цветами радуги корону, сорвали бы пурпурный плащ, отвязали дамасский меч в ножнах из чистого золота, трудно было бы найти существо более ничтожное и жалкое.

То, что Гаранфиль запаздывала, казалось ему подозрительным: "Напрасно не поверил я Зубейде хатун. Этого гяура Гаджи Джафара давно надо было бросить в темницу. Без его наущения Гаранфиль не осмелилась бы опоздать на пир".

Музыканты молча жались на своих местах. В зале воцарилась гробовая тишина. Смолкли даже "птицы" на Золотом дереве. Казалось, надвигается ужасное бедствие. И вдруг среди людей словно ветерок пронесся. Они будто бы очнулись. Красная шелковая занавесь раздвинулась и в дверях показалась Гаранфиль… Оцепенение рассеялось, гости заулыбались, развеялась хмурость рабов, рабынь и евнухов.

Каждый занял свое место. Гаранфиль села рядом с халифом. Настраивала уд. Халиф, прищурив пылающие черные глаза, с нескрываемым восхищением оглядывал Гаранфиль. Возбужденный красотой девушки, он воскликнул в экстазе:

— Хвала всевышнему, сотворившему эту красоту! Оказывается, хутанки и суданки — красавицы. Даже в кыпчакских степях не отыскать такой красавицы.

Уже все взгляды, оторвавшись от халифа Гаруна, от Золотого дерева и занавесей, испещренных изречениями, устремились на Гаранфиль. Наряжальщица Ругия, всегда кичившаяся своей красотой, тоже была восхищена выражением глаз Гаранфиль. Утешая себя, она гордилась теперь своим искусством: "Ишь, как я нарядила Гаранфиль, что все глаз с нее не сводят. Хвала мне!" Хотя Гаранфиль и была землячкой Ругии, хотя и была дружна с нею, все же женщина остается женщиной и Ругии было неприятно оставаться в тени. Она то и дело тянулась в сторону халифа, стремясь напомнить ему былое, вновь привлечь его внимание. Но халиф ни на кого, кроме Гаранфиль, не смотрел. Он мысленно опускал эту нежную бабочку в ванну, наполненную ширазскими благовониями, и щекотал своей бородой ее полные, отдающие полевым ароматом груди: "Хвала всевышнему, сотворившему эту красоту!"

Халиф Гарун и думать позабыл про Гаджи Джафара. Придя в благостное расположение, он взял лежащий рядом с ним зеленый платок помилования и взмахнул им, подавая Гаранфиль знак, что пора начать пение. Тотчас стоны уда стали расходиться все шире, наполняя зал. Черный кот халифа, устроившийся рядом со своим хозяином, зелеными глазами смотрел на Гаранфиль. И придворные, и рабы, и рабыни были очарованы красотой, голосом Гаранфиль и ее игрой на уде. И золотые птицы на Золотом дереве защебетали. Нежный голос Гаранфиль сливался со звуками уда. Она прочувственно пела:

Я — гурия рая,Я — гурия рая,пришла в этот мир,как рабыня земная,и плачу, и плачу,печаль изливая,Считая свои дни,Покинула этот мир.Я рабыня,Глаза мои влагой наполняются,Заплачу.Не высохнут слезы моиЖемчуга мои, дожди мои…Тому, кто меня очень любит,Со своих пламенных губПоцелуй подарю.

Перед тем, как прийти сюда, Ругия убедила Гаранфиль позабыть на время свои печали. Если халиф заподозрит что-либо, ее участь будет незавидной и многие их мечты останутся неисполненными. Гаранфиль, взяв себя в руки, пела проникновенно, голос ее звенел, как чистый хрусталь, и вызывал дробные отзвуки драгоценных камней Золотого дерева. Свечи подряд заменялись новыми и зал озарялся все ярче. А самым лучистым светильником была Гаранфиль. Завораживающая песня девушки перенесла сладострастного халифа в совершенно другой мир. Халиф, как и сын его — наследник престола Амин — впадал в транс. Ему казалось, что он попал в волшебное царство, находящееся в звездном багдадском небе и населенное сказочными феями. В кудрях Гаранфиль, ниспадающих до бубенчиков на щиколотках, мерцали звезды. Ругия так искусно осыпала золотой пыльцой ее волосы, что они казались ясным ночным небом юга. Наряжальщица золотыми нитями вышила любовные стихи на ее легкой накидке из красного шелка и на платье. Девушка сама была песней. Вдохновляясь восхищенными взглядами, она пела все лучше и лучше:

Весь день изнываю,печали томят,тревоги весь деньомрачают мой взгляд,а ночью уходятпечали мои,а ночью приходятутехи любви.Душа преподноситсямилому в дар.Счастливец, вкушайне вино, а нектар!

Халиф Гарун еле сдерживался, чтобы тут же не заключить Гаранфиль в свои объятья. Но как он мог допустить такое при людях? "Отдал бы все, что имею, за объятия этой небесной пери! Рай — на груди Гаранфиль".