Обнаженный меч - Джалал Баргушад

— Не плачь!

— Как же не плакать, — громко всхлипнула Ругия. — Говорят, на днях главного визиря Гаджи Джафара халиф Гарун бросит в подземелье!.. В этом проклятом дворце только ему мы могли открыть нашу тоску по родине.

— Ты что говоришь?! — Гаранфиль растерянно уставилась в заплаканные глаза наряжалыцицы. — Почему только сейчас ты говоришь это мне? Надо немедленно известить его. Пусть на всякий случай велит оцепить дворец. Слышишь?!

— Слышу, сестрица, не волнуйся, во время пира халиф будет занят. Тогда я и шепну Гаджи Джафару, а он предупредит стражу. Да не знаю, сумеет ли Гаджи Джафар спастись? У Гаруна тысяча ухищрений.

В двери уборной просунулась большая голова евнуха. Ругия испугалась: "Может, за нами следят? Великий Ормузд, помоги нам!" Евнух же, ничего не поняв, улыбнулся, сложил руки на груди:

— Прекрасные ханумы, под Золотым деревом начинается пир. Гости соскучились по вас.

Ни Ругия, ни Гаранфиль ничего не ответили. Они все еще были насторожены. Евнух, не отнимая рук от груди, поклонился и вышел. Как только замолкли его шаги, Ругия приложила указательный палец к губам, вскинула тонкие брови и сказала:

— Тсс!.. В этом проклятом дворце и у стен есть уши!

— Будь осторожна, сестрица, — прошептала Гаранфиль, — сделай, как уговорились…

XVII

ПОД ЗОЛОТЫМ ДЕРЕВОМ

Любовь — не пламя, да опаляет пуще всякого огня.

Гости, приглашенные на пир, так разоделись, что даже самих себя? не узнавали. Рабыни и рабы, щеголявшие в ярких шелках, мало чем отличались от придворных и их жен. Все чувствовали себя непринужденно. Несколько рабынь и рабов переговаривались, стоя у распахнутого настежь окна. Занавесь напоминала книжную страницу — на ней были начертаны поучительные и любовные изречения: "Животное ногой, человек языком в капкан попадает", "Речь возлюбленной слаще вина", "Каждая птица со своей ровней водится", "Один дом двум женам не поручай", "Прилюдное поучение хуже оскорбления", "Товарищ охотника — пес". Рабы и рабыни вновь и вновь перечитывали каждое изречение.

Широкие окна выходили в дворцовый сад. В далеком небе светились звезды. Легкий ветерок срывал отжившие свой век золотистые листья и уносил их к берегу Тигра. И Тигр, и сад, и небо был" сказочны. Пиршественный зал напоминал Млечный путь. Свечи в золотых шандалах горели так, что вся красота зала была на виду, Ширванские ковры, устилающие пол, ласкали глаз.

Все взоры были прикованы к расположенному посредине дворца Золотому дереву. Необыкновенное было это дерево — выкованное из чистого золота. Блики свеч играли на его листьях. Иные из рабов щурили глаза и раззевали рты.

— Боже, сияние этих драгоценных камней ослепляет нас. Сколько же веток у Золотого дерева?

— То ли одиннадцать, то ли двенадцать.

— Двенадцать, — сказал кто-то. — Двенадцать, я сосчитал.

По заказу халифа Гаруна тавризские умельцы на Золотом дереве укрепили двенадцать веток. Каждая из веток, украшенных редкими самоцветами, олицетворяла одну из провинций халифата. Крупная ветка, обозначающая Азербайджан, была отделана во вкусе Зубейды хатун. На каждой ветке Золотого дерева пело несколько птичек, тоже выкованных из золота. От легкого ветерка, яли еще от чего-то золотые птички без умолку щебетали.

Свечи постепенно оплывали в озерце, под Золотым деревом возникали удивительные сочетания цветов. Две рабыни у пылающей жаровни, переговаривались:

— Сестрица, великая тайна в этих сандаловых и удовых деревьях. Глянь, какой аромат источают, сгорая.

— Да-а-а, мы будто б на лугу.

Чуть ли не весь дым, курящийся над пылающей жаровней, они вдыхали в себя.

— Ну, сестрица, такого аромата нигде в другом месте не найти. Слава халифу Гаруну ар-Рашиду! Гляди, какой роскошный пир устроил для нас!

— Ах, сестрица, будто ты и впрямь ничего не знаешь. Этот пир на самом деле халиф устроил не для нас, а для своей любимой наложницы Гаранфиль. Нас просто так, ради нее позвали.

— А Зубейда хатун распустила слухи, дескать на водопровод в Мекке денег не хватает. Но ее слова с этими сокровищами не вяжутся.

— О чем ты говоришь? Это она для того, чтобы тень бросить на главного визиря Гаджи Джафара, якобы он, Гаджи Джафар, поступлению дани из Азербайджана препятствует. Да разве в казне Аббасидов денег нет?!

— Тише! — предупредила их одна из стоящих вблизи рабынь-хуррамиток знаками, а затем, опасливо оглянувшись, еле слышно добавила:

— У медведя тысяча уловок и все ради одной груши. Халиф Гарун хочет Гаджи Джафара уничтожить. Рабыни испуганно задрожали:

— А мы-то думаем, чего это персы так опасливо шепчутся?! И на сегодняшний пир халиф не пригласил их.

Гости окружили Золотое дерево. Все взахлеб говорили о нем:

— Будто во сне видишь! Что за чудо!

— Взгляда отвести невозможно. Ей-богу, я глазам своим не верю. Это люди сотворили, или бог создал?

— Клянусь, если тавризские умельцы пожелают, то и оживят это дерево.

Золотое дерево очаровало не только жителей дворца, но и приглашенных на пир послов Византии, Индии, Китая и Франции. Византийский посол, как пьяный, разговаривал сам с собой: "Гляди-ка, сколько сокровищ в казне у этого халифа Гаруна. И все ему мало. Если на год задержим выплату дани, у него рот перекосится. Сколько золота! Рассказать императору Михаилу[93] — не поверит. Надо, чтоб он собственными глазами увидел это дерево".

Такие роскошные дворцы, глина которых замешана на крови в слезах, всегда превращаются в руины. Когда-то сасанидские падишахи построили в городе Медаин дворцы роскошнее этого. На их развалинах теперь вороны каркают. Рабы, обстраивающие мир, умеют и разрушать.

Непринужденность нравилась гостям. Опьяняющий аромат горящих в курильнице удовых и сандаловых дров прибавлял гостям бодрости. Дыхание сада, проникающее в распахнутые окна, ласкало лица гостей, рабов и рабынь. Одна из певиц, держа уголок занавеси, подобно листку бумаги, глядя в звездное небо, напевала:

Желаю насладиться,желаю опьяниться,пусть мне сам бог сегоднязахочет поклониться!Пусть нас согреет нашанаполненная чаша!Блаженства неземногопри жизни я желаю,в избытке чувств не смерти,а забытья желаю.

Золотое дерево, заворожив девушку, заставило ее улететь в мир грез. Она подражала Гаранфиль, пыталась сравняться с нею. Но не могла. И тайно завидовала ей: "У нее голос соловьиный!"

Многие рабы и рабыни еще не видели Гаранфиль. Гарун лелеял юную наложницу вдали от посторонних глаз. Уже говорили только о ней и пытались разузнать, отчего она опаздывает на пир:

— Отчего же не приходит возлюбленная халифа?

— Наверно, наряжалыцица Ругия все еще прихорашивает ее придет.

— Говорят, это — хуррамитская пери. И голос у нее редкий.

— Если б не была безупречной красавицей, разве халиф закатил бы в ее честь такой пир?

Некоторые из певиц любили Гаранфиль, но большинство завидовало ей. Ведь каждая мечтала стать наложницей халифа Гаруна. Но это было уделом необыкновенных красавиц.

Все ожидали появления Гаранфиль. Взгляды исподволь устремлялись в сторону входных дверей. Постепенно свечи, проливая горячие слезы, укорачивались, биение сердец учащалось. Рабы и рабыни старались выглядеть довольными и веселыми. Будто их радость не вмещалась в этот зал. Некоторые простодушные рабы обожествляли халифа Гаруна, называли его справедливым, щедрым и правдолюбивым государем. Многие надеялись, что халиф выпустит их из этой клетки. Были и такие, что мысленно уже встречались с любимыми на родине.

Какими бы призрачными ни были мечты о свободе, все же рабы не пресыщались ими.

Запаздывание халифа и его наложницы на пир каждый истолковывал по-своему:

— Наверно, халиф после охоты отдыхает. Знает, что Гаранфиль не даст ему спать до утра.

— Возможно. Кто-то прохрипел:

— Тут что-то не так, все это — происки главного визиря Гаджи Джафара. Гаранфиль из-за него не приходит на пир. И Гарун, наверно, раздосадован.

— Может, и так. Гаранфиль считается с главным визирем больше, чем с самим халифом. Должно быть, опять из-за хуррамитов рассорились.

— В кои века встанешь на намаз, да и то шайтан не дает!

— Твоя правда, братец! И этот длинношеий Гаджи Джафар нашел время препираться с халифом.

Терпение гостей иссякало. Рабы и рабыни волновались: "Вероятно, случилось что-то серьезное! А то государь не отличается такой выдержкой!" Халиф Гарун любил точность. Он даже несколько раз наказывал опаздывающих к столу хмельных поэтов. Его опоздание порождало кривотолки среди рабов. Одна негритянка шептала подруге:

— Сестрица, египетские феллахи очень недовольны халифом Гаруном. В свое время я сама видела. Представься случай — упьются его кровью.