Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

За год до войны во дворе городка сажали березки. Старшина принес откуда-то молоденький дубок и посадил на углу возле ворот. Кто-то заметил, что дубу там не место.

«Нет, — возразил старшина, — дубу, как кавалеру, надо защищать березки от порывов ветра».

Гаевой, — а это был он, — подошел к калитке и нажал на кнопку звонка. Калитка отворилась, и прапорщик с красной повязкой на рукаве спросил:

— Что вам угодно, гражданин?

Старик предъявил паспорт и попросил вызвать кого-либо из командования части, сбивчиво объяснил причину своего визита.

— Погуляйте минуточку, — ответил прапорщик и подошел к телефону.

Несколько минут спустя к Гаевому вышел дежурный по части лейтенант и пригласил пройти в военый городок.

Гаевой искал глазами березки, ему хотелось найти «свою» березку, он хорошо помнил, где сажал ее, но на том месте теперь росли густые сиреневые кусты, в их ветках от дневнего зноя прятались воробьи. Стало грустно от того, что березок уже нет. Была бы хоть одна знакомая, подумал старик, и вдруг лицо его просветлело: у забора, широко раскинув ветви, шумел могучий дуб, тот самый дуб, старшины Ласточкина.

Гаевой снял шляпу, поклонился дереву. Мимо проходили солдаты, и дежурный, заметив поклон гостя, спросил:

— Знакомого встретили?

— Да, очень старого знакомого, — многозначительно ответил Гаевой.

У самого штаба дежурный предложил гостю отдохнуть на скамейке и подождать замполита.

— Сегодня воскресение, выходной день, — как бы извиняясь, сказал он.

Вскоре у штаба остановился «газик». Из кабины выскочил белокурый подполковник и скрылся за входной дверью, но тут же вышел в сопровождении дежурного:

— Здравствуйте, товарищ. Вы к нам?

Гаевой поднялся, встал смирно и ответил:

— Так точно, товарищ подполковник, к вам.

Вечером в полковом клубе старый воин рассказывал солдатам…

…Под звуки победных салютов кончился апрель сорок пятого. Войска фронта доколачивали курляндскую группировку немцев, а эта группировка цеплялась за каждый населенный пункт, словно утопленник за соломинку, яростно сопротивлялась, видимо, еще надеялась на какое-то чудо, которое могло бы спасти ее от неминуемого разгрома. Наша гвардейская часть, измотанная боями, была выведена во второй эшелон. Пополнялась личным составом, техникой, приводила себя в порядок. Там и застал нас Первомай, который в тот год был особенно праздничным. Радость фронтовых побед усиливала прекрасная, солнечная погода. С раннего утра небо все в синеве, ни одного облачка. Теплый, сладковатый запах весеннего леса покрывал вездесущую фронтовую гарь, успевшую пропитать не только воздух, но и одежду воинов.

После праздничного завтрака солдаты толпились у репродукторов, жадно ловили каждое слово праздничной столицы. Мы ждали приезда фронтового ансамбля. Артисты приезжали к нам редко, каждая встреча с ними была праздником, тем более теперь, когда все вокруг дышало приближающейся победой. Ребята прихорашивались: брились, начищали до блеска сапоги, подшивали свежие подворотнички. Одним словом, готовились в театр.

Под зрительный зал солдаты облюбовали большую лесную поляну, предварительно очистив ее от валежника и всякого хлама, оставшегося после боя. Вокруг стояли хмурые, израненные деревья с покалеченными ветками и, казалось, просили о помощи. А на березах уже трепетали маленькие, только что появившиеся листочки. С раненых белых березовых стволов, словно слезы, капал сладковатый сок. Но удивительное дело — никому не хотелось пить его. Искалеченные березы вызывали в солдатских сердцах чувство сострадания. Говорят, что за годы войны солдатские сердца огрубели, но отношение их к родной природе, к осиротевшим детям, встречавшимся на фронтовых дорогах, свидетельствовало как раз о противоположном.

Прославленный снайпер Ласточкин, бывший старшина вашего полка, с которым мы служили здесь до войны, взял баян, подаренный ему самим командующим, сел на пенек и, растягивая меха, запел… Задушевный голос и проникновенные слова песни тревожили солдатские сердца, истосковавшиеся по родному дому, по любимой.

Тем временем на поляне заканчивалось приготовление к встрече артистов. Соединенные вместе две большегрузные машины с раскрытыми бортами образовали сцену.

На поляну стекались зрители. Шли, как полагается, подразделениями с личным оружием и песнями. Все уже в сборе, а артистов все не видать. Начальник политотдела поглядывал на часы, волновался. Наконец не утерпел, подошел к телефону, установленному прямо возле сцены, позвонил куда-то и сообщил, что по непредвиденным обстоятельствам артисты не приедут. Гул всеобщего разочарования, словно стон, пронесся над поляной. Но продолжалось это недолго. Начальник объявил десятиминутный перекур, после чего должен был состояться концерт самодеятельности.

— На безрыбье и рак рыба, — сказал старшина Ласточкин и стремглав помчался за своим баяном. Без Ласточкина не обходился ни один концерт.

Конферансье — сержант Яворский — объявил первый номер. На сцену вышел Ласточкин и, аккомпанируя себе на баяне, пропел шуточную песенку «Котелок» на слова молодого поэта Сергея Смирнова:

…И в наплыве табачного дымаСделал вывод бывалый стрелок,Что для воина все достижимо,Лишь бы только «варил котелок»…

Уже было спето много песен, прочитано немало рассказов. Концерт был в разгаре. Ведущий вышел на сцену объявить очередной номер, но вдруг послышался винтовочный выстрел и вслед за ним: «Немцы!»

Все повскакивали со своих мест. Защелкали затворы автоматов, но тревога была напрасной, стрелять не пришлось: из леса выходила группа немецких солдат с белым флагом. В рваных мундирах, многие без головных уборов, в их измученных глазах застыли мольба и страх. Отрезанные от своих стремительным наступлением советских войск, солдаты несколько дней бродили в нашем тылу и, потеряв надежду выйти из окружения, сдались в плен. В считанные минуты немцев разоружили.

Концерт продолжался.

— Товарищ полковник, — обратился Ласточкин к командиру части, — разрешите мне допросить майора при всем народе, на сцене. Пусть ребята послушают…

Подобного допроса никогда не устраивали, и командир долго не решался, но потом махнул рукой:

— Ладно, старшина, валяйте!

Командир хорошо знал сообразительного и находчивого снайпера, владевшего немецким языком, но все же предупредил:

— Смотрите, Ласточкин, без шуточек…

Ведущий объявил очередной номер: допрос немецкого офицера.

Увидев на сцене опрятно одетого, с орденами и медалями на груди Ласточкина и рядом с ним длинного немецкого майора в потрепанном мундире, солдаты дружно захлопали.

— Как и положено, вначале я спрошу у него о самочувствии фюрера, — сказал Ласточкин и повернулся к немцу.

Он еще не закончил переводить свой вопрос, как немец залопотал:

— Гитлер капут! Гитлер капут!

Громкий хохот прокатился по поляне. Перевода не требовалось.

Ласточкин спросил немца еще о чем-то. Все увидели, как тот побледнел.

— Я спросил у него, чего он больше боялся на фронте.

— Русиш «катюша», — ответил майор.

— Спроси, почему он раньше не сдался в плен, — крикнул кто-то из задних рядов.

Ласточкин переговорил с майором и объяснил:

— У него осталась дома жена, трое детей и мать. А семьи тех, кто переходит на сторону русских, по приказу Гитлера, уничтожает гестапо.

Затем на сцену поднялся командир части, держа в руках только что полученную радиограмму:

— Боевые друзья! — приподнято начал командир. — Только что получено радостное сообщение. Над рейхстагом взвилось красное знамя! Ура, товарищи!

Воины повскакивали со своих мест, и раскатистое, громкое «ура-а!» покатилось майским лесом. Кто-то громко запел «Широка страна моя родная». Песню подхватили сотни голосов.

Для нашей части этот радостный день был омрачен трагическим известием. На соседнем участке фронта шла подготовка к последнему наступлению, туда, по приказу командования, убыли все снайперы из нашей части. Когда старшина Ласточкин шел на свою позицию, начался артиллерийский налет противника. Осколком снаряда пробило каску старшины и, не приходя в сознание, он скончался…

В зале стояла суровая тишина. Гаевой раскрыл свой чемоданчик, достал оттуда пробитую осколком каску и сказал:

— Каску вашего однополчанина я привез вам… Память о грозном минувшем никогда не должна умереть. И она не умрет…

Провожали ветерана всем полком, гремел оркестр. Набежали дождевые тучи, стал накрапывать мелкий дождик, но дышалось легко и свободно…

Перед тем, как сесть в машину, старый воин подошел к дубу Ласточкина, снял артиллерийскую фуражку, которую ему подарили на память солдаты, и низко склонил голову. Видно, больше не увидимся, подумалось ему.