Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

— Тревога!

Песня оборвалась. Солдаты и офицеры поспешили к выходу. Из репродукторов монотонно неслось: «Тревога, тревога, тревога».

Вскоре заревели моторы. Гарнизон опустел. Начались военные учения, о которых на второй день сообщили газеты.

Нина Архиповна возвратилась к себе в квартиру, присела к столу, обхватила голову руками. Память возрождала давно минувшее.

…Воинский эшелон, безостановочно минуя станции и полустанки, спешил на Запад. Ему давали «зеленую улицу». Навстречу шли порожние составы, иногда — санитарные поезда, и тогда все бросались к окнам вагонов. Хотелось увидеть тех, кто уже побывал в аду войны и выжил, пусть искалечен, без руки или ноги, но все же выжил.

Бойцы и командиры ехали все вместе в теплушках. В четвертом вагоне, вместе с красноармейцами было две девушки — медицинские сестры Нина Спивак и Валя Дунаева. В красноармейском обмундировании и больших, не по ноге, кирзовых сапогах они чувствовали себя стеснительно, неловко, а еще смущались от всеобщего внимания своих попутчиков. Обе девушки были стройные, голубоглазые, словно родные сестры. Только Нина чуть постарше и выше ростом.

За несколько минут до отправки эшелона к ним в вагон заскочил молодой высокий офицер.

— Здравствуйте, товарищи. Будем знакомы. Я ваш политрук, — представился он и, присев на опрокинутый фанерный ящик из-под махорки, что стоял у нар, сказал: — Попрошу каждого из вас рассказать нам кратко о себе. Начнем с вас, товарищ боец, — политрук кивком головы указал на красноармейца, который стоял справа от него.

— Рядовой Тимофеев Яков, — представился тот, — по специальности тракторист, призван из запаса. Срочную служил в 1936–1938 годах.

Красноармейцы рассказывали о себе, а политрук делал в своем блокноте пометки. Дошла очередь и до девушек. Первой поднялась Нина Спивак. Она сказала, что кончила школу медицинских сестер, в армии не служила. Красная как рак девушка опустилась на нары.

— Замужем? — поинтересовался кто-то из ребят. Нина не успела ответить.

— А вы что, невесту подыскиваете? — отпарировал политрук.

В вагоне рассмеялись.

После знакомства политрук достал из полевой сумки газету, прочитал вслух последнюю сводку Совинформбюро. Сообщения были нерадостные, и кто-то из ребят не сдержался, высказался в адрес Гитлера нецензурными словами. Политрук вскочил со своего места как ошпаренный:

— Материться даже в адрес врага советскому бойцу непозволительно. Это недостойно, тем более в присутствии девушек. Договоримся, товарищи, что это больше никогда не повторится. Вот так.

На вторые сутки, на рассвете, паровоз, неожиданно затормозив, издал протяжный гудок и остановился. На железнодорожном переезде стояла женщина-стрелочник с поднятым вверх красным флажком: путь впереди был разрушен.

Разбуженные внезапным толчком бойцы повскакивали со своих мест, выпрыгивали из вагонов. Спать уже никому не хотелось. Встречая рассвет, в придорожных кустах оживали птичьи голоса.

Красноармейцы стояли группками возле своих вагонов, курили, обменивались предположениями о дальнейшем ходе войны, рассказывали всякие небылицы, но вскоре политрук затеял игру: кто-либо называет любую букву алфавита, а он с ходу отвечает шуткой, пословицей или стихотворением, начинающимся с этой буквы.

— Пожалуйста, на букву «т», — первым предложил Тимофеев.

— Трус и таракана считает за великана, — не задумываясь, ответил политрук. Тимофеев посчитал такую быструю реакцию случайной и предложил еще букву «н».

— Не тужила, не плакала — пошла Марта за Якова, — ответил политрук. Бойцы смеялись: совпало так, что имя Тимофеева, задававшего вопрос, было Яков.

Через некоторое время паровозный гудок известил, что путь открыт. Постукивая на стыках рельсов, эшелон снова устремился на Запад.

Бойцы готовились завтракать, доставали котелки и ложки, делили хлеб. В этот момент в небе с ревом пронеслись вражеские самолеты, строча из пулеметов. Вот мерзавцы, даже позавтракать не дадут, подумал политрук и, отодвинув дверь вагона, посмотрел вверх. Самолеты развертывались на второй заход. Их гул приближался, нарастал. Уже отчетливо слышался стук пулеметов и свист пуль. Политрук, посмотрев на побледневшие лица девушек, хотел сказать что-то утешительное, но успел только приоткрыть рот и тотчас опустился на пол: пули прошили его тело. Брызнула кровь. Девушки вскрикнули, растерялись. Пожилой сержант с прокуренными усами прикрикнул на них, потребовал оказать помощь. Нина Спивак дрожащими руками стянула с политрука окровавленную гимнастерку, начала его перевязывать. Подруга помогала ей.

— Есть еще раненые? — спросил политрук и потерял сознание.

Кроме политрука, раненых в вагоне не было.

Не доезжая нескольких километров до станции, эшелон остановился: загорелся вагон с имуществом. Красноармейцы бросились тушить пожар, а Нина Спивак уложила на крестьянскую повозку раненого политрука, — по приказу начальника эшелона она должна была сопровождать его до ближайшей больницы. Политрук побледнел, осунулся. Временами приходил в сознание и пересохшими губами просил пить. Как назло, палило солнце. Нина смачивала платочек водой из фляги, протирала горячее лицо политрука и беспрерывно спрашивала повозочного: «Далеко ли еще?» Восемь километров показались ей непреодолимыми. Больше всего она боялась, чтобы политрук не умер в пути, и слезно попросила возчика подгонять лошадей. Старик сочувственно смотрел на раненого и спокойно отвечал:

— Не могу, доченька, не могу. Надобно ехать потише. Видишь, какая ухабистая дорога. Этак мы его, бедняжку, не довезем.

С трудом они добрались до больницы. Светлый одноэтажный дом, обсаженный деревьями и кустами, напоминал школу. Политрук был первым раненым, доставленным сюда, и ему оказали максимальное внимание. Сделали укол, сменили повязки, внимательно осмотрели рану и пришли к выводу, что ему необходимо срочное переливание крови. Молодой врач-хирург положил руку на плечо Нины, с горечью сказал:

— К большому сожалению, милая, у нас нет первой группы крови, а вашему командиру нужна именно эта группа. Будем подыскивать донора, хотя время не терпит…

— У меня первая группа — берите, — спокойно заявила Нина.

— Тогда приготовьтесь, сделаем прямое переливание.

То ли от чрезмерного волнения, а может, от частичной потери крови, Нина после всего мгновенно уснула. А отдохнув, сразу же заторопилась: нужно было добраться до железнодорожной станции и догнать свой эшелон.

Когда Нина уходила, политрук еще спал…

Было уже за полночь, когда Нина Архиповна закончила письмо генералу. «Прошло столько лет, многое позабыто, но тот день я помню, словно это было вчера. Если ко всему еще добавить, что я, девчонка, была тогда в вас влюблена, то вы поймете мои страдания. Очень переживала, когда узнала, что через неделю немцы захватили тот городок, где я оставила вас. И вот сегодня я снова увидела вас! Сначала засомневалась, — вы ли это? Но когда услышала ваше „вот так“ — сомнений не осталось и радость переполнила мое сердце…»

На утро Нина Архиповна вложила письмо в конверт, подписала адрес и вдруг задумалась: «А стоит ли тревожить старые раны? Что от этого изменится? Нет, пусть все остается, как было», — твердо решила Нина Архиповна и, разорвав письмо на куточки, бросила в корзинку.

— Вот так! — тихо сказала она.

У незнакомого поселка

Профессор научно-исследовательского института садоводства Виталий Иванович Задорожный вместе со своим помощником с раннего утра находился в опытном саду института. Богатырской наружности, седой, с крупными чертами лица, Виталий Иванович говорил медленно, рассудительно, вплетая в речь народные поговорки, которых знал уйму.

Остановившись возле кудрявой рябины с необыкновенными плодами, Виталий Иванович рассуждал:

— Народная мудрость утверждает, что, если человек за свою жизнь посадил хотя бы одно дерево, значит, он жил не зря. Но для нас этого слишком мало. Наш долг улучшать и выводить новые сорта плодовых деревьев. Это, разумеется, нелегко, но дерзать надо. Под лежачий камень вода не течет… За последние годы наша селекционная наука шагнула далеко вперед, но дедушку Мичурина пока никто не обогнал…

— Виталий Иванович, а ведь сегодня на повестке дня ученого совета ваша «морозовка», — заметил его помощник. — Не забыли?

— Чудной вы человек, Семен Семенович, к этому совету я готовился почти двадцать лет, и вдруг «забыл»…

Яблоня «морозовка», которую после долгих, кропотливых лет вывел Виталий Иванович, занимала особое место в его жизни. Бессемянная «морозовка» давала красивые вкусные крупные плоды, отличавшиеся устойчивостью против заболеваний и морозов. В этом году закончился ее «испытательный» срок, и ученый совет должен был сегодня окончательно определить ее судьбу.