Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

— Я всегда утверждал и сейчас говорю, что надобно любой ценой сохранить армию. Потеряв армию, мы потеряем все: не только армию, но и Россию, — решительно заявил главнокомандующий.

Вопрос был настолько неожиданным, что все присутствующие на какое-то время растерялись. Действительно, об оставлении первопрестольной без боя никто прежде не мог даже думать, а того, кто осмелился это сказать, сочли бы умалишенным или предателем. Но сейчас говорил сам главнокомандующий, великий князь…

Михаил Иларионович тяжело опустился на табурет, что стоял сбоку стола, ближе к печке, склонил голову. Он наперед знал, как встретят его предложение. Несколько минут в светелке стояла гнетущая тишина. Было слышно, как на печке вертелась Малашка.

Первым поднялся Беннигсен.

— Ваша светлость, я полагаю, что прежде надобно получить на то согласие его императорского величества. Москва ведь не деревня Кабаково.

— Леонтий Леонтьевич, я не о том спрашиваю совета, — не подымая головы, оборвал Беннигсена Кутузов.

Проглотив горькую пилюлю, Беннигсен продолжил:

— Что касательно меня, то сдачу Москвы без боя считаю делом немысленным.

Большинство поддерживало мнение Беннигсена. Пока шло обсуждение, Кутузов сидел молча. Никого не перебивал, никому не задавал вопросов, иногда казалось, что он спит. Но когда обсуждение закончилось, он медленно поднялся, окинул взглядом всех присутствующих, несколько секунд собирался с силой и, словно пушечным выстрелом, разорвал оцепенелую тишину:

— Властью, врученной мне моим государем и отечеством, приказываю отступать… — Сделав небольшую паузу, добавил: — Все свободны.

За свою тысячелетнюю историю Россия не знала подобного трагического решения. Всю тяжесть возможных последствий Кутузов принял на себя!

Молча, будто в доме лежит покойник, генералы покинули избу. Оставшись один, Михаил Иларионович наклонился к столу, обхватил голову руками. Он уже знал, какая последует реакция на принятое им решение. Выдюжит ли мое сердце?

Малашка тихонько спустилась с печки, подошла к Кутузову и, ручонкой дергая его за полу мундира, сочувственно спросила:

— Дедушка, ты почему плачешь, а?

Не подымая головы, Михаил Иларионович открыл глаза и увидел на полу возле себя маленькие босые ножки.

— Вырастешь, деточка, — узнаешь.

— Вырасту, дедушка, а тебя кто обидел? — не унималась Малашка.

Кутузов протянул руку и молча погладил белокурую головку.

…Решение оставить Москву взбудоражило умы и сердца русские. Поползли разные слухи.

За несколько часов до заседания военного совета Кутузов пригласил к себе десять храбрых офицеров, исконных жителей Москвы. Перед тем, как войти к нему, офицеры, совершенно не знакомые между собой, толпились возле избы, изучающе поглядывали друг на друга, недоумевая, зачем их вызвал главнокомандующий.

Дежурный генерал Кайсаров был удивлен не менее. Он получил наказ от фельдмаршала, дабы во время его разговора с офицерами никого в доме не было и возле дома тоже.

Среди офицеров, прибывших к главнокомандующему, был капитан Фигнер, которого Кутузов знал лично как самого храброго офицера. Михаил Илларионович оглядел присутствующих, присел на скамейку, снял фуражку, провел ладонью по седине и, как всегда, спокойно сказал:

— Храбрецы! Пришло время, когда вы, рискуя животом своим, должны оказать услугу любезному отечеству, оно вправе рассчитывать на вас. То, что сейчас услышите от меня, — святая тайна. Ночью мы отдадим Москву неприятелю. Вам велю переодеться в гражданское платье и остаться там. Ни днем ни ночью войска Бонапартия не должны иметь покоя…

Отпустив офицеров, Кутузов оставил еще на несколько минут капитана Фигнера, извлек из бокового кармана конверт, подал его капитану и попросил:

— В Москве моя доченька Пашенька, будет случай — передайте ей сей пакет и поклонитесь от меня.

…Второго сентября генерал Толь тревожно доложил Кутузову:

— Ваша светлость, французы вошли в Москву.

— Это их последнее торжество, генерал, — спокойно ответил фельдмаршал.

Въезжая в Москву, Наполеон надеялся, что его встретят хлебом-солью. Но что это? Москва словно вымерла. Никто его не встречает, никто не приветствует. Император пришел в сильное раздражение:

— Что они, все бежали? — сердито спросил он своих адъютантов, въезжая в Кремль.

Ответа не последовало.

Первые часы пребывания в Кремле Наполеон все еще надеялся, что вот-вот к нему прибудет делегация московской знати, дабы вручить ключ от города. Но этого не случилось. В тревоге император лег спать. Ночью проснулся от яркого света во дворце, подошел к окну и ужаснулся: вокруг все горело. Горела Москва. Наполеон не подозревал, что пожар вместе с домами Москвы пожирал и его славу великого полководца.

В эти минуты Наполеону почему-то вспомнилось, что вчера специальный обоз доставил в Москву его статую, которую предполагалось установить в Кремле. Горькая улыбка пробежала по его лицу, и он, позвав адъютанта, приказал:

— Гвардию в ружье!

Из Петербурга от императора Александра I к Кутузову прибыл специальный гонец с пакетом.

Михаил Иларионович наперед знал содержание письма и не торопился открывать его, положив опечатанный многими сургучными печатями пакет на стол, стал расспрашивать офицера о петербургских новостях. Офицер рассказал то, что он знал. Видя, что великий князь не собирается вскрывать пакет, дерзнул осторожно напомнить:

— Ваша светлость, меня предупредили, что пакет весьма срочный…

— Срочный, говоришь? Любопытно, любопытно, — сказал князь и развернул карту.

Лишь после того, как офицер удалился, Кутузов вскрыл пакет и прочитал:

«Князь Михаил Иларионович! Со второго сентября Москва в руках неприятеля… на Вашей ответственности остается, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург. Вспомните, что Вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы!..»

Окрик императора «…вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству…» больно ударил по сердцу полководца, он еще раз перечитал письмо и тут же сжег его, но на второй день убедился, что о содержании письма знает Беннигсен, который злорадно ухмыляется. Видимо, Александр I уведомил своего сообщника еще прежде.

Кутузов не спешил с ответом. Он упорно проводил в исполнение свой давно задуманный план. Все дальше и дальше устремилась армия по Рязанской дороге, оставив открытым путь на Петербург, о чем так беспокоился император, затем незаметно перешла на Калужскую дорогу — по Рязанской двигался только арьергард. Наполеон приказал Мюрату преследовать Кутузова по Рязанской дороге, разбить его арьергард и разведать главные силы.

Когда арьергард Кутузова был отброшен, оказалось, что он никого не прикрывает. Русской армии за ним не было.

Мюрат долго не решался доложить Наполеону, что потерял русскую армию, а когда наконец доложил, то получил сильную взбучку от разгневанного императора. В свое оправдание Мюрат сказал: «Вы сами не раз говорили, что Кутузов — старая лиса».

Вот уже более двух недель первопрестольная была в руках Наполеона. Он все это время ждал, что русские попросят мира, но со стороны русских никаких признаков к тому не было. Наполеон начал волноваться. Тем временем партизаны и отдельные группы крестьян все чаще нападали на наполеоновских фуражиров, уничтожая их. Запасы провианта и фуража в армии катастрофически уменьшались. Прохладные сентябрьские ночи напоминали о приближении зимы, а русских гонцов с просьбой о мире все не было.

Так дальше продолжаться не может, решил Наполеон и утром двадцатого сентября позвал графа Лористона, бывшего посла в Петербурге.

— Граф, — без всякого вступления начал император, — вам надобно поехать в главную квартиру Кутузова и договориться с этой старой лисой о подписании мирного соглашения. Письмо ему сейчас напишу.

— Наконец-то Кутузов запросил мира, — облегченно вздохнул Лористон.

Лицо императора насупилось, он гневно набросился на Лористона:

— Я переоценил ваши способности, генерал. Не Кутузову, а мне нужен мир! Полагаю, вам ведомо, что запасы провизии истощаются, а эти московские варвары все попрятали. Фуража подвезти нет никакой возможности: партизаны уничтожают моих фуражиров. А впереди русская зима. Здесь не Африка, генерал. Мир, во что бы то ни стало мир! Вот цель вашей миссии к Кутузову!

Лористон мысленно ругал себя за то, что черт дернул его за язык, и теперь, в знак согласия с высказываниями императора, молча кивал головою.

Наполеон присел к столу, взял перо и чистый лист бумаги, начал писать. Лористон сидел напротив и, бросая взгляд на стол, читал из-под пера императора:

«Посылаю к Вам одного из многих генерал-адъютантов для переговоров с Вами о многих важных предметах. Прошу Вашу светлость верить словам его…