Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

Екатерина никак не могла оправиться от оскорблений, дважды за вечер нанесенных ей императором.

— Скажи, пожалуйста, как по-русски его назвать? — спросила она и показала глазами в сторону императора, танцующего в паре со своей любовницей.

— Коронованный негодяй, — прошептал Орлов, склонившись к уху Екатерины.

Екатерина не совсем поняла, что обозначает слово «негодяй», и переспросила:

— Это то же, что и свинья?

— Да, но только несколько хуже.

Ответ Орлова немного развеселил Екатерину, она заулыбалась и дважды повторила: «Негодяй, негодяй».

В тот вечер Петр III по требованию любовницы намеревался арестовать Екатерину, но его отговорил хозяин дома.

Спустя некоторое время Екатерина сдержала свое слово: добилась назначения Орлова на высокую должность казначея артиллерийских войск. Казначей хорошо понимал свою задачу. Уже через два месяца он и его младший брат сержант Алексей, также служивший в гвардии, завербовали на свою сторону больше сотни солдат в четырех гвардейских полках. Братья Орловы за короткое время сумели раскинуть по казармам гвардейских полков широкую сеть подкупа и пропаганды. Недостатка в деньгах не было.

Между тем дружба императрицы с Екатериной Дашковой укреплялась. В лице Дашковой великая княгиня нашла достойную подругу и союзницу, «решительную в ненависти и дружбе», — так характеризовал ее французский философ-просветитель Дидро. «Она, — говорил он, — не красавица, у нее большой, высокий лоб, полные щеки, глаза среднего размера, брови и волосы черные, большой рот, толстые губы, шея круглая и прямая… Никакого благородства, но много приветливости».

Екатерина вначале скрывала от Дашковой то, что она готовит заговор против Петра III, но однажды, ничего не подозревая, Дашкова доверительно спросила:

— Неужели нет никакой возможности избавиться от позорного правления его величества? Вы такая умная и проницательная. Да и вся гвардия его не любит…

— А вы пошли бы на риск?

— Только во имя вас…

— Мы уже приняли кое-какие меры, — призналась Екатерина.

Может, признание великой княгини побудило Дашкову в тот день записать в свой дневник: «Очарование, исходившее от нее, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно… Я навсегда отдала ей свое сердце». А несколько позже в «Собеседнике любителей российского слова», издававшемся при Академии наук, Дашкова поместила четверостишие, посвященное будущей императрице:

Природа, в свет тебя стараясь произвесть,Дары свои на тя едину истощала,Чтобы на верх тебя величия возвесть;И, награждая всем, она нас награждала.

Екатерине очень понравилось четверостишие. Сразу после прочтения его она написала Дашковой:

«Я прошу, — нет, я умоляю вас не пренебрегать таким редким талантом… Обвиняйте меня в тщеславии, в чем угодно, но должна сознаться, что не знаю, приходилось ли мне когда-нибудь читать такое правильное поэтическое четверостишие. Не менее ценю его как доказательство вашей любви, благодарю вас сердцем и душой, только заклинаю любить меня. Я с наслаждением ожидаю тот день на будущей неделе, который вы обещали провести вместе со мною, и надеюсь, что это удовольствие будет теперь продолжаться чаще… Смею лично уверить вас в моем уважении и преданности и, как всегда, со всем удовольствием подписываюсь:

Необычные умственные способности и изумительная энергия сыскали Дашковой многих поклонников. Без ума был влюблен в нее пожилой граф Панин. Несмотря на огромную разницу в годах, Панин не стеснялся ухаживать за ней, зная, что Дашкова была временно одинока. Вступив в заговор и не будучи полностью уверенной в удаче, она знала, какие могут быть последствия, и, чтобы не подвергать опасности любимого мужа, выхлопотала ему пост русского посла в Константинополе.

Екатерина уже имела сообщников в гвардии, недоставало их лишь среди государственных деятелей. Правда, к заговорщикам примкнул Разумовский, но этого было мало. И тогда, зная, что граф Панин неравнодушен к Дашковой, уговорила ее «склонить его собою». После некоторого колебания Дашкова согласилась, и Панину отвели соответствующую роль в заговоре. Панин воспитывал сына Екатерины — Павла, которому было 8 лет, и тайно надеялся, что через десять лет корона перейдет наследнику. Но прошло десять лет, а Екатерина и не помышляла о передаче короны. Тогда граф Панин и его брат, фельдмаршал Панин, княгиня Дашкова, князь Репнин и многие из гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и возвести вместо нее сына Павла; тот не возражал и уже утвердил предложенную Паниным конституцию. Благодаря предательству одного из секретарей Панина императрица узнала о заговоре. Павел принес повинную, а его соучастников Екатерина II окружила надзором. Корона, к которой рвался Павел и которой в конечном счете завладел, погубила его.

Но все это было потом…

В конце июня император сказал Екатерине, что отъезжает в Ораниенбаум. Она не стала спрашивать зачем, так как знала, что там его ждет любовница Елизавета Воронцова.

— А ты, — сказал император, — отправляйся в Петергоф и распорядись тама подготовить все ко дню моего ангела. Я приеду туда, а затем отправлюсь в поход…

Повинуясь мужу, Екатерина в тот же день отбыла в Петергоф, где началась подготовка к предстоящему балу. Два дня спустя в Петергоф примчались братья Орловы и доложили, что один из заговорщиков, капитан Пассек, арестован.

— Ни дня промедления! Сегодня же мы должны быть в Петербурге. Вас ждет гвардия, — настаивал Григорий Орлов.

Вместе с братьями Орловыми Екатерина прибыла в Петербург и приступила к делу. Позвала Дашкову, и, переодевшись в гвардейские костюмы, они в сопровождении Орловых прибыли в Измайловский гвардейский полк, шефом которого считался сам император. Собрав полк, заговорщики объявили, что минувшей ночью Петр III якобы собирался убить жену и сына, а потому Екатерина объявляет себя императрицей.

— Да здравствует императрица Екатерина Вторая! — громко кричали гвардейцы, заранее подготовленные к этому.

— Императрице Екатерине Второй — ура! — несколько раз выкрикнул молодой гвардеец Потемкин (будущий фельдмаршал).

В казармах гвардейских полков звучали бурные приветствия в честь императрицы Екатерины II, но перед принятием присяги произошла заминка: некоторые офицеры во главе с офицером Пушкиным отказались присягнуть Екатерине. Дело, так хорошо задуманное, пошатнулось. Григорий Орлов, подозвав брата Алексея, распорядился:

— Бери лошадей и мигом за Разумовским, доставь его сюда без промедления!

Разумовский прибыл одетый в фельдмаршальскую форму. Взбунтовавшихся офицеров арестовали. Александр Сергеевич Пушкин в «Моей родословной» так описал эти события:

Мой дед, когда мятеж поднялсяСредь петергофского двора,Как Миних, верен оставалсяПаденью третьего Петра.Попали в честь тогда Орловы,А дед мой в крепость, в карантин…

Утром 9 июля Петр III, как и обещал, приехал в Петергоф. Вкушая сладость предстоящего праздника — дня ангела, он напевал мотив какой-то походной песни. Услышав, что против него готовится заговор, он не придал этому особого значения. Но на всякий случай, уезжая из Петербурга, оставил там своего верного слугу Парфильева, который тщательно следил за каждым шагом Екатерины. Император не подозревал, что «верный слуга» в канун заговора всю ночь напролет проиграл в карты с подосланным к нему Орловым картежником и очень радовался, что в ту ночь ему необычно везло.

Петр III твердо решил сразу после дня ангела объявить манифест, согласно которому Елизавета Воронцова станет императрицей, а Екатерину отправят в монастырь.

Приблизившись ко дворцу, император первым делом спросил слугу, встретившего его с перекошенным от стра-ха лицом:

— Где Екатерина?

— Они ночью уехавши, ваше императорское величество.

— Куда?

— Не сказывали.

— «Не сказывали, не сказывали», — повторил Петр III и, грубо оттолкнув перепуганного слугу, словно ошалелый, бросился в пустые комнаты Екатерины. Наконец он устало опустился в кресло, не зная, что предпринять. Видимо, император почувствовал что-то неладное. В это время во дворец прибыл слуга из Петербурга и доставил ему записку.

Бывший камердинер извещал, что Екатерина прибыла в Петербург и провозгласила себя единой и самодержавной государыней. Прочитав записку, Петр III от злости разорвал ее на мелкие кусочки и истерически расхохотался. Потом, ни к кому не обращаясь, стал угрожать: