Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

— А с Пушкиным вы знакомы? У нас только о нем и разговоры. Кое-кому досталось от него. — Генерал понизил голос до шепота. — Даже супротив правителей злые эпиграммы пописывает. Очень смел.

— Многое о нем слыхал, кое-что его читал, а вот видеть, к сожалению, не приходилось. Говорят, его стихотворения, словно птицы, разлетаются по всему Петербургу.

— Это правда. Сейчас я, Иван Иванович, покажу одно его стихотворение, которое в списках, как вы смели заметить, летает по Петербургу…

Генерал поднялся, вышел в свой кабинет и вскоре положил перед Лажечниковым исписанный лист бумаги.

— Это недавно появилось, полюбопытствуйте. Гость прочитал вслух:

Полуфанатик, полуплут;Ему орудием духовнымПроклятье, меч, и крест, и кнут.Пошли нам, господи, греховным,Поменьше пастырей таких, —Полублагих, полусвятых.

— Извините мою невежественность, Александр Иванович, но о ком речь?

— Все здесь весьма ясно. Речь идет о святом отце Фотии, который при помощи Аракчеева вошел в высшие круги петербургского общества и получил известность как большой фанатик и изувер. Вот Пушкин и взял его на прицел… Скажу вам, Пушкин талант несомненный, но уж больно дерзкий… — Генерал, понизив тон, добавил: — Попадает от него самому императору…

— Вам приходилось его видеть?

— Пока нет.

— С вашего позволения, Александр Иванович, я перепишу эту эпиграмму. Повезу в Москву.

— Если к этому вы добавите, что список сделали не у кого-нибудь, а у генерала Остерман-Толстого, получится великолепно, — заметил генерал.

Хозяин и гость весело рассмеялись…

Святые отцы не любили поэта. Ходили слухи, будто митрополит Филарет жаловался Бенкендорфу на Пушкина за то, что в «Онегине» есть такие слова: «и стая галок на крестах»; в этом митрополит нашел оскорбление святыни. Цензор, которого хотели привлечь к ответу, сказал, что галки действительно садятся на крестах и в этом вина полицмейстеров, а не его.

…Ежедневно после завтрака Лажечников уходил в библиотеку и работал там до обеда. Затем отправлялся смотреть город, а вечером сидел за «Походными записками», которые приближались к завершению. Выходных дней у поручика не было, хотя генерал не раз делал ему замечания по этому поводу, но поручик отшучивался, говорил, что он не устает.

Месяца два спустя к генералу приехал другой гость, майор Денисевич, невысокого роста, лысый, с большими, навыкате глазами. Это был сын погибшего в войну генерала Денисевича, с которым в свое время дружил Александр Иванович. Но сын, в отличие от отца, был высокомерен, заносчив и неуживчив.

Александр Иванович предупредил Лажечникова, чтобы тот в разговорах с гостем был поосторожней.

Однажды поздно вечером, возвратясь из театра, майор Денисевич, очень расстроенный, зашел к Лажечникову: их комнаты находились рядом.

— Что с вами? — спросил Иван Иванович.

— Не рад, что был сегодня в театре.

— Какая нибудь неприятность вышла?

— Угадали. В театре рядом со мной оказался какой-то невоспитанный молодой человек. Ему, видите ли, не понравилась пьеса. Он нашел, что дурно играют артисты, громко кричал «несносно» и хихикал. Во время антракта в присутствии его знакомых я сделал ему замечание. И что вы думаете? Он, видите ли, счел себя оскорбленным и потребовал, чтобы я извинился. — Майор достал носовой платок, вытер испарину на лысине. — Ну, шельмец?! Сам нарушал порядок, мешал публике слушать пьесу, а я должен извиняться. Нет уж, увольте!..

Майор нервно зашагал по комнате.

— Чем же все кончилось?

— Он записал мой адрес и сказал, что завтра утром явится. Гм… Неужели явится? Нахал…

— Все возможно, если у вас так далеко зашло и он счел себя оскорбленным…

— Я уж и не рад, что связался с этим плутом.

— Не расстраивайтесь, все обойдется. Он уже забыл обо всем, а вы волнуетесь, — успокоил майора Лажечников.

На следующий день было воскресенье. Перед завтраком Денисевич снова зашел к Ивану Ивановичу и прямо с порога начал:

— Вы знаете, поручик, сегодня я видел дурной сон. Видимо, из-за вчерашнего расстройства. Попадись мне этот шельмец еще раз, я его не так отчитаю, — пригрозил майор.

Как только Денисевич вышел, в дверь постучали, и на пороге появился молодой курчавый юноша во фраке, позади его стояли два офицера с саблями.

— Позвольте спросить, майор Денисевич здесь живет? — спросил курчавый, блеснув проницательными глазами.

— Его комната напротив, — ответил Иван Иванович и последовал за гостем к Денисевичу.

Увидев майора, курчавый, стоя у дверей его комнаты, решительно сказал:

— Господин майор, я требую извинения, в противном случае — дуэль.

— Я дал вам адрес, молодой человек, не для того, чтобы вы явились ко мне с претензией, а для того, чтобы еще раз внушить вам, что вы вели себя вчера непристойно, — рассердился Денисевич. — Притом я — штабс-майор, а вы, видите ли, никому не известный молодой человек, разве я могу с вами драться?

— Можете! — настаивал курчавый. — Я русский дворянин Пушкин. Мои офицеры сие подтвердят, вам нет никакого стыда драться с дворянином…

— Раз так — я согласен, — как-то неуверенно буркнул Денисевич.

Лажечников, услышав знакомую фамилию, удивленно спросил:

— Позвольте, не Александра ли Сергеевича имеем мы честь видеть перед собой?

— Вы не ошиблись, господин поручик, я Александр Сергеевич Пушкин.

«Пушкин, Пушкин», — мысленно повторял Иван Иванович фамилию, которая день ото дня становилась все более популярной. Лажечников не мог допустить, чтобы роковая случайность погубила поэта. На дуэли он может быть убит, в лучшем случае — ранен. Нет, нет, нельзя этого допустить, — твердо решил Лажечников.

И вдруг его осенило. Повернувшись к Пушкину и офицерам, Лажечников сказал:

— Господа, прошу позволить мне переговорить с майором наедине. — И тут же к Денисевичу: — Пожалуйста, пройдемтесь, господин майор.

Денисевич ленивой походкой поплелся за Лажечниковым. Как только они оказались вдвоем, опередил его вопросом:

— Откуда вам, господин поручик, известна фамилия этого нахала? Уж не тот ли это стихоплет, которого ненавидит сам император?

— Нет, нет, — слукавил Лажечников.

Иван Иванович понимал: начни он убеждать майора, что Пушкин замечательный, многообещающий поэт, это не произведет на майора решительно никакого впечатления, тем более поэт, не жалуемый царским двором.

— Судьба, господин майор, столкнула вас с сыном всем известного в Петербурге дворянина. Его отец — личный друг императора…

— Тем лучше, — оживился Денисевич, — я получу известность, как только продырявлю курчавую башку его сына. — Майор с самоуверенной небрежностью отошел к окну. Лажечников не сдавался:

— Бог с вами! А вы подумали, что станет с вашей женой и детьми? Ведь после дуэли вас навечно заточат в острог! Одумайтесь! Сейчас от вас требуется самая малость: извиниться.

— Нет, нет, поручик. Я должен защитить честь офицера!

— Ваша честь останется не задетой, а благородство вы несомненно проявите.

Лажечников заметил, что майор засомневался в своем решении, и выбросил последний козырь:

— Ежели вы будете настаивать на своем, мне ничего не останется, как подняться к генералу и доложить ему. Надеюсь, он не благословит вас.

Майор хорошо знал крутой нрав генерала и побаивался его. Немного подумав, он заявил:

— Будь по-вашему, поручик. Извинюсь, хотя это не отвечает моим правилам.

— Вот и слава богу! — облегченно вздохнул Лажечников.

Когда Пушкин и его секунданты, довольные исходом встречи, удалились, майор Денисевич позвал Лажечникова к себе в комнату и, немного смущаясь, сказал:

— Я прошу вас, поручик, ничего об этом не говорить генералу, по крайней мере, пока я здесь.

— У меня не было такого намерения, — ответил Лажечников и отправился в библиотеку.

Несколько дней спустя Денисевич оставил Петербург. Лажечников сдержал слово: ничего не сказал Остерман-Толстому о несостоявшейся дуэли Пушкина с Денисевичем, но однажды за обедом генерал, весело улыбаясь, спросил гостя:

— Ну-с, любезный Иван Иванович, понравился ли вам Пушкин? Зря вы от меня пытались все скрыть.

Вопрос генерала застал Лажечникова врасплох, он растерялся, лицо заметно покраснело, но Иван Иванович быстро пришел в себя.

— Весьма понравился, но позвольте спросить, Александр Иванович…

— Откуда мне стало известно? — смеясь, перебил его генерал. — Каждый гражданин должен знать, что происходит в государстве, а в собственном доме — тем более.

На какой-то миг в столовой установилась тишина, и было слышно, как отсчитывают секунды настольные часы.