Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева

…Чувство собственной беспомощности угнетало; Лафайет пытался хоть в чём-то и кому-то быть полезным. После сражения у Брендивайна Пулавский получил звание бригадира и задачу от Вашингтона: создать американскую кавалерию, зато Кальб, Жима и Лаколомб всё ещё оставались без патентов, и Лафайет хлопотал за них, забрасывая письмами отца Джона Лоуренса, заседавшего в Конгрессе. Он ручается за этих офицеров, было бы непростительной ошибкой отправлять их восвояси, когда надвигается решающее сражение! Знаете ли вы, сколько времени нужно, чтобы подготовить кавалерийского офицера? Зачем же тогда разбрасываться кадровыми военными!

Вашингтона Жильбер не видал несколько дней. После неудачи при Брендивайне главнокомандующий отвёл войска за Скулкилл, чтобы, отгородившись от врага рекой, оборонять и столицу, и военные склады, однако, поколебавшись, вернулся назад. Погода испортилась, дул сильный северо-восточный ветер, дождь лил как из ведра… Шестнадцатого сентября Жильбер целый день провёл один, если не считать слуги и старухи, и начал беспокоиться. На следующее утро пришёл де Кальб; Лафайет просиял, однако барон принёс ему дурные вести.

Вчера на рассвете Пулавский, выехав на разведку, увидел "лобстеров" на главной дороге, у таверны "Белая лошадь", и вихрем помчался к Вашингтону: десять тысяч солдат всего в нескольких милях к югу! Задержать англичан отправили отряд Энтони Уэйна по прозвищу "Бешеный Тони"; около двух часов пополудни американцы схлестнулись с гессенскими егерями и чуть не захватили в плен их полковника, но тут подоспели основные силы англичан, и пенсильванцы обратились в бегство. В это время Вашингтон пытался выстроить свои войска в боевой порядок, потом всё же передумал и стал отводить их к северу. И тут разверзлись хляби небесные. Стрелять из мушкетов было нельзя: порох отсырел; англичане остановились, однако гессенцы ударили в штыки и захватили в плен три десятка человек. Тем всё и кончилось: американцы изготовились к бою, но не могли стрелять; англичане мастерили укрытия, чтобы спрятаться от дождя, но когда ливень прекратится, они возьмут Филадельфию, потому что с такими вояками её не удержать. Генерал Вашингтон, конечно, очень любезный человек, но как военачальник он слаб, медлителен, нерешителен и при этом самонадеян. Да, вот ещё что: Дюкудрэ утонул во время переправы через Скулкилл. Его лошадь свалилась с плоскодонки, адъютант тщетно пытался его спасти… А де Бор подал в отставку, не дожидаясь трибунала.

Филадельфию сдадут… Неужели? Но это подтвердил и Гамильтон. Они с Жильбером легко подружились: ровесники, сироты, к тому же Александр, родившийся на Невисе, говорил по-французски. Вашингтон поручил ему реквизировать провиант, порох и прочие вещи, которые пригодятся армии на зимовке; судя по всему, нынешняя кампания окончена, и довольно бесславно. Впрочем, Лафайет может быть спокоен: его перевезут в надёжное место.

Ветер, нагнавший дождевые тучи, так же легко их разметал. Полная луна была похожа на серебряный экю со стёртым профилем; в её мертвенном свете суета на улицах казалась неестественной, потусторонней. Лафайет снова был словно во сне, только теперь угодил в настоящий кошмар, когда нельзя пошевелиться. Люди покидали свои дома, навьючившись пожитками; из Индепенденс-холла выносили запечатанные тюки с архивами и складывали на повозки; скрипели колёса, стучали подковы. Тротуары заполонили толпы; кто-то пытался пробиться верхом против течения; где-то вспыхивали ссоры и драки; мародёры уже шныряли по дворам; совсем рядом раздался женский визг…

Конгресс отправился на северо-восток, в Трентон, армия же вновь перешла Скулкилл, оставив в Честере Бешеного Тони. В ночной тиши громче раздавался треск и гул горящих мельниц — их поджигали Гамильтон и Генри Ли, чтобы не достались врагу. До Бристоля Лафайет плыл на плоскодонке по Делавэру вместе с конгрессменами; там их пути разошлись, но Генри Лоуренс, отец Джона, поехал с ним. Снова тряская повозка под тентом, колючая солома. К вечеру Жильбера привезли к большому двухэтажному дому из серого камня, с покатой крышей, и он узнал, что попал в Вифлеем — посёлок моравских братьев-миссионеров, о котором писал аббат де Рейналь…

В мирную обитель, где теперь разместился военный обоз, долетали жестокие вести. Ночью на лагерь Уэйна у таверны Генерала Паоли внезапно напали британцы и перекололи штыками почти весь отряд: их провёл через лес местный кузнец. Сам Бешеный Тони остался жив — к счастью ли? На следующий день после этой бойни в "Моравское солнце" приехали четырнадцать членов Конгресса и остановились на ночь; Лафайет слышал из своей комнаты отголоски шумных споров; Уэйн требовал расследования, чтобы восстановить своё доброе имя. Утром стало известно, что генерал Хау вновь обманул Вашингтона, оборонявшего переправы через Скулкилл: заставил отступить к северу, сделав вид, будто готовит обходной манёвр, а сам беспрепятственно переправился через реку, захватив три пушки. Снова начались склоки и взаимные обвинения; Лафайет страдал, когда при нём оскорбляли людей, достойных уважения; он старался примирить противников, ободряя одних, льстя другим, находя нужные слова и предлагая свою помощь. В его присутствии даже самые большие буяны сразу стихали; его искренность подкупала и обезоруживала. "Конечно, вас-то здесь все любят", — с обидой бросил ему один молодой офицер, так и не добившийся поста капитана в Континентальной армии. Вместо того чтоб обрадовать, эта фраза встревожила Лафайета. В самом деле, ведь так не бывает — чтобы тебя любили все. Это странно — не иметь врагов и завистников. Может быть, он просто о чём-то не догадывается? Но с другой стороны, он тоже всех любит: и генерала Вашингтона, этого в высшей степени достойного человека (он мечтал бы иметь такого отца!), и Гамильтона с Джоном Лоуренсом, которые ему как братья, и, разумеется, тех людей, которые поверили ему и приехали с ним сюда. И он будет делать всё от него зависящее, чтобы помочь им! Ведь ему самому ничего не нужно…

— Я слышал, с последней почтой пришло какое-то письмо для вас, — мельком обронил Томас Конвей уже на пороге.

Письмо?! Лафайет, полулежавший на постели, забылся и вскочил на ноги; в глазах потемнело, он чуть не грянулся об пол; бинты вновь окровавились. Хирург пощупал его разгорячённый лоб и хотел пустить ему кровь, но Жильбер не позволил. Письмо, письмо! Только это может его спасти! Долгожданная весточка от Адриенны!

Где оно сейчас и у кого? Конгрессмены на пути в Ланкастер, продвигаясь на запад. Почту они наверняка везут с собой. Она может быть у Морриса. Или у Ловелла, да, скорее всего, у него. Но где их искать? На какой дороге? Лучше послать кого-нибудь сразу в Ланкастер. Генри Лоуренс — очень милый человек, он не откажется помочь. Сурбадер де Жима как раз приехал из лагеря Вашингтона