Колхозное строительство 72 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изобразив из себя большого начальника, прошёл мимо сидевших на скамейке у подъезда пенсионерок, кивнул им, эдак почти вежливо, без улыбки. Услышал: «Здравствуйте», снова чуть наклонил голову и скрылся за очень туго открывшейся дверью подъезда. Две толстенные пружины стояли на страже прохлады, не запуская ни пыль, ни перегретый солнцем воздух.
Подъезд был «борющимся за звание…», о чём свидетельствовала жестяная табличка рядом с дверью. Внутри сразу это чувствовалось – занавески на окнах, горшки с цветами, традесканции и каланхоэ на подоконниках. Чистенько, коврики лежат, а на лестничной площадке между вторым и третьим этажом даже картина висит в самодельной рамке. Иван Грозный прижимает к себе только что собственноручно укокошенного сына. Чуть выцвела, но на фоне белых стен подъезда – вполне себе яркое, привлекающее внимание пятно. Сначала Махамбет остановился перед крайней дверью на втором этаже, достал ключ с бородкой и сравнил с прорезью – вроде подходит. Только хотел вставить, как за дверью послышались шаги, и мужской голос на весь подъезд закричал: «Тоня, мы есть-то будем сегодня?!».
Махамбета пробил холодный пот, и он прыжками пронёсся мимо неудачников-Рюриковичей на третий этаж. Остановился перед дверью, снова прикинул, подойдёт ли ключ. Может, напутал? Ведь пару раз всего был. Что, если не с этой стороны крайняя, а с другой? Решил подстраховаться, и тихонько постучал. Подождал, стукнул пару раз чуть громче. Тишина, только в соседней квартире гавкнула собака. Блин, қарғыс ит (проклятая псина), ещё ведь выйдет хозяин посмотреть, на кого пустолайка брешет в образцовом подъезде! Не раздумывая больше, лейтенант вставил ключ и провернул его. Дёрнул дверь. Заперта. Но ведь ключ подошёл и провернулся? Снова вставил и провернул в другую сторону, подёргал. Заперта. Да, что ж это за чудеса? Махамбет снова повернул против часовой стрелки и нажал на дверь – чуть сдвинулась. Он нажал плечом со всей силы – и неожиданно провалился в коридор. Чуть головой в висящее напротив двери зеркало не врезался. Осмотрел дверь, чуть в себя придя. Вон в чём дело! На раму набита толстенная кожаная нашлёпка от солдатского ремня. Видимо, дверь неплотно закрывалась – лето, дерево рассохлось, вот подполковник и набил кожанку.
Махамбет плечом закрыл дверь, вставил ключ и провернул. После этого прислонился спиной к двери и сполз по ней на пол. Пот целыми ручейками сбегал по лицу. Плохо быть загнанным волком, от каждого куста шарахаться.
Через пару минут сердце унялось, и он, кряхтя, как старик, поднялся и принялся обследовать квартиру. Гремел на кухне холодильник, чуть слышно рассказывала что-то радиоточка. Махамбет открыл старый ЗиЛ и осмотрел содержимое. Вытащил двухлитровый алюминиевый бидончик и отпил, проливая на себя холодное вкусное молоко. Хорошо! Поставил бидончик на стол и продолжил ревизию. Нашлись колбаса и хлеб, и даже небольшая кастрюлька с супом – куриным, с лапшой. После. Сейчас и бутерброда хватит. Доев и запив всё ещё ледяным молоком, и опять облившись им, Махамбет прошёл в ванную. Включил воду – пусть набирается. Пока осмотрел себя в зеркало. За эти дни он сильно похудел – под глазами появились тёмные пятна, и клочковатая бородка делала его чуть ли не стариком.
На полочке под зеркалом были ножницы, и лейтенант чуть подправил бородку, попытался придать вид чеховской. Ну уж что получилось. Писатель-то, небось, у дорогущих парикмахеров ровнял свою. По сухому, бритвенным станком «Нева», соскоблил растительность со щёк. Вот, уже лучше. Не Чехов, конечно – тот сарыбасом был, но на кого-то из их писателей похож.
После долго мылся, соскабливая с себя недельную грязь и запах страха. Вытерся висевшим на гвоздике махровым полотенцем и, не одеваясь, всю одежду бухнул в эту же тёплую воду. Прошёл в ближнюю по коридору комнату – это оказалась спальня. В шкафу нашёл одежду, но вся была большая, и только на нижней полке отыскались штаны и пара рубах почти его размера – точно, сынок у дяди Миши был вечно худой и невысокий. Махамбет учился в той же школе, но был на несколько лет младше. Даже сейчас и имени не вспомнит. Димка вроде? Трусами побрезговал, пошёл стирать свою одежду. Ну, кое-как намылил и сполоснул. Потом отжал и повесил на леску, что над ванной крепилась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Вернулся на кухню, поставил куриный суп греться на электроплитку, а пока сделал себе ещё один бутерброд. Поев, прошёл в другую комнату – там был телевизор. Сделал минимальную громкость и включил. Показывали старый фильм про Революцию, и Нурпеисов снова щёлкнул кнопкой. В девять будут новости – вот тогда посмотрит. Сейчас же сел в кресло, закрыл глаза, откинувшись, и стал обдумывать дальнейшие действия. Сделать всё нужно завтра – ведь потом начальника ДОСААФ хватятся и будут искать, а, значит, и найдут. Тело, конечно, можно и в машину затолкать – но пока будешь возиться в гараже, ещё заглянет кто, да и неуютно в машине с покойником.
Начались новости, и тут объявляют, что в Москве члены Политбюро на совещании приняли обращение к народу Китая…
На Политбюро в Москве. То есть сарыбас проклятый сейчас там, в Москве! Что за невезение такое? Неуловимый человек. Стоп, а почему именно он? Ведь можно застрелить кого-то из его детей, или жену. Не-ет. Нужно эту пигалицу из ансамбля. Машу Тишкову, самую знаменитую девочку в мире. Как раньше-то не додумался? Вот горе будет у Тишкова. Квиты будут. Пусть с этим горем живёт всю жизнь.
Решено! Завтра утром на дороге у терема ихнего он её и подкараулит, когда она в школу поедет. Ну а теперь нужно поспать. Чтобы завтра рука не дрогнула.
Интерлюдия двенадцатая
Пограничник дежурному:
– Товарищ капитан! Учебный нарушитель задержан тремя выстрелами в упор!
Су Юй и Не Жунчжэнь остановили машину недалеко от заставы на границе с Монголией и дали команду водителю выйти и воткнуть в землю рядом с машиной белый флаг.
Много в последнее время белого. В Поднебесной траурным цветом считается именно он, и хоть не времена империи сейчас, а традиции не изменились – белый и сейчас цвет смерти, цвет скорби.
Су Юй, посылая сына в тот полёт, внутренне почти смирился с тем, что больше его живым не увидит. Даже если их и не собьют американцы из зенитных орудий или не расстреляют ракетами и пушками истребители, то уйти от ударной волны бомбы в тысячу раз мощнее той, что уничтожила японский город Хиросима будет невозможно. Как-то давно Су Юй поинтересовался у человека, что преподавал им историю Японии на курсах, что означает слово «Хиросима» – одно из самых известных слов в мире. «Широкий остров». Почему, ведь город находится на берегу залива в самом узком месте японского острова Хонсю? Преподаватель пожал плечами. Так лётчикам, сбросившим бомбу на «Широкий остров» и то с трудом удалось уйти, хоть бомбу сбрасывали на парашюте. А здесь взрыв в тысячу раз сильней. Не поможет никакой парашют.
Можно ли было не посылать сына? Нет. Никто другой бы не справился. Шанс вообще был мизерный. Там десятки самолётов противника, там десятки зенитных батарей. Ну, и что, что они летят на американском самолёте с американскими опознавательными знаками. Есть коды свой-чужой, есть пароли. Не ответил – получи на всякий случай ракету. Да хоть там и на самом деле американцы в этой древней «Суперкрепости» – внизу, на кораблях, их в тысячу раз больше. Лучше сбить десяток человек, чем рисковать десятками тысяч.
Тогда придумали хитрость. Дурачиться. Отвечать по-русски, потом по-английски материться, в конце, в самом крайнем случае, объявить себя послами из Москвы – а вдруг русских не решатся сбить, и тянуть, и тянуть время. Мощность бомбы такова, что взорвись она даже в десятке километров от основных сил флота, он всё равно погибнет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Всё получилось. Генерал не знал подробностей. Теперь их никто не узнает.
Язык знали несколько человек – учились в СССР в те времена, когда китайцы дружили с русскими. Неправ был Мао, когда порушил эту дружбу двух великих народов, строящих коммунизм. Теперь СССР – враг. «Страна медведей», «Волосатия». Навыдумывал прозвищ. Так вот, русский знали несколько пилотов, один – английский, несколько человек – французский, тоже там учились, а вот одновременно русский и английский в совершенстве знал только его сын, подполковник Су Жуншэнь.