Серьезные люди - Фридрих Незнанский

В комнате для свиданий, куда его привели в наручниках, разумеется, — ничего не поделаешь, что бы следователь ни говорил, а в тюрьме свои порядки, без наручников не водят, — по другую сторону стола, за узорчатой решеткой, разделявшей комнату пополам, сидела… Мила.

Плетнев даже рот разинул от неожиданности. Но еще больше его потрясло то, что она пыталась улыбнуться ему. «Она улыбается! — вихрем пронеслось в голове. — Она еще может улыбаться?!»

— Антон…

— Я все знаю, я все знаю, — как заведенный проговорил он. — Ты зачем пришла? Кто тебя пустил?

— Антон, я… — она испуганно посмотрела на него. — Мы хотели…

— Чего вы там хотели? Чего?! Где сын? Как вы могли его прозевать?! Чем вы там занимаетесь?!

— Антон, ну, ты не понимаешь… — Мила сникла под градом свирепых вопросов. — Антон, я прошу тебя, выслушай…

— Ничего не понимаю! Ничего не хочу слушать! Не надо меня ни о чем просить! — он чувствовал, что его неотвратимо несет куда-то в пропасть, но не мог остановиться. Может быть, это реакция на безграмотную, и оттого еще более наглую записку?

— Антон, ну, послушай же! — взмолилась Мила.

— Голос не повышать! — рявкнул конвоир, стоявший у стены. — Еще услышу, прерву свидание!

— Ну и прерывай! — заорал на него Плетнев. — Я не звал ее! Я никого не хочу видеть!

— Антон, перестань орать! — уже взяв себя в руки, выкрикнула Мила.

— Ах, я еще и ору? Ты зачем пришла? Уезжай! Срочно уезжай отсюда! Ты хочешь, чтоб и тебя, как Ваську? Немедленно исчезни из Москвы! Он тебя не оставит в живых! Убирайся! Уматывай!

— Откуда ты взял? Мне ничего не грозит!

— Ну, в общем, я все сказал, — едва сдерживая себя, сквозь зубы проговорил Плетнев. — Уезжай к родителям. Считай, что наши отношения были ошибкой, это тебе ясно? Ты видишь, где я? Тебе этого мало? Васьки мало?! Вашу мать!

— Я тебе принесла тут, Антон, ну, пожалуйста! — Мила протянула целлофановый пакет, который у нее уже проверили внизу, на контроле.

Но он посмотрел на девушку, как на сумасшедшую: о чем она говорит, когда сына украли?! И Антон, сжав кулаки, стал медленно подниматься.

— Свидание закончено! — громко заявил конвоир. — Встать! Лицом к стене!.. А вам, девушка, сказано: ехайте? Вот и ехайте себе! — Он открыл дверь из комнаты: — Выходи! Лицом к стене! — Дверь закрылась.

Мила сидела совершенно опустошенная с дурацким пакетом в руках, куда Ирина положила несколько пачек разнообразных мясных нарезок, хлеба, поджаренных котлет, ложку, кружку, ну, и прочую мелочь, включая мыло и новую зубную щетку. Мало ли, как сложится, а может, еще день придется пробыть в камере? Она сидела и казнила себя: но зачем ей понадобилось пережить этот позор? Она ведь пришла для того, чтобы Антон не чувствовал себя брошенным. И про Ваську договорились не сообщать, но оказалось, что в тюрьме все всем известно. А она была не готова к такой встрече. Ну, конечно, он же решил, что им по фигу судьба его сына. И не объяснишь… Да он и не дал времени для объяснений. Сорвался, словно пес с цепи, чуть не с кулаками полез… Наверное, он считает, что это их вина в том, что сын его убежал без спросу. Не уследили, надо было и его на цепь сажать…

Размышляя так, Мила не замечала, как начинала уже сама себя «заводить», злиться. Но в комнату заглянул контролер, который привел ее сюда, и мягко сказал:

— Свидание закончено, дамочка, можете пройти на выход, — и сочувственно посмотрел на нее, видно, уже понял или прослышал о том, что произошло, тем более что и пакет остался при ней.

— Да-да, извините, — сказала она и покинула комнату для свиданий…

Антон вернулся в камеру и почувствовал, как вокруг него снова начинает сгущаться туман, но теперь он был странного, багрового оттенка. И снова начало трясти, как в ознобе. Время тянулось невероятно медленно, в висках стучало. Он не мог сидеть на месте, поднялся, но снова сел, пересилив себя: ходить по тесной камере, где люди сидели друг у друга на головах, было невозможно. Как невозможно и дышать. И думать невозможно. Ничего невозможно сделать, чтобы спасти сына…

«Они там не торопятся, наверняка, — со злостью думал он. — Ну, украли, не их же ребенок!» И понимал, что не прав в корне, уж Ирина с Сашкой ради Васьки готовы были чуть ли не землю есть. Но как же они допустили?!

Ему и в голову не приходило, что сын, за которым все, без исключения, ухаживали, уже почувствовал свою малую власть и самостоятельность, что ему по барабану советы и указания старших, а побаивается еще он только одного отца, который может рявкнуть на него. Но при этом пробивалось сожаление: вырос парень, самый тот, опасный, возраст, когда пацаненок считает себя вправе принимать самостоятельные решения и совершать необдуманные поступки, будучи уверенным, что его всегда выручат старшие… А отец его, тем временем, решает собственные «проблемы», — то женского предательства, то женских же благодеяний, ничего не скажешь, красиво устроился! И вот эта первая конкретная мысль заставила его прийти в себя, понять, что он натворил только что, просто по-хамски прогнав девушку, которая, ну конечно же, любила его, и Васька был при ней послушным… Она что-то там принесла, зная, как ему нелегко здесь, а он фактически швырнул ей передачку в лицо…

Да что ж с ним такое творится-то?.. Наконец дошло до него, отчего робкую улыбку Милы он счел издевательством над собой. Ну конечно, они же, ничего не зная о тюремной «почте», наверняка договорились молчать и не сообщать ему о сыне, чтобы не волновать зря. А сами, поди, уже с ног сбились, бегая по следам похитителя. Вон и Сашка уже давно должен был приехать, а его все нет… Разумеется, все заняты поиском, но результатов, видно, никаких…

Впрочем он, Антон, сам виноват, знал же о преследователе, но не принял никаких мер по обеспечению безопасности своего сына, хотя мог бы и предугадать, раз уж сам себя считает сыщиком, какой ход может сделать преследователь, на руках которого уже имеется кровь двоих убитых им братьев Акимовых. Плетнев, в общем-то, и не сомневался, что эта подстава имела единственную цель: посадить его. Чтобы затем расправиться с сыном… Но почему? А теперь еще и с Милой. А откуда тот мог узнать о ней? Только в том случае, если слежка была плотной. И ведь уже пытались посадить, да Сашка выручил. Потом убить хотели — выручил Николай. Видимо, и Мила хотела ему сказать, объяснить, что и как произошло на самом деле, а он, кругом виноватый, но разъяренный от собственной беспомощности, вылил на бедную девушку целый ушат своей чудовищной ненависти. Ну, и как теперь просить прощения?..

Подошло время обеда. Сидельцы потянулись к амбразуре в двери, так они называют окошко, через которое подают пищу, но Антон не двигался. Кто-то толкнул его, показал, иди, мол, но Антон лишь отрицательно покачал головой. Больше не приставали с советами.

Тяжелым было это ожидание. За окном стало темнеть потихоньку. Но настал момент, когда загремела дверь, и голос контролера крикнул:

— Плетнев, на выход!..

В следственном кабинете сидели Никишин, Саша и Юра Гордеев, адвокат, с которым Антон уже был знаком. Последний разглядывал его с интересом. «Чего он такое увидел?» — недоумевал Плетнев. А следователь Никишин, как понял Антон, будет присутствовать при беседе. Это было нехорошо, не желал он при нем выдавать своих эмоций, а известие о похищении Васьки, в прямом смысле, жгло сердце. Но, видимо, Саша собирался сам сказать о том, что и как произошло. И ожидание известия было томительным. Тем более что Антона никто не спрашивал ни о чем, а разговор шел исключительно о сугубо процессуальных вопросах, — об отсутствии достоверных улик, о слабой доказательной базе и о юридической неправомерности содержания Плетнева под стражей.

Похоже было на то, что Никишин уже приготовился согласиться с доводами адвоката, но у него оставались еще какие-то свои собственные, чисто формальные замечания, которые и мешали ему принять решение о немедленном освобождении задержанного из-под стражи. Хотя, как понимал Антон, ему очень не хотелось этого делать вообще, он и выискивал зацепки. Да, выводы адвоката, конечно, имеют под собой почву, никто и не собирается спорить, однако подобные решения согласовываются с прокурором. Все это и без пространных «соображений» Никишина было понятно.

Гордеев передал следователю свой протест, и тот его принял, словно какой-нибудь заштатный президентишка верительные грамоты очередного посла, пообещав немедленно довести до сведения прокурора, а затем и принять справедливое решение.

— Ну хорошо, мы покончили с этим, — сказал Турецкий, — а теперь я должен сделать сообщение, господин следователь, о том, что сегодня днем был похищен и увезен в неопределенном направлении сын Плетнева, десятилетний мальчик. Уже составлен фоторобот преступника, и московский уголовный розыск разослал его всем, кто должен принять участие в розыске, я не буду растекаться, вам известно. Но в этой связи должен заявить следующее. Отказавшись от версии, которую вам высказал Плетнев, вы сознательно или… бессознательно, еще не могу утверждать с полной уверенностью, увели следствие в другую сторону, чтобы предпринять попытки доказать недоказуемое. Кроме того, как я понимаю, а Плетнев подтвердит, вы до сих пор содержите задержанного в камере с уголовниками, где на Плетнева уже было совершено покушение. А ведь я вас предупреждал, что не оставлю этого вопроса на ваше личное усмотрение. Что еще произошло, Антон? Почему Мила сказала о том, что ты ее прогнал из комнаты свиданий? Какие ты получил сведения с воли?