Однажды в Париже - Жиль Мартен-Шоффье

— Но это же Кики Хайятт. — Брови служащей поползли вверх.

— Она певица или актриса?

— Нет! Вы что, шутите?! Это наследница отелей «Хайятт». Ее профессия — «наследница». И это гениальная наследница. Все ее обожают.

My God![72] Она ничего не делала, и все они здесь ей аплодировали. Столько фанатов, которые обожали просто ее манеру одеваться: маленькие ручейки создают большие реки! Я предпочел найти бар и выпить.

Для отделки бара потребовалось вырубить два или три гектара амазонских лесов, и я подумал: «Так им и надо, этим кретинам экологам», — это единственное, что пришло мне в голову. Я еще ничего не выпил, я просто тяжело переживал свою горечь. Пора было взять себя в руки. Я заказал двойной виски и услышал за спиной:

— Нет, но у тебя что, очки из фанеры, а? Что ты здесь делаешь? Это загон для отверженных, дорогуша, скамья запасных игроков, второй дивизион. Ад, черт побери. Ну-ка, пошевели задницей, дойди до Ви-ай-пи-зоны, покажи свою серебристую карточку. И жди меня. Я должна тебе сказать пару вещей.

Невозможно ответить — Коко уже скрылась. Я забыл ее истории о зоне Ви-ай-пи. Единственная зона Ви-ай-пи, которую я знаю, это мой столик у окна в бистро «Нарваль», где я время от времени обедаю, внизу дома, где находится редакция нашего журнала. Там никогда не видели моего патрона, они принимают главного редактора за Бога Отца, и я оставляю их в неведении. Прежде чем занять свое место в первом классе, я выпил свой виски. Говоря точнее, намек на виски. В стакане были в основном кусочки льда. Хорошо еще, что я сказал «двойной шотландский виски», мое нёбо почувствовало-таки легкий шотландский привкус у растаявшего льда. В окружающем меня тепле и при завываниях музыки я начал видеть жизнь в более радужном свете. Я поправил узел моего красивого галстука от Шарве, розового с сиреневыми полосками — тона, которые молодят, как мне кажется, — и направился к загону для священных коров. Только войдя туда, сразу же покрываешься загаром. Все молоды, красивы, хорошо одеты и в прекрасной форме. Я чувствовал себя неважно. Сорок шесть лет, седые волосы, костюм и галстук; если бы у меня были хотя бы наушники, я мог бы сойти за охранника. Тогда, по крайней мере, со мной стали бы разговаривать как с обслугой. К счастью, появилась старушка Коко. Она схватила меня под руку и проводила к столу Моби. Не признававшая ни полумер, ни принципов, воплощение жесткой эффективности, она представила меня как директора «Сенсаций». Это было ни тепло ни холодно самому месье Моби, гениальному сочинителю современной музыки, который едва взглянул на меня, но чудесным образом привело в восторг очаровательную белокурую куколку, которая сидела за тем же низким столиком. Придвинувшись к своей соседке, она освободила мне место рядом с собой. Эта была та самая дражайшая Кики Хайятт. Хотите — верьте, хотите — нет, но эта куколка Барби обожала «Сенсации». Ей даже было что сказать по поводу журнала.

— В нем есть розовое и черное, грустное и веселое, серьезное и пустое, — зачирикала Кики. — Когда я его листаю, у меня такое впечатление, что я не печатное издание читаю, а рассматриваю бумажную версию телевизионного журнала. Обожаю журнал «Сенсации». А «Тайм» и «Ньюсуик» читать невозможно. Они все говорят одно и то же, все слишком длинное, и нет картинок.

Я был полностью согласен. У этой малышки были четкие мысли. Может быть, благодаря «Гаторад», энергетическому напитку, который она пила.

— Я пью только это, — кивнула Кики Хайятт. — В три часа утра, когда вы все будете никакими, я буду в полной форме. Это важно, потому что папарацци поджидают нас у выхода. В новых молодежных журналах они печатают только такие фотографии, на которых мы нетрезвые, хихикающие, помятые. Потом они публикуют снимок, обведя красным следы пота. Я не сделаю им этого подарка.

Поскольку не было риска, что мой снимок появится в молодежных журналах, я продолжил пить виски. Бутылки и лед стояли перед нами, можно было угощаться. Эта Кики мне очень нравилась. Золотистая, как светлое пиво, и улыбающаяся, она была настоящей секс-бомбой; правда, для меня девушка была слишком молода, ей было явно чуть больше двадцати лет, но она поощряла старших хорохориться:

— Вы правы, что не ограничиваете себя в алкоголе. Мой папа говорит: «Нужно прожить каждый свой день, как если бы это был твой день рождения».

Да уж, когда твоя фамилия Хайятт, это очень легко, но я и не думал злиться. Эта крошка была восхитительна. К тому же у молодой Хайятт тоже были свои горести.

— Боже мой, на прошлой неделе я была в Венесуэле. — Девушка всплеснула руками. — Никому такого не пожелаю. Там насекомые, от влажности слипаются волосы, а мобильники плохо работают. Это было как в фильме «Планета обезьян». Они хотели, чтобы я ездила верхом на лошади. Как будто бы я сниму днем туфли на высоких каблуках! Без них у меня начинается морская болезнь.

У меня, скорее, была бы морская болезнь, если бы я взгромоздился на высокие каблуки. Но и без каблуков от стрекотания красотки у меня начала кружиться голова. Она говорила без остановки. Напрягать слух в клубе требовало постоянных усилий. В особенности, чтобы понимать английский язык. Когда она восхваляла смелость какой-то певицы, которая покрасила себе волосы в каштановый цвет, я переключился на альтернативную волну. Потом я спросил Кики, что она думает о Брюсе. И на его счет ей было что сказать.

— Уже минимум десять лет, как я больше не слушаю его диски, — ответила девушка. — Но их еще неплохо покупают старики вашего возраста. Это хороший рокер, жаль, что он разыгрывает из себя джентльмена. Бедняга создан для этого, как я — чтобы быть горничной. Похоже, на него наложила лапы какая-то французская аристократка. Она будет вертеть им, как захочет. Он не изобрел велосипед, и он сноб, как метрдотели. Если она возьмется за него как следует, то заставит его реставрировать весь его родной Вайоминг.

Я с удовольствием послушал бы еще, что Кики скажет по этому поводу, но парень, сидевший рядом со мной, взял ее за руку и повел танцевать. Я налил себе добрую порцию виски «Гленфиддик», а потом снялся с якоря, чтобы побродить среди знаменитостей. Кроме Джонни Холлидея, Эдди Митчелла, Этьена Дао и еще полутора десятка стариков, я не мог бы назвать здесь какую-либо французскую звезду из мира музыки. По обрывкам разговоров присутствовавших друг с другом я понял, что основу соуса этой танцульки составляли рэперы и молодежь из «Академии звезд». Мне им нечего было сказать, и даже если бы у меня появилось такое желание, они бы все равно не стали меня слушать. Я чувствовал себя совсем чужим, но выпил еще виски, и усталость и скука тут же исчезли. Я поздоровался с Натали Бай[73], которая сразу же сплавила мне на руки жалкую развалину, от которой она явно желала отделаться. Это был Шарль де Дейер, важная шишка в «Синепрод», большом агентстве по найму актеров. Журнал «Сенсации» регулярно вел с ним переговоры о том, чтобы жеребцы из его конюшни поучаствовали в фотосессии или дали нам интервью. Дейер был человеком неудобным. Если его подопечные не попадали на экран, то его ответом неизменно было «нет». С ним было не до шуток. Актриса должна быть на экране — и все. Чем меньше ее увидят в других местах, тем лучше для ее карьеры. Он никогда не облегчал нам наши задачи. Однако, накачавшись спиртным, железный человек превратился в кусок каучука… Дейер с трудом бы прочел по складам свое имя, но он хорошо знал, что такое журнал «Сенсации»: он положил мне руку на плечо и стал говорить, что мы делаем лучший иллюстрированный журнал в мире. Это действительно так, и, изголодавшись по комплиментам, я остался с ним, вместо того чтобы дать ему проспаться, оставив его в кресле. Хорошая идея: я не сходил с места, а все молодые французские актрисы подходили к нам, чтобы его поприветствовать, — раз за разом только и слышалось: «Шарль, Шарль…» Правда, они сразу уходили, как только понимали, в каком Дейер состоянии. Он, с отяжелевшими веками, но не потерявший остроты глаза, по поводу каждой делал какое-либо язвительное замечание. Одна актриса, слишком сильно накрашенная, по его словам, рисовала линию своей жизни карандашом для подводки глаз. Другая, слишком худая и одетая в оранжевую кофточку, была похожа на морковку. Он не отличался добротой, и алкоголь в этом смысле ничего не менял. Вдруг какой-то скелет уселся к Дейеру на колени и расцеловал его в обе щеки. Я слышал стук лопаток и ключиц. Из вежливости девица поздоровалась и со мной, а я по доброте душевной посоветовал ей вернуться домой и лечь спать, потому что в ее возрасте ей нужно рано вставать, чтобы идти в школу. Она пожала плечами: