Сизиф - Алексей Ковалев

Только Тезей, входивший в силу новый герой, не связанный лишними переживаниями, без труда разделался сначала с сыном, воспользовавшись теми же, излюбленными Синисом соснами, а затем и с отцом, уложив самого Дамаста на короткое ложе и приведя тело в соответствие с его длиной, укоротив на голову. Сгинула без вести и Силея, только теперь, как видно, осознав тяжесть своей вины.

Все в этой истории намекало на неспособность Эфиры разрешить свои дела самостоятельно, ибо собственные династические усилия Коринфа либо ни к чему не вели, либо приводили к противоположным результатам, порождая враждебные силы. Тут было над чем поработать пытливому уму, особенно если его обладатель сам был заинтересован в судьбах города. Коринф был благородным, относительно безгрешным царем, стало быть, не на нем лежала вина за династический беспорядок. Какие-то иные, таинственные претенденты вели спор за владычество над этим местом, и надо было бы узнать, какими скрытыми возможностями оно обладает, чтобы умилостивить эти силы и, осуществляя их волю, навести здесь порядок.

Все это прояснилось для Сизифа спустя много лет после встречи с Коринфом. Тогда же, пока он слушал сетования царя на свою отцовскую судьбу, слушал внимательно, но, по правде говоря, не слишком вникая в его переживания, ему пришла в голову смелая мысль. Разумеется, Синис был враг человеку, кругом неправ и заслуживал позорной казни, но сама идея о власти над перешейком не содержала в себе никакого зла. Напротив, это была правильная, полезная для города идея, только осуществлялась она до сих пор во имя ложных целей и негодными средствами.

В тот момент мысль была, вероятно, слишком смелой. Очень близко лежала она к личным обидам и разочарованиям царя. Да и не был его ум настроен на преобразования, все это он оставлял преемнику. Сизиф, не вовсе лишенный чувствительности, постарался изложить свою идею осторожно, выразив ее в виде утешения. Звучало это так, что не все окончательно заглохло в царском потомстве, что свойственное государственному мужу мышление все-таки передалось от Коринфа внуку, но было искажено промежуточным родством с ублюдком Дамастом. Оттого и проявилось мудрое желание обогатить Эфиру торговыми пошлинами в такой изуродованной форме.

Коринф уловил в словах гостя ноту соболезнования, но и только, выводы его он оставил без внимания. А Сизиф тут же прикусил язык, ибо в этот момент ему открылась истинная мощь и простота своего плана, который мог разом решить будущее города. Такими мыслями не следовало разбрасываться, он осуществит эту идею сам, когда придет время.

Когда придет время… В тот день оно не пришло. Загадка непонятливости Коринфа решилась очень просто. Он и не связывал приход Сизифа с властью над городом. Вопрос этот был уже решен. Попробуй даже сын Эола убедить царя в своих преимуществах, ему бы это не удалось, так как выбор, сделанный Коринфом, не только предоставлял Эфире нового правителя, но обеспечивал и будущее наследование. У Язона из Иолка уже было двое сыновей.

Сначала Сизиф пропустил это имя мимо ушей. Не важно было, кто перебежал ему дорогу. Кто бы он ни был, ему еще предстояло сюда попасть, тогда как он, Сизиф, находился здесь, в царском доме, а рядом с ним стояла его жена, которая непременно вскоре родит ему сына. Как скоро?

По обычным людским меркам они добрались до Эфиры быстро, так быстро, что рано было заговаривать о сыне, даже задаваться вопросом, понесла ли Меропа. Но для жителей Эфиры, измученных ожиданием царского наследника, устрашенных неминуемыми беспорядками, которые его отсутствие навлекло бы на город по смерти Коринфа, обещания молодой пары, сколь ни были бы они обоснованными, не значили ничего. Городу нужен был полный сил царь со здоровым потомством. Сизиф почувствовал, как пальцы Меропы, скользнув по его ладони, сжали ее. Он постарался справиться с собой и продолжал беседу, только теперь поинтересовавшись личностью своего удачливого соперника.

Сизиф никогда не слышал этого имени? Ну как же! Эллада чтит его, как героя, после того, как он вместе со своими соратниками благополучно вернулся на корабле «Арго» из Колхиды и привез волшебное руно золотого барана, испытав множество приключений и женившись на дочери колхидского царя Медее. Слова об этих общеизвестных, но неведомых Сизифу событиях, отсылавшие его к встрече с постаревшим братом и его рассказам, звучали, как гул приближающегося землетрясения. Но кто же он такой? Кто этот легендарный Язон?

И тут оказалось, что Деион, пожалуй, оказал ему еще одну невольную услугу, так и не познакомив с судьбой последнего брата. Если бы он это сделал, для Сизифа не было бы загадкой это имя, и еще неизвестно, до какой степени он мог оскандалиться перед Коринфом своей растерянностью, в единый момент осознав, что лишается надежд на трон, что время еще не оставило его в покое, что жить ему здесь предстоит под началом собственного внучатого племянника, которого вообще не должно было бы существовать на свете, если бы все шло своим чередом.

Сейчас он пил этот терпкий напиток мелкими глотками, и трезвая горечь его помогала справляться с головокружением, когда он в мыслях разрешал времени вращаться вокруг себя как некоего средоточия бытия. Центр этот был, как видно, не точкой, а осью, на дальнем конце которой находился еще один избранник — царь Эфиры Коринф, а ближе к Сизифу — рабы и Меропа. И тогда — как знать, не составляли ли эту ось судьбы еще нескольких людей, быть может многих? Он ждал, что царь, следуя вдоль родословной Язона, сам наткнется на гигантский провал, но любопытства Коринфа хватало только на самое необходимое, и Сизиф не стал обременять старика сверхъестественной путаницей.

Так или иначе, его восшествие на трон откладывалось. Надо было решать, будет ли он терпеливо дожидаться своей очереди, а лучше бы сказать — случая, так как только случай мог оборвать благополучное развитие новой династии, или распрощается с этой мыслью раз и навсегда.

Что побудило его остаться в Эфире, вспомнить не удалось. Вероятно, он не руководствовался какими-то основательными доводами. Это сейчас, издали он мог иногда завидовать тому жестокому времени. На самом же деле он был тогда вконец обессилен стремительными сменами горячих надежд и пробирающих холодом разочарований. Инстинкт требовал замереть, затаиться, ибо каждый новый шаг, казалось, вступал в противоречие с чьей-то непреоборимой волей. В решении не двигаться с места не было ничего рассудительного, он просто подчинялся обстоятельствам, запретив себе на время строить планы.

Меропа живо его поддержала и занялась устройством дома, который им быстро сложили строители Эфиры по распоряжению царя. Это Коринф успел для них сделать, прежде чем душа его слилась с тенями Аида, оставив город на попечении супружеской пары из Иолка.

Сизиф не спешил знакомиться с новым царем. Неизбежное при этом выяснение родственных связей заставило бы всех производить подсчеты, сопоставлять события, вновь обнажило бы мучительный вопрос о его необъяснимой молодости, который так и не был окончательно разрешен. Он устал ломать себе над этим голову и целиком погрузился в хозяйство — оно требовало значительного расширения. Но не прошло месяца, как его с почтением и настоятельностью пригласили во дворец.

Сизиф постарался избавиться от всякого искушения видеть в таком повороте дел намек на новые возможности, даже ухитрился вежливо отложить встречу на два дня. А затем спокойный, испытывавший ровно столько интереса, чтобы не казаться невежливым, явился к царю. Конечно, любопытно было взглянуть на далекого потомка своей семьи, внука Тиро, так и оставшейся для него истерзанной одинокой девчушкой, но не Язон произвел на него самое сильное впечатление в этой встрече. По тому, как нарочито по-хозяйски вел себя новый царь, как молча, пристально смотрела на него Медея, он догадался, что в его приглашении, как, возможно, и во многом другом, инициатива исходила от нее и что, если в будущем его ожидают какие-то отношения с царским домом, дело, вероятно, придется иметь прежде всего с царицей.

Язон хотел знать, тот ли он самый Сизиф, которого ему следовало считать своей родней. У эолида не было причин скрывать свое происхождение, еще больше запутывая и так трудно-постижимое, скакавшее через целые десятилетия родство, и он послушно рассказывал о жизни в доме отца, о братьях, и в том числе — о Кретее, что интересовало Язона больше всего. Кретей был его дедом.

— Поразительные вещи ты говоришь, Сизиф, — удивлялся Язон. — Я смотрю на тебя и вижу раннюю юность отца моего отца, которого я же видел глубоким стариком. А твои из первых рук свидетельства о сиротке Тиро, бабушке моей, просто не укладываются в голове. Твоя речь правдоподобна, какой она не была бы, говори ты с чужих слов, но признаюсь тебе, я слышал историю этой девочки, родившей близнецов, которых ей пришлось умертвить, от многих других, и звучала она иначе. Мы готовы тебе поверить и, уж конечно, не станем тебя уличать в грехе, который случился так давно, что нас еще на свете не было. И все же как получилось, что Сизиф прав, а вся Эллада ошибается?