Переулки Арбата - Лев Колодный

Застраивается и украшается переулок сотни лет. Возможно, что в стенах зданий сохранились остатки средневековых палат, и они ждут своих исследователей и реставраторов. Но вот московскую усадьбу середины XVIII века, причем хорошо сохранившуюся, видишь сразу. Она стоит в начале переулка - главный дом и два симметрично поставленных флигеля. Это редкий памятник старой Москвы, потому что рассказывает не только об одном строении, но и о том, какими дворцами застраивался город до 1812 года. После пожара даже оставшиеся здания обычно перестраивали, а вот этот сохранил свой вид. У главного дома настолько высокие этажи, что соседние, тоже двухэтажные, флигеля выглядят намного ниже. По фасаду - четыре полуколонны коринфского стиля. Флигеля совсем скромные, тем не менее весь ансамбль производит сильное впечатление, что свойственно истинным произведениям классицизма, главенствовавшего во второй половине века в Москве. Дому этому - ныне в нем Институт США и Канады - предстоит научная реставрация, предполагается выяснить и его родословную, и тогда, возможно, о нем можно будет еще раз рассказать.

Рядом в Хлебном переулке стоит дом, о котором можно сообщить кое-что новое. Это один из немногих деревянных домов, появившихся в переулке после пожара 1812 года. По планам, хранящимся в историко-архитектурном архиве, видно, что появился он в первой трети XIX века, состоял в третьем квартале Арбатской части и принадлежал тогда "купцу Лариону Кириллову сыну Сельского", то есть Лариону Кирилловичу Сельскому. На плане начертан фасад с пятью окнами, никаких украшений - ни портика, ни лепнины, модной тогда, стены гладкие, как у нынешних домов. Таким и сохранился до наших дней этот особнячок. Никогда его и не штукатурили, стены обшили тесом, тонкими досками. В восставшей из пепла Москве таких домиков было множество, а теперь - единицы. И выглядит этот старожил Хлебного переулка по-московски: это типичный дом с антресолями. Он пока не попал в поле зрения краеведов, собирались его даже снести как не представляющий якобы никакой ценности. Но это не так.

Стоит дом на кирпичном подвальном этаже, опустившись куда, видишь большие клейменые кирпичи, скрепленные беловатым известковым раствором, настолько прочным, что не видно нигде изъянов, и за полтора века окаменевшим настолько, что между кирпичами трудно вогнать гвоздь. Столь же хорошо сохранился бревенчатый накат. Тонкие стволы местами рассохлись, но прочности не потеряли, а большие несущие бревна поражают монолитностью: они без сучка и задоринки, нигде не подгнило. Бревна наверняка пропитывались специальным составом, придавшим им такую долговечность. И так дерево выдержало испытание московских зим и лет. Бревна еще хранят янтарный сок. Старое дерево пахнет по-особому приятно, и, попадая в такие стены, понимаешь, почему наши предки так держались за дерево, предпочитая жить в деревянных домах.

Вот и выходит, что деревянный этот дом с антресолями - памятник строительного искусства, редкий теперь пример рядовой застройки Москвы первой трети XIX века. Так считал один из последних жильцов этого дома, академик Николай Николаевич Некрасов, кстати, много сделавший, чтобы сохранить постройку.

У дома - своя история. При последнем ремонте удалось сохранить старый паркет в гостиной, самой большой и светлой комнате. Потому, что красив и прочен, и потому, что по нему ходили многие интересные люди. В 1902 году поселился здесь профессор Московской консерватории, музыкант, дирижер, критик Николай Разумникович Кочетов, чьим мнением дорожили многие его современники. В частности, он дирижировал оперой Римского-Корсакова "Сервилья", и о нем композитор тепло отзывается в "Летописи моей жизни". С гимназических лет, как рассказала мне дочь Кочетова Александра Николаевна, ее отец дружил с Петром Лебедевым, ставшим великим физиком, и Александром Эйхенвальдом, также выдающимся физиком-экспериментатором. Оба они часто бывали в Хлебном переулке в доме друга. Николай Кочетов увлекался живописью, изобрел даже средство, фиксирующее пастельные краски, чтобы они не осыпались. Этим заинтересовался Валентин Серов. Оба они, Серов и Кочетов, запомнились дочери композитора за испытанием нового средства лежащими на полу вместе, над рисунками. Позже бывали здесь художники Евгений Лансере, Игорь Грабарь, композиторы Арам Хачатурян, Сергей Василенко...

В стоявшем справа от этого дома деревянном, недавно снесенном особняке жили историки академик Роберт Виппер, его сын Борис Виппер, знаток западноевропейской литературы. В прошлом веке жил профессор Московского университета Тимофей Грановский, чьи лекции по истории были событием в жизни Москвы. Предполагают, что Грановский посадил во дворе дома дуб. Каждую весну он зеленеет, храня память о том, кто его посадил.

Хлебный переулок видел многих наших композиторов и ученых. Там, где теперь доходный дом, четырехэтажный, № 26, располагался особняк, где на закате жизни поселился автор "Аскольдовой могилы" композитор А. Н. Верстовский. В самом начале, с нечетной стороны, стоит довольно большой для этого переулка дом, где проживал композитор Скрябин. Как раз в пору жизни здесь он написал все три симфонии, в том числе "Божественную поэму", знаменитую Третью симфонию, мечтая ее музыкой сделать людей могучими.

Двенадцать лет, с 1911 по 1923 г., пока в двухэтажном кирпичном доме № 6 снимал квартиру профессор Московского университета Дмитрий Анучин, место это было центром притяжения географов всей России, потому что он был общепризнанным их главой. Анучин учредил кафедру географии университета, институт антропологии, носящий его имя, внес вклад в этнографию, археологию, будучи энциклопедистом науки. Занимался он геологией и географией Москвы, исследовал причины наводнений, причинявших в прошлом урон городу. Остались его воспоминания о Москве.

В Хлебном переулке перед мировой войной построили многоэтажный по тем временам дом под номером 19. Советский историк П. Лопатин в пропагандистской книге, изданной в 1934 году под названием "От старой Москвы к новой", на примере жильцов этого дома доказывал, что при советской власти рабочие живут гораздо лучше, чем их братья по классу в Европе и Америке. Он назвал поименно бывших обитателей этого комфортабельного дома, где до революции проживали генерал-майор Ф. П. Васильев, по приказу которого артиллерия била по восставшей Пресне, тайный советник фон-Дитрихсон, владевший землей в подмосковном уезде и домом на Пресне, а также горный инженер А. Н. Фенин, миллионер, поставлявший мазут и уголь московской электростанции, к которому запросто приезжал в гости городской голова князь Голицын...

"В их уютных просторных квартирах на Хлебном переулке мраморные колонны, обитые французским шелком диваны, гаванские сигары и заграничные ликеры".

Об их судьбе после 1917 года историк не упоминает, пишет только, что их квартиры заселили новые жильцы, называет их фамилии и инициалы - А. П. Никольский, С. А. Андреев, М. Я. Бубенцов, "ткачи и сталевары, токари и фрезеровщики - действительные хозяева Москвы". Об одном не говорит историк, что эти действительные хозяева получили в доме не по квартире, а по комнате, в лучшем случае - две, где в каждой такой ячейке, с общей кухней и туалетом, ютились десятки жильцов одной коммунальной квартиры. Таким на практике обернулся реальный коммунизм, построенный Лениным.

В этом же доме квартиру номер 24 занимал после революции глава английской миссии Локкарт, переживавший тогда роман с Марией Закревской, баронессой Будберг по первому браку. О ней написана изданная в Москве книга Нины Берберовой под названием "Железная женщина".

В эту квартиру явились подосланные главой ВЧК Дзержинским командир латышских стрелков полковник Берзин с подпоручиком Шмидхеном. Они блестяще разыграли по сценарию "железного Феликса" одну из его гениальных провокаций. Стрелки попросили у англичан и получили письмо для связи с союзниками, а также деньги для подкупа латышей, несших охрану Кремля. Эти "вещдоки" послужили основанием для последовавшего разоблачения "заговора Локкарта", вошедшего в историю, ареста Локкарта, с трудом избежавшего пролетарского суда. Об этой истории проживший долгую жизнь английский дипломат написал в мемуарах, также изданных в наши дни в Москве.

А чекист Берзин мемуаров не оставил, он возглавлял один из островов архипелага ГУЛАГ и был в годы большого террора расстрелян своими.

ИЗ АЛЬБОМОВ КАЗАКОВА

"... - одна из немногих

улиц Москвы, где почти каждый

дом представляет интерес."

Е. Николаев. Классическая Москва, 1975 г.

Большую Никитскую считают музеем классической архитектуры. Если вы поклонник этого великолепного стиля, без которого невозможно представить ни Москвы, ни Петербурга, ни многих других исторических городов, то приходите сюда. Тут можно увидеть и почувствовать искусство лучших мастеров, стремившихся, как писал В. Баженов, к тому, чтобы иметь "главнейшие три предмета: красоту, спокойность и прочность здания".