Переулки Арбата - Лев Колодный

Еще при жизни Цветаевой квартира стала коммунальной, где, как мне сказали, проживали в иные годы 23 человека. Поднявшись по невысокой лестнице на второй этаж, останавливаюсь перед тяжелой, из хорошего дерева (под краской не определишь - из какого) резной дверью. В глазах рябит от кнопок звонков. Среди них поблескивает хромировкой старинный механический звонок с призывом: "Прошу повернуть". Им пользовалась Марина Цветаева и ее гости. Повернул и я ручку звонка. Как ни странно, он глухо зазвучал. Но никто не откликнулся. Долго никто не отзывался и на электрические звонки. Оказалось, что за исключением одной семьи все уже выехали из квартиры, а те, кто остался, ждут ордера. С их разрешения и вошел в бывшую цветаевскую квартиру, ища глазами то, что должно обязательно сохраниться, - лестницу, антресоли, комнату с потолочным окном.

В нее попадаю сразу же - она недалеко от порога. Комната редкостная где увидишь, чтобы окно располагалось не в стене, а в потолке над головой? Как раз в той комнате, непродуваемой, самой теплой в холодные московские зимы, и жила Марина Цветаева.

Побывавший однажды в доме слесарь, чинивший водопровод, говоривший по-украински, увидел среди вещей ободранное чучело лисы и, приняв ее за петуха, удивился, что, мол, за "петухив" развели в квартире... С тех пор стали гостиную называть "петухивной". Она описана в мемуарах.

Марина Цветаева дружила с артистами театральной студии, руководимой Евгением Вахтанговым, сюда к ней приходили "памятнейший из всех" Юрий Завадский и "пылкий" Павел Антокольский...

Павел Антокольский запомнил Цветаеву такой: "Марина Цветаева статная, широкоплечая женщина, с широко расставленными серо-зелеными глазами..."

Как Анна Ахматова своей поэзией, всем своим духовным настроем принадлежит великому городу на Неве, замечает Павел Антокольский, так и Марина Цветаева неразрывно связана с Москвой. Для театра Марина Цветаева написала шесть стихотворных пьес, не нашедших режиссера. В музее Вахтанговского театра хранятся два автографа стихов поэта, посвященных Евгению Багратионовичу Вахтангову, помеченные 1918 годом. В наши дни они опубликованы с предисловием Рубена Симонова.

Часто бывал в доме поэт Константин Бальмонт, чьими стихами зачитывалась в начале века вся Россия. С ним она, бывало, не раз раскуривала трубку, набитую общим пайковым табаком.

Александра Блока видела, слышала, как он читал стихи, но не подошла, не познакомилась. Не решилась.

По-иному сложились отношения с Владимиром Маяковским. Цветаева была среди тех немногих, кто еще в начале 20-х годов считал его крупнейшим поэтом современности.

Накануне отъезда из России, 22 апреля 1922 года, как писала Марина Цветаева, рано утром на совершенно безлюдном Кузнецком мосту она встретила Владимира Маяковского.

Рассказала ему, что едет за границу, к мужу, а потом, прощаясь, спросила:

- Ну-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?

- Что правда здесь.

С этими словами они попрощались, пожав друг другу руки, и разошлись в разные стороны.

Спустя шесть лет Маяковский выступал в Париже в одном из кафе, Марина Цветаева служила ему переводчиком. После окончания вечера поэты вышли на улицу вместе, и Маяковский, не забыв их разговор на Кузнецком мосту, в свою очередь, обратился к Цветаевой с вопросом:

- Что же скажете о России после чтения Маяковского?

И она, не задумываясь, ответила:

- Что сила там.

Столь же высоко, как Владимира Маяковского, ценила Цветаева Бориса Пастернака. В Москве они однажды шли рядом, неподалеку от этого дома, в день похорон жены композитора Скрябина. Но тогда им не пришлось познакомиться. Пастернак, как и другие современники, не обратил внимания на вышедший цветаевский сборник "Версты", хотя и видел его в книжной лавке. А прочел, когда уже Марина Цветаева находилась за границей.

Как пишет Ариадна Эфрон, Борис Пастернак "любил ее, понимал, никогда не судил, хвалил...". Он первый прислал ей письмо, дав восторженную оценку стихотворения Марины Цветаевой. Между ними завязалась переписка, длившаяся много лет - с 1922 по 1936 год, имевшая большое значение для творчества обоих поэтов. Пастернак обращался к Максиму Горькому с просьбой: "...вырвать это огромное дарование... из тисков ложной и невыносимой судьбы и вернуть его в Россию".

Когда Марина Цветаева в 1939 году вернулась из эмиграции, она виделась с Пастернаком редко, он был среди немногих, кто провожал ее в эвакуацию из Москвы, не сумев отговорить от этого рокового шага.

Проводы состоялись на Северном речном вокзале в Химках. Пароход увозил Марину Цветаеву с сыном в Елабугу. Вместе с Пастернаком пришел на пристань тогда молодой поэт Виктор Боков...

Позднее в письме к Ариадне Эфрон Борис Пастернак признавался: "Я для вас писал "Девятьсот пятый год" и для мамы - "Лейтенанта Шмидта". Больше в жизни это уже никогда не повторится".

Заочная любовь и дружба позволила, по словам Пастернака, находиться в "счастливой приподнятости". Они вдохновляли друг друга, писали друг для друга, а в результате русская современная поэзия обогатилась множеством замечательных лирических стихотворений и поэм.

Пастернак, как и Цветаева, любил район Арбата, жил в нем, селил своих героев в арбатских переулках. Но в Борисоглебском, в "Маринином доме", - не побывал.

...В опустевшем двухэтажном доме, в квартире № 3 не осталось ничего из старых вещей, сгодившихся на Смоленском рынке. Узкая скрипучая лестница, как прежде, ведет на антресоли, так любимые Мариной Цветаевой, где в мирные годы находилась ее святая святых, рабочий кабинет, о котором она позднее писала:

"Чердачный дворец мой, дворцовый чердак.

Взойдите. Гора рукописных бумаг.

Так. Руку! - держите направо,

Здесь лужа от крыши дырявой."

На антресолях свет падает в маленькие окошки, хорошо видимые со двора, они довольно высоко от земли, на уровне третьего этажа. И хотя света пропускают немного, зато из них видна ей была Москва, ее небо, и тогда в тетрадь заносились строки: "Глядите от края до края! Вот наша Москва голубая!"

Марина Цветаева хорошо знала и любила Москву - "пушкинскую", "грибоедовскую", "лермонтовскую", знала дома, где жили и бывали поэты. Про Арбат она писала: "А Арбат велик..." Есть теперь и Москва - "цветаевская", улицы и переулки, где она жила, училась в гимназиях, выступала с чтением своих стихов, встречалась с поэтами, слушала Александра Блока... И на этой дороге жизни главной станцией Марины Цветаевой остался дом в Борисоглебском.

ХЛЕБНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Этот переулок никогда не знал общественного транспорта, не стремятся в него и громоздкие экскурсионные автобусы, петляющие по соседним улицам и переулкам. Но если бы сюда они попали, то экскурсантам ехать бы и не пришлось, потому что следовало останавливаться почти у каждого дома. Хлебный переулок расположен в том районе старой Москвы, какой называют душой города: в нем концентрировалась некогда духовная жизнь, жили те, без кого нельзя представить отечественную культуру, - писатели, композиторы, артисты, ученые, врачи...

В допетровские времена здесь располагалась слобода, где жили хлебопеки государева Хлебного двора, служившие в Кремле. Рядом с ними проживали повара, скатертники, давшие названия возникшим на их землях улицам, переулкам - Поварской, Скатертному. Прежде и Хлебный имел права улицы, располагаясь параллельно Поварской. И так же как по этой улице, достаточно пройти несколько сот метров по старому переулку, чтобы представить, как развивалась русская архитектура и искусство градостроения Москвы последние три века. Видишь, как классицизм сменила эклектика, как началось увлечение неоклассикой, появился модерн, далее конструктивизм. Есть в Хлебном переулке и классическая усадьба, и ампирные особняки, есть дворцы и доходные дома эклектики и модерна, сохранились прижавшиеся к земле флигеля и взметнувшаяся ввысь железобетонная громада. Это переулок посольств. В самом конце 50-х годов здесь появился концертный зал института имени Гнесиных, а в 70-е - поднялось рядом 13-этажное здание музыкального училища, единственное столь высокое среди здешних домов. Современная архитектура оставила свой великолепный след в особняке, выстроенном для постпредства Грузинской ССР. По проекту московского архитектора Георгия Чичуа создан дом, дающий представление, как в зодчестве могут проявляться национальные и интернациональные черты, новаторство и традиции. Отделанные золотистым камнем стены не отяжелены, богаты декоративными деталями только оконные проемы, балкон и флагшток, две входные арки. Но этими скупыми средствами создается образ монументальный и узнаваемый - это дом Грузии, теперь ее посольство.

Застраивается и украшается переулок сотни лет. Возможно, что в стенах зданий сохранились остатки средневековых палат, и они ждут своих исследователей и реставраторов. Но вот московскую усадьбу середины XVIII века, причем хорошо сохранившуюся, видишь сразу. Она стоит в начале переулка - главный дом и два симметрично поставленных флигеля. Это редкий памятник старой Москвы, потому что рассказывает не только об одном строении, но и о том, какими дворцами застраивался город до 1812 года. После пожара даже оставшиеся здания обычно перестраивали, а вот этот сохранил свой вид. У главного дома настолько высокие этажи, что соседние, тоже двухэтажные, флигеля выглядят намного ниже. По фасаду - четыре полуколонны коринфского стиля. Флигеля совсем скромные, тем не менее весь ансамбль производит сильное впечатление, что свойственно истинным произведениям классицизма, главенствовавшего во второй половине века в Москве. Дому этому - ныне в нем Институт США и Канады - предстоит научная реставрация, предполагается выяснить и его родословную, и тогда, возможно, о нем можно будет еще раз рассказать.