Культурологическая экспертиза: теоретические модели и практический опыт - Коллектив авторов

Также это фоновое ожидание может иметь еще и несколько иную подоплеку. На наш взгляд, помимо официального обоснования запроса к эксперту, можно выявить и другие, если так можно сказать, надежды заказчика. Кроме того, что эксперт должен ответить на прямые вопросы, вполне возможно, что кроме этого есть и иные мотивы заказчика – необходимой расшифровки синкретического и скрытого материала, подробного разъяснения, как некоего научного прикрытия и подтверждения собственной позиции, т. е. консультации.

Актуальным является вопрос ангажированности эксперта и оказания давления на него. Формально давления на эксперта быть не должно, как и эксперт не должен обладать личной заинтересованностью (т. е. личными политическими пристрастиями) в решении экспертной задачи. Но на деле эксперт оказывается в очень сложных условиях. Личность, социально-политический вес деятеля или организации, заказывающей экспертизу или подвергающейся ей, не может не учитываться экспертом при выполнении заказа. Часто заказчик активно демонстрирует свой статус, особую роль в политическом процессе с целью прямого или косвенного давления на эксперта. И то, что эксперт изначально самостоятелен в исполнении экспертного анализа, нередко приводит к тому, что он оказывается абсолютно одинок и не защищен практически на всех этапах проведения экспертизы.

Методы проведения экспертизы визуальных образов, используемых в политическом пиаре. Они включают в себя большой пласт теоретических знаний, за которыми, собственно, и обращаются к эксперту. Эксперт обязан владеть теоретическими знаниями, причем использовать самые удивительные комбинации теоретических и прикладных сведений из области теории культуры, семиотики, из большого количества смежных дисциплин, и в то же время уметь их практически применять в уникальной ситуации каждого заказа. Интересным является еще и то, что эксперт помимо того, что он обязан включать весь свой диапазон наработанного опыта, также неизбежно вводит собственное видение, собственную картину и свой ассоциативный ряд, поскольку он должен понять ассоциативный ряд заказчика и соотнести его с твердыми требованиями экспертизы. Заказчик формулирует вопрос исходя из своих запросов и собственного уровня их понимания. Следственные органы, которые чаще всего осуществляют запрос на экспертизу, не меняют уже имеющихся формулировок. Эксперт также не имеет права менять их, а должен применяться к заданному полю вопросов. Таким образом, эксперт демонстрирует во многом собственный уровень знаний и часто вступает во взаимодействие с знаниями, мнением, системой аргументации других экспертов, усиливая конкретные позиции или дискутируя с ними. Эксперт осуществляет анализ, сопровождая его обязательной теоретической запиской, где он предлагает развернутое видение проблемы вместе с историко-теоретическим исследованием. В данной записке эксперт должен представить доказательный текст, убеждающий представителей следственных органов, то есть людей, не имеющих культурологического образования, в правоте своих тезисов.

Приведем пример столкновения ассоциативных рядов. Так, например, требуя экспертизы по рисунку, где стилизованно изображена Фемида в капюшоне с прорезанными отверстиями для глаз, с окровавленными руками, заказчик четко обозначил свою ассоциацию с движением ку-клукс-клан, тогда как эксперт увидел в конкретном изображении большее количество коннотаций, в том числе и просто изображение палача, и отсылку к античной мифологии с изменением образа Фемиды с завязанными глазами. Таким образом, эксперт обязан соотносить диапазон видения проблемы со своим обоснованным и аргументированным выводом, учитывая конкретный запрос заказчика и объясняя ему вариативность и неоднозначность подхода.

Таким образом, в работе эксперта проявляется некоторый противоречивый элемент: с одной стороны, текст эксперта рассчитан в первую очередь на неспециалиста, с другой – предполагает именно квалифицированное, подкрепленное выверенными научными доказательствами исследование. Одни из главных моментов также заключается в том, что эксперт должен ответить на конкретный вопрос там, где зачастую однозначный ответ невозможен.

Делая некоторые краткие выводы, хочется отметить следующее. Культурологическая экспертиза становится все более востребованной и актуальной в современных специфических условиях динамики политического пространства. Однако общество еще не выработало к ней, в отличие от других экспертиз (экономической, судебной), четких требований и критериев, что затрудняет работу эксперта и объективную оценку результатов экспертизы. Попадая в политическое пространство, эксперт подвергается всем присущим этому пространству особенностям и воздействиям, что придает его деятельности особую остроту и формирует трудности. Культурологическая экспертиза требует от эксперта широкого спектра знаний в различных областях с учетом общегосударственной, региональной, национальной, этнической специфики. Права эксперта и его защищенность на всех этапах проведения экспертизы нуждаются в четкой проработке и юридическом обосновании. Перспективы культурологической экспертизы можно оценить как высокие в связи с увеличением визуальных сфер культуры и их роли в воздействии на большие группы людей.

Парадоксы этнокультурологии и процессы конструирования новых квазиэтносов: к проблеме экспертной оценки культурных программ и проектов [121]

В. Г. Егоркин , Л. В. Никифорова

Экспертная оценка программ и проектов в области возрождения этнических и региональных культур сегодня приобретает острую актуальность, но обсуждается крайне редко. Такая экспертиза проводится в ходе регистрации общественных организаций, некоммерческих партнерств, ставящих своей задачей возрождение традиций, обрядов, ремесел и т. п., в рамках проведения конкурсов и фестивалей, принятия решений о грантовой поддержке научных исследований, при рецензировании учебно-методических материалов, просветительской и научной литературы.

Нам бы хотелось показать контекст такого рода деятельности, проанализировать некоторые важные, но неочевидные для многих тенденции, выступить в роли экспертов, которые подвергают сомнению сложившийся порядок вещей. Сама по себе задача возрождения культуры (в любом ее варианте) обладает мощным суггестивным потенциалом, защищающим от любой критики. Однако в реальности все обстоит сложнее.

Практика культурологического изучения регионов России в доминанте поликультурности способствует не только изучению регионов, но в том числе активно развивающемуся сейчас процессу региональной реиндентификации, конструированию новых форм общностей. Последние позволительно назвать «квазиэтносами», поскольку с этносами и этническими группами, которыми традиционно занималась этнография, они имеют лишь весьма отдаленное и формальное сходство.

Такое конструирование оформляется в виде «возвращения к историческим истокам, культурным корням», «восстановления исторической справедливости», методологически – обращением к региональному подходу и этнологии. Интерпретация сводится к поискам (либо изобретению) специфических черт какой-либо локальной группы субстанционального этноса в их противопоставлении последнему и, напротив, к позиционированию качеств, роднящих эту группу с эталонными для этнических антрепренеров этносами. Такое прочтение регионального подхода позволяет создать квазикультурологическую «кальку», произвольно налагающуюся на конкретный географический район России без учета существующих административных границ, с целью искусственного определения нового геополитического субъекта. Исследования по региональной и этнокультурологии, хотя и не ставят перед собой цели этнического конструирования, но могут считаться гносеологической предпосылкой такого рода «методологии».

Речь здесь идет о процессах, генетически родственных «параду суверенитетов» в СССР конца 80-х – начала 90-х гг. XX в., закончившихся развалом Советского Союза в 1991 г. Только теперь объектом геополитической диссипации выступает уже современная Россия. Усилия этнических антрепренеров, своего рода политтехнологов такого процесса, направлены на создание новых этнических идентичностей путем реидентификации социальных общностей, традиционно идентифицированных как субэтносы или даже локальные (региональные) группы, обладающие специфическими чертами быта, ремесел и пр. (поморы, казаки, сибиряки, коми-ижемцы, мокша и эрзя, мордва и т. д.). Процесс конструирования новых этнических идентичностей предполагает и реидентификацию социальных групп, существовавших когда-то самостоятельно, но со временем ассимилированных более крупными этносами.

К наиболее заметным направлениям процесса реидентификации относится Поморское движение на Русском Севере Европейской части Российской Федерации. Как утверждает председатель Национального культурного центра «Поморское Возрождение» Иван Мосеев, оно возникло в условиях т. н. перестройки, в 1987 г., когда в Архангельске была создана вышеозначенная организация [122] . В основе во многом мифологизированной этнофилософии поморов лежит идея осмысления части как целого, противопоставление первой последнему и, в конечном итоге, креация из части нового целого, находящегося в оппозиции прежнему единству. Оппозиционность неизбежна уже потому, что деструкция существующего объекта возможна лишь посредством переформатирования имеющихся в нем противоречий в антагонизмы, ведущие к оппозиционному наполнению его частей.